В родном углу. Как жила и чем дышала старая Москва - Сергей Николаевич Дурылин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он блестяще окончил университет, получив золотую медаль за сочинение на тему «Этическое учение М. Гюйо»[309], беспощадным критиком которого он явился. Разумеется, он не сделал ни шагу к тому, чтоб его напечатать. Он был оставлен Челпановым[310] для приготовления к профессуре. И этим кончились его жизненные удачи.
Дальше началась топка печки красным деревом.
Об этом будут плакать мои ноябрьские «сердца горестные заметы»[311].
А я…
Я о себе не хочу писать.
Обо мне будут «апрельские листочки».
Начинает их отрывок из того самого либретто из «Коробейников», которое я писал для него, еще гимназиста. Это было наше своеобразное «народничество». У меня оно было более длительным, чем у него. Некоторые номера оперы он написал. Где они?
Весна самая поздняя. Рожь уже высокая.
Поется песня – про «Зеленый Шум»:
А рядом новой зеленью
Лепечут песню новую
И липа бледнолистая,
И белая березонька
С зеленою косой!
Идет-гудет Зеленый Шум,
Зеленый Шум, весенний шум.
И все мне песня слышится
Одна – в лесу, в лугу:
«Люби, покуда любится,
Терпи, покуда терпится,
Прощай, пока прощается,
И – Бог тебе судья!»
Вечереет.
Тут помета Воли:
«Парни и девки молча водят хоровод. H-moll»[312]. Зачеркнуто: «e-dur»[313].
Тихоныч
Ну, попели, наигралися…
По домам теперь пора.
Мы с Иваном в путь собралися.
Чуть рассвет – мы со двора.
(Вглядывается в даль.)
Э! Никак на церковь Божию
Собирать старик идет.
(Приближается Влас.)
Так и есть…
Весь в веригах, обувь бедная,
На щеке глубокий шрам.
Хор девушек
Да с железным наконечником
Палка длинная в руке.
Влас
(Подошел к Тихонычу. Из изб на слова Власа понемногу выходят старики и старухи.)
Порадейте, православные,
На честной, на Божий храм…
Все кругом селенья бедные —
Где собрать на Божий храм?
(Старики дают деньги Власу.)
Хор девушек и парней
Расскажи-ка ты нам, дедушка,
Чай, чего ты не видал!
Как пошел ты с этой книгою
Собирать на Божий храм?
Тихоныч
Вишь, пристали к старцу Божию,
Угомона на вас нет. Чай, устал он…
Влас (добродушно)
Отдохну я здесь маненечко…
Посижу… Да все вам, детушки,
Все, родные, рассажу.
(Садится. Все слушают его.)
Грешник я великий, детушки.
Бога не было во мне.
В гроб жену свою вогнал,
Промышляющих разбоем,
Конокрадов укрывал.
Брал с родного, брал с убогого,
Слыл кощеем-мужиком,
Наконец и грянул гром…
Стало худо… Звал я знахаря —
Да поможешь ли тому,
Кто снимал рубашку с пахаря,
Крал у нищего суму?
Только пуще все неможется,
Год прошел – а все лежу…
Тьму увидел я кромешную
И последний дал обет.
Внял Господь – и душу грешную
Воротил на вольный свет,
Роздал я свое имение,
Сам остался бос и гол
И сбирать на построения
Храма Божьего пошел.
С той поры скитаюсь, милые,
Вот уж скоро двадцать лет.
Мне пути уж нет далекого:
Был у матушки-Москвы,
И у Каспия широкого,
И у царственной Невы,
В зиму я хожу студеную,
Также – в летние жары…
И дают, дают прохожие,
И из лепты трудовой
Вырастают храмы Божии
По лицу земли родной.
(Встает.)
Ну, спаси вас Бог, родимые,
Поплетуся дале я.
Тихоныч
Ночевать остался б, дедушка.
Ночь темна, дороги грязные.
Влас
Все под Богом ходим, милые,
А идти мне ночкой темною
Не впервой, прощайте, милые.
(Уходит.)
Девушки
Добрый путь, родимый дедушка.
(Старики уходят по избам.)
Хор
Идет-гудет Зеленый Шум,
Зеленый Шум, весенний шум.
(Девушки и парни расходятся тоже по избам.)
Катерина остается одна и, оглянувшись во все стороны, идет ко ржи, откуда доносится все громче и громче в песне Вани:
Ой, полна, полна коробушка,
Есть и ситцы и парча!
Катерина подходит туда, откуда доносится песня, и при словах:
Пожалей, моя зазнобушка,
Молодецкого плеча —
встречается и целуется с Ваней. Они усаживаются во ржи. Светит луна.
Ваня
Я люблю тебя, желанная,
За красу твою великую…
Катерина
Я люблю тебя, мой молодец,
За отвагу, силу вольную!..
Ваня
Я люблю тебя, как зорюшку
И как звездочку весеннюю.
Катерина
Я люблю тебя, как солнышко
И как луч его живительный.
На этом кончается отрывок. Он перечеркнут Волей: это значит, что он написал уже музыку на весь этот текст. Послушал бы я теперь эту музыку!
Я теперь «старый либреттист»: написал «Барышню-крестьянку» и нахожу, что либретто из Некрасова и по Некрасову (как из Пушкина и по Пушкину – «Барышня-крестьянка») не худо для гимназиста-автора.
«Оперу» Воли заглушила «философия».
Удивляюсь, что никто из «больших» – композиторов и либреттистов – не догадался написать «Коробейников». У нас в либретто был и Каллистрат, и Орина, мать солдатская, Пелагея[314], сколько помню, и песня Еремушке[315]. Был и кабак с горевым весельем – с некрасовским забавным «сватаньем»… Все было некрасовское. Оперу с таким сюжетом и построением, с мало-мальски сносною и выдержанною музыкою ждал бы несомненный успех. «Коробейников» тогда пела вся Россия. Блок – много спустя – вставил-таки в плохую свою «Песню Судьбы». Нет ни одной оперы на сюжет Некрасова. А народников в русской
