Антология Сатиры и Юмора России XX века. Том 24. Аркадий Инин - Скибинских (Лихно)
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Не надо! У меня все есть!
— Ничего, больная, запас карман не тянет.
— Сами вы больной! На голову! Следите за мной, врываетесь, командуете…
— А как не командовать? Вы же — малый ребенок.
— Я? Ребенок? Ха-ха! — фальшиво засмеялась Кира.
Но вдруг оборвала смех, как-то вся обмякла и призналась жалобно:
— Вообще-то, да… Я чувствую себя бестолковой девчонкой… В квартире никак не разгребусь… И еще нога дурацкая…
— Эта беда — не беда, мы сейчас…
— Нет-нет, уходите! Я ужасно выгляжу!
— В гробу будете выглядеть хуже. Что вы сегодня ели?
— Ела? — Она пыталась вспомнить: — Яблоко… И бутерброд… С чем-то…
— Больная, а вы случайно не знаете, где в этом доме кухня?
За кухонным столом Сергей наблюдал, как Кира уплетает за обе щеки.
— У-м-м… Фантастика! И это… из того… что было в холодильнике?
— Из чего же еще?
— У-м-м… Научите меня так готовить?
— Нет. Я буду вам готовить сам.
— В качестве домработницы?
— Нет. В качестве мужчины, которого вы нашли — днем с огнем.
— Все-таки вы наглец! — Кира вскочила, но рухнула от боли в ноге. — О-ой!
Сергей подхватил ее и понес в комнату. Она слабо сопротивлялась.
— Вы что… Хватит… У вас мания — таскать на руках женщин…
Он бережно уложил ее на тахту, прикрыл пледом.
— Так годится? Не больно?
— Спасибо, хорошо. Только еще дайте сигареты — там на столе.
— А вот курить будем бросать.
— Опять раскомандовались! Все, спасибо, покормили, уложили — и чао!
— А вы справитесь одна?
— Я не одна, у меня подруг — море! Уходите!
— Что ж, будьте в прямом смысле здоровы…
Он пошел на выход. Она, прикусив губу, смотрела ему вслед.
И когда он уже был у двери, закричала:
— Куда пошел! Стой, дурак! Стой!
Он бросился назад, упал перед ней на колени.
— Ты что? Ну, что с тобой? Успокойся…
Но успокоиться она уже не могла, поток речи мешался с потоком слез.
— Дурак… не понимаешь… да, я одна… нет, конечно, подруги… но что — подруги… я устала быть одной… я так устала!
— Ну-ну, тихо… Тихо, маленькая… Все будет хорошо…
— Нет… ничего не будет… и я не маленькая… я большая… дура!
— Вот и славно, я — дурак, ты — дура… Нет, ты — дурочка… Маленькая моя…
Он гладил ее волосы, утирал ее слезы, тихонько целовал мокрые щеки и доцеловался: сначала слились их губы, потом слились их тела, но от этого движения она вскрикнула — о себе напомнила нога.
— Давай отпилим ее к дьяволу! — засмеялась сквозь слезы Кира.
— Ну нет, потом возить тебя в коляске…
— Да, на такие подвиги мужики не способны! Когда вы нужны — ау, где вы?
— Мы рядом. — Он обнял ее.
— Нет! — Она отстранилась. — Вы ненадежные и самовлюбленные… Как бабы… Хотя нет, бабы — это вам комплимент!
— Интересно, — улыбнулся он, — кто засорил эту неразумную головку?
— Никто, я все знаю сама! С детства! Нет, еще раньше — отец бросил маму до моего рождения… Струсил, сбежал, слинял!
Кира выкричалась и умолкла. Помолчал и Сергей.
— Ты его даже не знаешь? — Он взял ее за руку.
— Его все знают! — Она руку выдернула.
— То есть?
— То есть народный артист театра и кино! Мама, как увидит, слезу роняет!
— Она его простила?
— Ха-ха! Она его и не винила! Она его понимала: великий талант, семья может помешать искусству… Дьявол, почему мы, бабы, такие идиотки!
— Ну, ты не совсем такая.
— Да, я не такая совсем! Я не прощаю ни его, ни… всех… всех! В наш садик за детьми приходили отцы, сажали их на плечи, подбрасывали в воздух, и дети смеялись, а я ревела, ревела, ревела…
Растравив себя давней печалью, Кира заплакала. А Сергей улыбнулся.
— Маленькая моя… Столько лет живешь с обидой… Ну, все, все, тормози…
Он гладил ее волосы, утирал слезы, и она затихала в его сильных надежных руках, и вновь их губы искали друг друга, и вновь сплетались тела…
И снова в ночной тишине раздался то ли крик, то ли стон — то ли от боли в ноге, то ли от счастья на душе.
Домой Сергей вернулся утром. Тихонько заглянул в детскую — дети спали.
Он прошел в комнату, упал спиной на кровать, широко раскинув руки и блаженно улыбаясь. Потом снял куртку и начал стаскивать сорочку.
Но появился Ванечка — в трусиках и шлепанцах.
— Папа, пвивет! Ты откуда пвишев?
— Я не пришел, — Сергей поспешно натянул сорочку обратно. — Я, наоборот, одеваюсь и ухожу. И все мы одеваемся и уходим в сад…
— А сегодня восквесенье! — удивился Ванечка.
— Воскресенье? A-а, ну да… Чего ж ты вскочил?
— Я не вскочив, я иду писать.
— A-а, иди, иди… И потом — спать. Спокойной ночи!
— А уже утво! — опять удивился сын.
— A-а, утро? — Сергей никак не мог врубиться в реальность.
Ванечка удалился. Сергей опять начал снимать сорочку.
Но зазвонил телефон. Он схватил трубку, заговорил шепотом:
— Алло! Нет, ошиблись… Не отец-одиночка… Стоп, это ты?
— Это я, — подтвердила Кира, укутанная в плед на тахте. — Так что же, здесь живет отец-одиночка?
— Нет! Здесь нет одиночки! Больше нет, правда?
— Правда. А почему ты шепчешь?
— Дети спят.
— A-а, Манечка и Ванечка… А у нас с тобой будут дети?
— Ровно через девять месяцев.
— Циник!
— Нет, просто мне не по душе дети из пробирки.
— Пошляк!
— Нет, я влюбленный.
— Это я, дьявол меня побери, влюбленная!
— Но я в тебя влюбился первый. Влюбился — и люблю, люблю, люблю…
— Кого ты вюбишь? — поинтересовался Ванечка на пути из туалета.
— Я?.. — Отец не нашел ничего лучшего, чем спеть: — Я люблю тебя, жизнь!
— А-а, — понимающе кивнул Ванечка и пошлепал в спальню.
— Ты что? — недоумевала Кира. — Дети спят, а ты поешь…
— Уже не пою. Уже тоже сплю.
— И я. Очень спать хочется.
— Так давай уснем вместе. Кладем трубки — и… Раз, два, три!
Они одновременно положили трубки телефонов.
Кира плотнее укуталась пледом. Закрыла глаза. И улыбнулась.
Сергей, тоже улыбаясь, начал расшнуровывать ботинки.
Но прозвучал новый звонок — в дверь. Он пошел открывать.
Армен Суренович, обычно спокойный и улыбчивый, сейчас был неузнаваем: глаза безумные, сухие, голос хриплый, прерывистый.
— Они… ее… похитили!
— Кто похитил? Кого?
— Анаит! Девочку мою… Звездочку… Я говорил: одна не ходи… Подонки!
— Армен Суренович, зайдите, объясните толком…
— Некогда заходить! Если не будет денег, они… они ее… У Армена Суреновича перехватило горло. Но Сергей уже все понял.
— Рэкет?
— Да, пришли, я сказал: нет! Опять пришли, я
