Одсун. Роман без границ - Алексей Николаевич Варламов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он торопливо проходит через сонную оливковую рощу, идет мимо сада с апельсиновыми деревьями, позади остается ручей и небольшое поле, и вот на фоне темного небосвода показываются очертания старого хлева и виднеется слабый свет, лучше сказать, сияние, пробивающееся сквозь окошко. Хозяин ускоряет шаг, он почти бежит, жестокое, бестрепетное сердце бьется в его сильной груди.
– Сговорились, они все сговорились против меня, – бормочет старик. – Все хотят моей смерти.
Высокий худой человек торопится поскорее вышвырнуть непрошеных гостей, как если бы от этого зависела его будущая жизнь, он распаляет себя и одновременно предвкушает удовлетворение, когда его ярость будет утолена, подходит ближе, заглядывает внутрь и – замирает. Сердце ухает вниз, а потом взлетает высоко-высоко, на лице у него удивление, смятение и восторг. Старик видит то, чего не видел никогда. Видит то, чего не видел ни один собственник на своей территории. Не видел никто в мире. Проходят минуты, проходят часы, проходят дни и годы, но как их измерить? Время не значит ничего по сравнению с тем, что видит и чувствует старик.
Под утро он медленно возвращается домой. Звезды уже погасли, в мире по-прежнему стоит немыслимая, хрупкая тишина, и путник ступает осторожно, неслышно, боясь кого-нибудь потревожить. Сонный слуга не сразу открывает ему дверь, однако сеньор ничего не говорит. Старшая дочь случайно роняет горящую свечу – хозяин молчит. Жена разбивает статуэтку – тишина. Сын раскричался – отец в ответ ни слова упрека. Днем в дверь стучат нищие и просят подаяния. Старик не велит их прогонять, но сам выходит на улицу и подает несколько золотых монет, снятых с неба.
Никто в доме не может понять, но и не решается спросить, что случилось той чистой, студеной ночью. Семья встревожена. С их отцом, мужем, господином что-то не так. Они не привыкли и никогда не смогут привыкнуть к незнакомому, кроткому человеку. В доме необычно тихо, и домашние еще больше, чем раньше, боятся громко разговаривать и лишний раз показаться старику на глаза. Им чудится, что в его молчании скапливается и грозит взорваться новый, небывалый гнев, который уничтожит их всех, и они украдкой тревожно за господином наблюдают. Наконец опечаленная жена, робея, задает мучающий ее вопрос и слышит ответ, который заставляет ее потемнеть лицом:
– Три короля и дитя, Анна! Три короля и новорожденный младенец были в моем хлеву. Но об этом никому нельзя говорить. Тсс!
Анна успокаивает мужа и обещает молчать, а сама не может понять, что лучше – его прежняя вспыльчивость или странное, непонятное помешательство, эта нелепая, навязчивая фантазия о неведомых королях, которые пришли в грязный хлев к только что родившемуся ребенку. Не в силах хранить в себе тайну, она рассказывает обо всем старшей дочери, и та соглашается:
– Отец сошел с ума.
Вскоре об этом узнает весь дом – дети, слуги, соседи.
– Бедный наш сеньор помешался. Бедный сеньор.
Вызванный из столицы доктор, знающий, как лечить душевные болезни, тщательно осматривает больного, внимательно выслушивает историю про трех королей и подтверждает диагноз:
– Да, он сошел с ума. Но это тихое помешательство. Оно не опасно.
…Ну ладно, они поэты, художники, мятежные, своевольные люди. Они могли ошибиться, увлечься, перепутать, нафантазировать, однако сюжет с волхвами и пастухами в пещере присутствует и на рождественских иконах, и в рождественских тропарях. А это уже гораздо серьезнее, и люди, которые эти иконы писали, составляли службы и сочиняли тропари, не могли не отдавать себе в том отчета. Значит, они просто сместили время или, вернее, оно сместилось само, потому что ни один из них не посмел бы сделать этого своей волей. И таким образом, именно зимней ночью, когда из степи дул северо-восточный ветер, три звездочета, три ученых волхва – Мельхиор, Каспар и Валтасар вошли вместе с пастухами в пещеру и первыми засвидетельствовали рождение Царя и поклонились Ему, преподнеся золото, ладан и смирну. И случилось это в темном холодном хлеву, где новорожденного Младенца согревали ослиные губы и ноздри вола. И по той же причине вольного течения времени крещение в славянских языках называется крещением, хотя крест был впереди…
Из этого можно сделать один вывод: ничего линейного в истории не существует. Факты, поступки, действия могут путаться, мешаться, опережать и отставать, если это необходимо, но почему тогда бежит в моей груди секундная стрелка? Раз двадцать два, два двадцать два, три двадцать два… Для чего она?
Матч-реванш
– Ты куда?
– Велик Одиссею отдать.
– Я могу это и сам потом сделать, – голос у попа странный, гулкий, чужой, и я не разберу, что в его фразе: последний совет, приказ, увещевание?
– Да нет, батюшка, я с ним проститься хочу. Когда еще увидимся?
Эллин хитроумный, лукавый, жадный, высокомерный фантазер, плут и авантюрист, однако я его люблю. И мне его будет ужасно не хватать. Едва ли я найду себе такого друга в Трнаве.
Иржи молча уходит – наверное, он тоже из породы волхвов, непонятно только почему, приняв сан, продолжает каждую ночь смотреть в ночное небо, ведь власть астрономии прекратилась две тысячи лет тому назад, а я последний раз качу по деревне в «Зеленую жабу». Дорога пустая, едва освещенная, велик привычно подпрыгивает на неровностях и бьет в седло. Когда у меня появятся деньги, первое, что я сделаю, – куплю себе новый байк, горный, с толстыми шинами, рессорами, с переключателями скоростей, а в придачу еще костюм, защитные очки, шлем кросс-кантри, и мы станем вместе с Катей рассекать по здешним горам. Сначала вдвоем, а несколько лет спустя втроем, вчетвером…
Благодушие сочится из меня, как жир из куска мяса на вертеле, и я вдруг понимаю, что счастлив. Счастлив ожиданием своего счастья, счастлив своими воспоминаниями, счастлив этим днем, этой ночью, этим небом и землей, этим ветром и благодарен, словно маленький мальчик, всем и каждому, кто встретился и еще встретится мне в жизни. А еще я думаю о том, что Петя был прав: если получится у нас с Катей, то получится и у всех остальных. Закон о бабочке должен действовать в обе стороны, и раз когда-то мы с Катей столкнули Украину с Россией, значит, теперь должны помирить. Ну
