Незабываемые дни - Михаил Лыньков

— Зачем вы мне читаете лекцию?

— Это не лекция. Я говорю это к тому, что меня нисколько не удивляют ваши сказочные обвинения, я понимаю их причину.

— О мой бог! Человеку предъявляют тяжелые обвинения, ему угрожают смертью, а у него хватает нахальства учить меня, учить немецкий рейх! Я последний раз приказываю вам отвечать на мои вопросы.

— Я отвечаю, господин Кох, даже без особых приказов.

— Тогда говорите.

— Я все сказал. Не могу я на себя наговаривать, приписывать себе несусветные дела.

— Я заставлю вас, господин инженер, говорить по-настоящему! У меня найдутся средства развязать вам язык.

— Это будут напрасные попытки. Любое обвинение строится на конкретном материале. Ваши обвинения лишены основы. Вот почему я спросил вас о причине моего ареста. Вы даже обвиняете меня, что я подослал к вам девушку с ножом. Но ведь вы ее знаете лучше, чем меня. Больше того, вы ее подсылали ко мне. Я даже просил ее передать вам благодарность за такие искренние заботы о моей особе. Разве я неправду говорю, господин Кох? В руках у нее был нож, подаренный, кажется, вами. И вы сами отлично понимаете, что никакая она не диверсантка, что ее поступок был связан с вашими личными взаимоотношениями. Это знает каждый житель города. При чем же тут я? Вы приписываете мне знакомства со многими людьми, против которых у вас есть те или иные обвинения. Правда, я был связан по службе со многими людьми. Одни из них в Красной Армии, другие, может быть, партизаны. Каждый распоряжается своей жизнью так, как ему кажется лучше. И каждому понятно, что я не могу нести ответственность за его поведение, за его поступки, за его намерения. При чем тут я?

Кох молчал. Думал. Он ясно видел, что предъявленные инженеру обвинения повисают в воздухе. Они были результатом его догадок, соображений. Слова Заслонова про Любку ему было очень неприятно выслушивать, и он не рад был, что раньше сам затронул этот вопрос. Инцидент с Любкой не был ему на пользу. Об этом деле лучше помалкивать, чтобы не попасть в неловкое и даже смешное положение. Он арестовал Заслонова, ни с кем не посоветовавшись, по своей собственной инициативе, в надежде случайно выудить из него какие-нибудь существенные показания. А вдруг с перепугу инженер выдаст кого-нибудь. Не может быть, чтобы эти русские, лойяльно работающие на немцев, не знали, не догадывались о тех, кто занимается подрывной работой.

Однако вся эта история с арестом Заслонова явно заходила в безнадежный тупик. Можно, конечно, замучить его пытками, но инженер занимал такой пост, которым интересовались в высших инстанциях, ибо не так часто приходят к немцам такие работники, как Заслонов. Кох хорошо помнил инструкцию, согласно которой нужно было оказывать всяческую поддержку таким людям и в отдельных случаях даже организовывать охрану этих людей от мести со стороны «советско-большевистских элементов».

Все это знал Кох, и это сдерживало его бешенство, вызванное неудачным допросом, на который он возлагал большие надежды. Рушились все его личные планы. Наконец, страдало самолюбие. Снова будет на него иронически поглядывать этот самовлюбленный Вейс, опять начнет говорить своим приятелям о мальчишеских, безрассудных поступках «этого невежды Коха», который в каждом человеке готов увидеть мифического дядю Костю. Конечно, про дядю Костю Кох сказал Заслонову просто так, чтобы напугать этого слишком самоуверенного человека. Какой из него дядя Костя, если большинство простых рабочих, как это известно гестапо, недолюбливают Заслонова? Опять же диверсии таинственного дяди Кости происходят на всей дороге — от Минска до самого Смоленска, начались они и на других железных дорогах. Стоит ли, в конце концов, кружить голову инженеру, приписывая ему такую выдающуюся, хотя бы и вражескую роль? Разумеется, этот инженер не без греха. Но прямых улик нет. Все, что рассказали о нем и Клопиков, и бывший работник милиции Слимак, имело отношение к прошлому Заслонова, о котором, кстати, он и сам рассказал, когда пришел на работу. Уже совсем спокойным тоном Кох проговорил:

— Видно, вам понравилась наша тюрьма, если вы ни в чем не хотите признаться.

— Нет. Откровенно говоря, господин комиссар, я предпочитал бы жить попрежнему в своей собственной квартире, не доставляя вам лишних хлопот и не отнимая у вас драгоценного времени.

— Что ж, это мы сможем обеспечить вам, если вы так же откровенно заговорите с нами о всех тех вопросах, которые нас интересуют.

— К сожалению, мне нечего больше прибавить к тому, что я уже сказал вам…

— Тогда я даю вам время подумать. Не захотите говорить добровольно, мы вас заставим.

— В ваши распоряжения я не вмешиваюсь, господин комиссар, — сдержанно произнес Константин.

— Еще этого не хватало!

Вызванные конвоиры увели Заслонова.

Кох чувствовал себя очень скверно. Чтобы как-нибудь избавиться от этого настроения, пошел проведать другие камеры. Тут он обретал душевный покой, самочинно допрашивая арестованных. Особенно грязной работы он избегал. Ее делали два здоровенных эсэсовца. Им помогали Семка Бугай и Слимак, которых Кох приказал перевести к нему для работы в тюрьме. Ему особенно нравился Семка. Это придурковатое животное, наделенное бычьей силой, доставляло Коху и его подручным-эсэсовцам настоящий отдых и что-то похожее на забаву. Семку заставляли делать разные гадости над заключенными. Тот все выполнял со своей придурковатой улыбкой, с неизменным «гы-гы», заменявшим ему обычный человеческий смех. Закончив свою «работу», вспотевший, приподнятый, Семка подходил к Коху:

— А теперь, господин начальник, папиросу мне, ту, что с золотом, гы-гы…

Кох давал ему сигарету и, следя, как Семка комкает ее толстыми, заскорузлыми пальцами, не в состоянии вынуть ее из портсигара, невольно с опаской поглядывал на эту звериную тушу, лишенную человеческих черт.

— Вы ему, господин начальник, из своих рук дайте, он вам весь портсигарчик сломает, — льстиво выступил тут Слимак, с лица которого никогда не сходило выражение растерянности и безграничной угодливости.

— А ты не в свои дела не лезь. Марш на место! — грубо одергивал его Кох. Слимак виновато отходил подальше и, придав своему лицу самое лютое выражение, занимался своим «делом».

Кох вернулся домой и собирался уже спать, отложив газеты и выключив радиоприемник. Вдруг зазвонил телефон.

В трубке послышался голос Вейса.

Без обычных приветствий Вейс сразу же перешел к делу.

— Простите, что поздно звоню, экстренная надобность. Я весь день разыскиваю инженера Заслонова. Оказывается, как меня уведомили совсем не из официальных источников, он находится у вас в тюрьме.

Кох сначала что-то невнятно промямлил, потом добавил:

— Да, инженер арестован мною как крупный преступник.

— Вы согласовали этот вопрос с господином советником восточного департамента железных дорог или в крайнем случае со мной, поскольку я исполняю обязанности и уполномоченного этого департамента?

Кох замялся, но тут же решительно ответил:

— Как вам известно, гестапо не нуждается ни в каких согласованиях.

— Это я хорошо знаю и не вмешиваюсь в ваши дела. Но насчет известной категории служащих у вас есть надлежащая инструкция. Я могу вам назвать ее номер, рекомендую прочесть. Но не в этом дело. Инженера Заслонова немедленно вызывают в Минск.

— Я не знаю, где ему хотелось бы немедленно быть. Считаю, что самым лучшим местом на сегодняшний день для него является тюрьма, если не что-нибудь похуже.

— Не вмешиваюсь в ваши оперативные дела, а только довожу до вашего сведения, что инженер Заслонов должен быть завтра у герра гаулейтера. Гаулейтер вызывает его лично.

Здесь Вейс даже немножко добавил от себя. Разумеется, гаулейтер не интересовался специально персоной инженера Заслонова и не выразил особого желания с ним встретиться. Просто было получено распоряжение гаулейтера провести инструктивное совещание с инженерным персоналом железных дорог, или, вернее, с лучшими представителями этого персонала.

Ганс Кох несколько сбавил тон. Совсем уж неофициально он спросил:

— Вы шутите или говорите это всерьез, господин Вейс?

— Как вам должно быть известно, почтенный господин Кох, я не позволяю себе шуток не только со взрослыми людьми, но придерживаюсь этого правила даже в отношении определенной категории молодых людей.

Кох проглотил пилюлю.

Но дело остается делом. Его не обойдешь.

— Я подумаю, господин Вейс.

— Хорошо, можете заниматься этим полезным процессом, но как прикажете, почтеннейший, ответить Минску: приедет или не приедет инженер Заслонов?

Кох стиснул телефонную трубку так, что побелели суставы пальцев, но ответил довольно сдержанно и хладнокровно:

— Приедет, господин Вейс.