Большая и маленькая Екатерины - Алио Константинович Адамиа
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Что правда, то правда! В этом ей нельзя было отказать, — поспешил засвидетельствовать Константинэ. — Однажды она пришла ко мне очень взволнованная. Наш разговор происходил как раз в этом кабинете… «Товарищ Какубери (она почему-то всегда обращалась ко мне только по фамилии), ветер снес крышу нашей школы. Райисполком и отдел просвещения тянули-тянули дело с ремонтом, а теперь мне сказали, что ремонт нашей школы не включен в смету на этот год. Так что же, пусть совсем пропадает здание, что ли? Оставить деревню без школы? Распорядитесь, чтобы нам перекрыли крышу».
«Я могу только попросить помощи в Министерстве просвещения…»
«Это означает отказ! Дипломатический отказ!» — резко ответила мне она на это.
«Ну хорошо. Допустим, материал для крыши мы достанем, но как его доставить в Хемагали? Дороги-то нет?»
«А о чем думает ваш райком? Почему в Хемагали не проводится дорога?»
«Провести дорогу в Хемагали дело нелегкое, калбатоно Екатерина», — сказал я.
«Так райком как раз и должен заниматься нелегкими делами, а иначе для чего он нам вообще нужен», — с иронией сказала она.
Я только покраснел и ничего не смог ей возразить.
Екатерина поехала в Тбилиси, и через месяц крышу в хемагальской школе перекрыли, и не дранкой, а черепицей. Она на лошадях заставила перевезти в Хемагали семьсот штук черепицы. Сильный характер был у Екатерины. Она занималась делами не только школы, но всей деревни.
Кабинет был полон сигаретного дыма, и Константинэ открыл окно.
— Извините меня. Я всегда очень много курю, когда волнуюсь. — И он опять затянулся сигаретой. — Только теперь я буду курить около окна.
И Константинэ вспомнилась его последняя встреча с Екатериной.
«Было это в позапрошлом году в Хемагали. На веранде у Александре Чапичадзе за столом сидели Екатерина Хидашели, Гуласпир Чапичадзе, Александре и я. Тамадой был Гуласпир. Когда пили за мое здоровье, Екатерина сказала: «Главное состоит не в том, чтобы не совершать ошибок, а в том, чтобы их не повторять. Я уверена, что вы больше не ошибетесь». Она сказала мне это ласково, а потом поцеловала меня в лоб, и я понял, что она простила меня».
У Константинэ на глаза навернулись слезы. Кетэван заметила это и, смутившись, встала.
— Я пойду, батоно Константинэ, — нерешительно сказала она.
— Извините, я задумался, — с грустной улыбкой сказал Константинэ. В глазах у него все еще стояли слезы.
Он закрыл окно, потушил о пепельницу сигарету и, достав из кармана платок, вытер глаза.
— Ну что ж, идите. Я что-нибудь придумаю. Я сам приеду к вам… Вы прямо домой?
— Да. Вечером у нас в школе родительское собрание.
— Около подъезда моя машина. Скажите шоферу, чтобы он отвез вас в деревню.
V
Всего три дня, как Шадимана Шарангиа назначили директором школы, а деревня полнится слухами.
И число новых сплетен растет не по дням, а по часам.
Вчера у меня была Лия Гургенидзе, которая принесла самые последние сведения о Шадимане, поставив все точки над «и». Как выяснилось, Шадиман Шарангиа, оказывается, и историк, и литератор, и философ, но вот уже почти двадцать лет он на ружейный выстрел не подходил к школе и не брал в руки книги. Он работал директором ресторанов и столовых в Тбилиси, Хашури, Поти, Зестафони, а последние четыре года был директором хергского ресторана «Перевал». Вся наша школа взбудоражилась: что за беда на нас свалилась, осрамили память Екатерины Хидашели. Не заслужила она такого. Это, мол, деньги сделали свое дело, ведь у Шарангиа их куры не клюют. Наверняка он подкупил Калистратэ Табатадзе. А еще люди говорят, сообщила Лия, что в этом деле чувствуется рука жены Реваза Чапичадзе. Оказывается, ее родители и Шадиман Шарангиа соседи по лестничной площадке в Тбилиси, а у супруги Реваза такой твердый характер, что, если она чего захочет, непременно своего добьется. Этот господин Шарангиа, оказывается, итхвисский, вот взяли бы и назначили его в Итхвиси, а нашего Арчила Джиноридзе перевели бы из итхвисской школы в нашу. Так нет, видно, не рискнули послать Шарангиа в родные места. Это только с нами можно так поступать.
Вся школа встала на ноги. Целая группа учителей решила идти к Константинэ Какубери и потребовать, чтобы он снял Шарангиа с должности директора хемагальской школы…
Еще много других сплетен сообщила мне Лия, но я запомнила только это.
Я предложила ей остаться у меня поужинать, но она отказалась. Видно, ей не терпелось узнать, что еще нового говорят о Шарангиа в деревне.
Я проводила Лию до ворот, а когда вернулась в дом и поднялась на веранду, опять услышала ее голос.
— Эка, — позвала она меня, став на забор, — я чуть было не забыла передать тебе то, из-за чего приходила. Шадиман Шарангиа просил тебя завтра утром прийти в школу? Непременно. За тобой зайти?
— Нет, не надо.
— Да, учителем физкультуры назначили брата жены Реваза Чапичадзе, — со злорадством сообщила Лия.
Я удивилась. Эта новость неприятно поразила меня.
Назначение Шадимана Шарангиа директором злые языки связывают с именем Реваза Чапичадзе, но Лия почему-то ни словом об этом не обмолвилась. Если на это добились согласия Константинэ Какубери, то только благодаря Ревазу Чапичадзе. Но какое отношение ко всему этому имеет жена Реваза Русудан? Она не желает и ногой ступить в Хемагали, так не все ли ей равно, кто будет директором хемагальской школы. Неужели Русудан послала своего брата в деревню преподавать физкультуру? Нет, этого-то Лия Гургенидзе не говорила, но она явно на это намекала, так многозначительно говоря о назначении брата жены Реваза.
А может быть, мне просто показалось, а?
Ночь у меня выдалась неспокойная.
До полуночи я просидела около камина, перелистывая книгу Сулхана-Саба Орбелиани «Мудрость лжи». Я читала уже столько раз читанные и перечитанные басни, но смысл их не доходил до меня. Я отложила книгу и, затушив камин, легла.
Какие же долгие ночи зимой! Полночь, а до рассвета еще не один раз можно успеть выспаться.
…Я абсолютно убеждена в том, что все рассказанное Лией Гургенидзе неправда. А подлинный документ, имеющий отношение к происходящему, хранится в архиве моей матери. Это письмо Шадимана Шарангиа Ревазу Чапичадзе. Когда Реваз прочел его моей матери, ей стало жаль Шадимана, и она твердо обещала принять его учителем истории, когда школа перейдет в новое помещение. Она даже сказала, что уступит ему свои часы. Я
