Кавказская война. - Ростислав Фадеев

Но если балканские и дунайские народы не могут ничего без России, то Россия также не может особенно многого без них. Против нас Европа. Мы жили с ней дружно, пока не было помину о племенной, непроизвольной задаче России, навлекли на себя ее подозрение, как только задача эта мелькнула впервые в умах, и возбудили вражду, когда наша историческая личность достаточно выяснилась. Такой оборот дела был неминуем. Против объединения Италии было только немецкое племя; против объединения Германии, если оно пойдет, как надо ждать, по программе всех известных ненасытных немецких притязаний, будут многие; против исторического развития России, грозящего еще большей ломкой, стоит вся Европа; только с другого берега океана смотрят на нее дружелюбно. Два первые переворота, итальянский и немецкий, проскользнули в историю нечаянно; никто не ждал их в том виде, как они совершились, оттого только они не встретили с самого начала решительного противодействия; второй, впрочем, еще не кончен. Мы же никак не можем достигнуть русских целей ни по восточному вопросу, ни по чему другому внезапно, пользуясь случаем: наш каждый шаг давно уже стерегут. Конечно, Россия может многое совершить в минуту периодически повторяющегося раздора в Европе; но чем более совершит она, тем скорее соперники помирятся, чтобы дружно стать против нас. У России нет в Европе сознательных союзников, кроме своей естественной семьи — славян и православных. Когда семья эта проникнется доверием к России, надобно будет в первую благоприятную минуту помочь ей приподняться, т. е. дойти до нее, что требует только победы на первых порах. Для продолжения затяжной, несколько раз возобновляющейся борьбы, без чего не обойдется, у нас будут уже свои союзники.

Главные международные затруднения России по восточному вопросу, польским делам и владению Черным морем — спутаны в клубок; ни одного из них нельзя тронуть, не затрагивая прочих. Восточный вопрос неразрешим на Балканах, польский вопрос не распутывается в Варшаве, вопрос о Черном море не кончается на Босфоре. Все три затруднения стянуты общим узлом, лежащим на среднем Дунае. Как в волшебной сказке, ужасы очарованного замка разрушаются только ударом в магический щит, запрятанный в его тайнике, так и наши политические затруднения, безвыходные на вид, разрешаются одним ударом, направление которого указывал еще покойный князь Паскевич. Ни один из осаждающих нас вопросов не уловим поодиночке, потому что не заключает в самом себе сущности дела, а представляет только одну из ее сторон: сущность дела называется общеславянским вопросом. Задача нешуточная, но потому-то для нее и нужны союзники, те единственные союзники, которых мы можем иметь в таком деле.

Мы видели невозможность почать славянское дело с южной группы: нам нельзя пройти к ней, да и незачем. Ключ позиции, как говорят на военном языке, лежит не там. Если бы дела северной славянской семьи устроились благоприятно, то с Турции снялась бы крышка, под которой она доживает свои дни. В таком положении никакие усилия морских держав не продлили бы ее существования даже на год. Мы столкнемся, вероятно, с Европейским союзом на среднем Дунае, но затем едва ли уже встретим его в Турции.

Очевидно, Россия не может допустить, чтобы участь спорной полосы внешних ее окраин порушилась во враждебном для нее смысле. Между тем не подлежит сомнению, что решение это будет вполне враждебно нам в той мере, в какой мы допустим чужое, чье бы то ни было, вмешательство в эти дела; другими словами, мы будем дышать свободно тогда лишь, когда устроим внешние окраины собственными и сочувственными, теперь еще задавленными силами, без спроса у Европы. Но для того надо подумать о сочувственных силах и внушить им уверенность, что у них и у нас один общий интерес.

Говоря определенно, враждебное для нас решение текущих дел значит такое решение, которое перенесет вопрос с наших внешних окраин на внутренние окраины, что случится неминуемо, если затрагивающие нас международные дела будут разрешены не нами. Со времени восточной войны, пока мы ограничивались одним наблюдением, всякое крупное событие в европейских делах складывалось положительно во вред России[177]. Так будет и впредь. При общем несочувствии к нам мы не можем полагаться на судьбу и случай и замыкаться в самих себе. Выжидание не отвратит решительной минуты, но создаст вокруг такую обстановку, что нам нельзя будет ни покориться судьбе, ни бороться с успехом. Восточный вопрос двинется когда-нибудь сам собой, помимо нашей воли, — вследствие ли внутренних событий на Балканском полуострове или вследствие каких-либо новых политических сочетаний в Европе, — и разом вызовет наружу все наши политические затруднения в Польше, на Черном море, даже на Кавказе[178]. Самый обыкновенный случай — обширное восстание в какой-либо части Турции, дающее повод австрийцам, по предварительном соглашении с кем нужно, перейти через Саву «для ограждения собственной безопасности на время беспокойств», может послужить началом конца. Европа не разделится в таком случае на два лагеря для защиты ненавистных ей русских интересов в восточном вопросе[179]. Англия всегда станет в сторону того, кто ограждает Балканский полуостров; Пруссия покроет Австрию своим ручательством, как в 1854 году, что равняется оборонительному союзу; Франция не пойдет в такую минуту на разрыв с Англией, Австрией и Пруссией для того, чтобы очистить нам дорогу в Константинополь. Что придется делать в этом случае? Идти за Дунай в обход Австрии? — нельзя. Идти на Австрию? — но покуда в случае войны из-за восточного вопроса все вероятности на стороне Австрии. Кроме того, что ее не отдадут на жертву, она, а не мы, держит ключ спорной окраины. Поддержанная ручательством Пруссии, Англией, Турцией и смутой на нашей западной границе, всегда от нее зависящей, Австрия, при нынешнем отношении сил, трудно уязвима для нас и сама откроет наступление.

Пока наши средства воздействия на австрийских славян заключаются в нынешнем славянском комитете[180], лишенном средств для осуществления десятой части скромных своих желаний, а средства воздействия Австрии на русских славян состоят в львовском сейме и ста тысячах польских солдат (под австрийским знаменем все галичане-поляки), пока русская партия не существует не только за Карпатами, но даже на Висле, между тем как семь миллионов русских подданных, исповедующихся у польских ксендзов, принадлежат в огромном большинстве в случае войны к австрийской партии, — успех для нас маловероятен. Австрия может по сигналу возбудить организованную смуту во всей западнорусской окраине и развлечь нашу армию, — мы не можем покуда отплатить ей ничем подобным: за нас будут, может быть, сочувствия, но не поднимется ни одной руки. Следствие то, что австрийцы имеют большие вероятности дать битву в значительно превосходных силах. А каким последствием разыгралась бы для нас потеря большого сражения в обстоятельствах 1863 года? По моему суждению — отступлением на Днепр и провозглашением Польши в пределах 1772 года с эрцгерцогом в голове; в такой серьезной борьбе Австрия не поскупилась бы на Галицию. Конечно, мы можем быть гораздо сильнее нынешнего, дело в естественных силах России, а не во временном их устройстве. Но тем не менее, пока Россия не поднимет над собой славянское знамя, пока славянский вопрос сосредоточивается в руках Австрии — материально по ту сторону границы и нравственно по сю сторону, — вероятность успеха на войне, — по восточному ли вопросу, как в 1854 году, по польскому ли, как могло случиться в 1863 году, — будет не на нашей стороне. Мы можем, принявшись правильно за дело, вооружиться достаточно сильно, чтобы победить при счастье австрийцев и коалицию на среднем Дунае; но даже при этом, встречая в Австрии одних австрийцев, не будем в состоянии упрочить результатов приобретенной победы, без чего, собственно, восточный вопрос всегда останется для нас недоступным. Через несколько лет придется начинать дело и действовать в том же безвыходном круге[181].

Но что случится, если мы не победим за неимением союзников ни официальных, ни неофициальных? Восточный вопрос будет решен в смысле переговоров 1863 года, переносивших австрийскую границу на Балканы и отдававших Дунай до самого устья в немецкие или венгерские руки (что, в сущности, все равно); следствием чего будет в близком времени обращение Черного моря в немецко-турецкое, пока оно не станет совсем немецким. Война за восточный вопрос разразится неизбежно (кроме прибрежий) на западной границе. Если мы не останемся победителями, то одновременно разрешатся в неблагоприятном смысле для нас дела как турецкой, так и польской окраины, т. е. Россия отодвинется на сто лет назад.

Пока длится распря между Францией и Пруссией, мы располагаем еще некоторой долей свободы действия; когда она остынет или порушится, нам придется брать штурмом малейшее затруднение. Тогда, по всей вероятности, осуществится англо-австро-прусское соглашение, гораздо опаснейшее для нас, чем соглашение западных держав[182]. До сих пор ему препятствуют только личные настроения: рыцарский характер старого короля[183] и безвозвратные воспоминания австрийского дома[184].