Молотов. Полудержавный властелин - Феликс Чуев

— Если выживет, — подмигивает Молотов.

…Мы уехали вчетвером на машине, на которой прибыл Евгений Джугашвили, в семнадцать тридцать.

…Александр Евгеньевич Голованов, само олицетворение мужества, силы, энергии, проживет еще около четырех лет. Шота Иванович Кванталиани умрет ровно через шесть лет, ему не будет и пятидесяти. Молотову жить еще около пятнадцати лет.

Слушаю голос с магнитной пленки — теперь это как будто голос с того света. А забудешься — словно только что приехал домой. Самое непримиримое — смерть…

02.12.1971

Рассказ В. П. Друзина о «ленинградском деле»

— Критик Валерий Друзин рассказывал мне о «ленинградском деле», — говорю Молотову.

— Я это дело мало знаю. Главное, конечно, знаю. Это интересно, — оживился Молотов. Внешне он вроде не проявляет интереса, но я-то знаю его не первый год.

— Друзин говорит, что после статьи Жданова в 1946 году сняли главного редактора журнала «Звезда» Виссариона Саянова и назначили Еголйна, из аппарата ЦК, временно, он даже в Ленинград не приехал. А Друзина назначили замом, с тем чтобы он потом стал главным. Около года Еголин числился главным, а потом стал Друзин.

В январе 1949 года в Ленинград приехал Маленков и привез с собой Андрианова.

— Знаю, да, — кивает головой Молотов.

— Друзин к тому времени был и депутатом горсовета, и членом горкома, и завсектором печати обкома партии. Присутствовал на всех заседаниях.

Маленков поблагодарил бюро обкома партии за хорошую работу, персонально назвал Попкова, Лазутина, Капустина, Соловьева — все блокадники. «А теперь дадим им возможность поучиться», — сказал Георгий Максимилианович. И послали — кого в академию, кого парторгом ЦК — почетно, в разные места страны. Андрианова рекомендовали секретарем обкома. Он до этого был на Урале секретарем Свердловского обкома, четыре ордена Ленина получил за производство танков. Первым секретарем горкома приехал Ф. Р. Козлов. В МГБ сняли блокадников. Группа, которая смещена, — все арестованы.

И началось: затеяли антисоветский заговор с целью превратить Ленинград в столицу и противопоставить свое руководство Сталину. Зачем издали так много книг о Ленинграде к юбилею в 1947 году? Зачем издали книги, где много врагов народа, таких, как Вознесенский, Кузнецов?

Шкирятов прислал своего инструктора: пишите объяснение, чем руководствовались, выпуская в 1947 году вредную литературу? И наложил резолюцию: «Рассмотреть персональное дело В. П. Друзииа». Расстреляли шестнадцать человек во главе с Вознесенским. Секретари райкомов, директора заводов, библиотек, музеев, институтов… Выдвигались замы. Шло избиение ждановских кадров, которые якобы хотели отдельно организовать РСФСР. Андрианов предложил Политбюро снять Друзина со «Звезды» как пособника этой группы. Сталин ответил: «Не вижу основания снимать хорошего редактора хорошего журнала». И все же, несмотря на такую защиту, Друзину влепили «строгач» с предупреждением. И оставили на всех постах как бы в штрафниках. Андрианов возненавидел его. Друзин каждый год отчитывался. В 1952 году он обратился в обком: «Я уже два с половиной года ношу строгий выговор, можно снять?» «Не было команды», — отвечает Андрианов. А в день закрытия XIX съезда партии на совете старейшин Сталин сказал: «Предлагаю в Центральную ревизионную комиссию добавить четырех видных литераторов: Суркова, Твардовского, Симонова и Друзина», Андрианов промолчал. Друзина срочно вызвали в Москву: «Вас ждет председатель Центральной ревизионной комиссии Москатов». Друзин приехал, спросил: «Могу я снять выговор?» — «Теперь можно».

В то же время Сталин похвалил В. Кочетова и В. Лациса, которого в Латвии ругал Пельше, секретарь по пропаганде. Лациса громили за роман «К новому берегу», а Сталин прочитал русский перевод, и Лацис получил Сталинскую премию первой степени.

Через год после смерти Сталина в Ленинград приезжают Хрущев и генеральный прокурор Руденко и рассказывают, как было создано «ленинградское дело». Андрианов и Козлов стали каяться.

Хрущев сообщил, что шестнадцать основных обвиняемых пытали, им сказали, что, если они признают обвинение, их помилуют. Все, кроме Вознесенского, согласились подписать. Их судили на глазах общественности, и нельзя было даже подумать, что они на себя наговаривают, выступая с признанием своей вины. Вознесенского на суде не было.

Руденко сказал, что еще при жизни Сталина в 1952 году хотели пересмотреть это дело, Сталин в нем сомневался, но выяснилось, что было поздно: их расстреляли. Генерал-лейтенант Холостов, получив повестку, застрелился, генерала Федюнинского уволили из армии.

— Как Друзин все это объясняет? — спрашивает Молотов.

— Он считает, что Берия и Маленков решили расправиться с людьми, которых Сталин стал приближать к себе, то есть во имя карьеры избавиться от ждановских кадров. Вам приписывают такие слова о Берии: «Клоп налился кровью».

— Ну, это кто-то придумывает, — заметил Молотов.

— Решили не допускать к Сталину людей другого круга. Тем более Кузнецов появился…

— Хороший был мужик, — говорит Молотов.

— Они и под умершего Жданова подкапывались, — рассказывал Друзин.

— Насчет Жданова у меня не было такой мысли, не было, — утверждает Молотов.

— Во всяком случае, ждановские кадры снимали, несколько тысяч человек исключили из партии.

— А он насчет создания рэсэфэсэровской группы не рассказывал? — спрашивает Молотов.

— Говорит, что это больше придумано.

— Генерал КГБ рассказывал, — вступает в разговор Шота Иванович, — что после войны в Ленинграде создали большие продовольственные запасы и никто не имел права ими распоряжаться. А когда затеяли эту российскую ярмарку, запасы пустили в ход и растранжирили. К этому добавилась идея сделать Ленинград столицей…

— Это не было популярной идеей, — возражает Молотов.

— Я не допускаю, чтобы Кузнецов пошел на создание отдельной Российской Федерации, сомневаюсь, — говорю я.

— Тут не допускать нельзя, — возражает Молотов. — Все это может быть. Он был отличный, хороший человек, но в политике это, знаете, бывает более сложно. Было по ним крайнее решение принято — это да. А что-то было.

Не так просто можно такие вопросы решить. Роль Маленкова представляется интересной. Хотя я считаю, он мягкотелый такой, в общем. Думаю, что тут Берия больше сыграл. Но едва ли по его инициативе. Что-то начинается со Сталина…

— Возможно, представили ему материал.

— Вот, вот. Друзин не все может знать и тем более не все может понять, — заключает разговор Молотов.

01.11.1997

«Скажите спасибо, что мало дали»

Гуляем втроем — Вячеслав Михайлович, Шота и я — по аллее, параллельной железной дороге, вдоль забора. Навстречу нам идет Алексей Иванович Шахурин, нарком авиационной промышленности в годы войны. Старики любезно поздоровались и остановились поговорить. Сначала о здоровье, домашних делах и прочем. Молотов познакомил нас, и я, набравшись смелости, спросил.

— За что вы сидели, Алексей Иванович?

— Вот у него спросите, — ответил Шахурин, кивнув на Молотова, — он меня сажал.

— Скажите спасибо, что мало дали, — ответил Молотов, постукивая палочкой по льду.

Шахурин чуть задумался и посмотрел на меня:

— А ведь он прав. По тем временам могло быть и хуже. Сейчас за это дают Героя Социалистического Труда, а тогда могли расстрелять…

Заговорили об экономике.

— После войны — налоги на все, даже на коров, — сказал Шахурин.

— Ну и что? — спросил, постукивая палочкой, Молотов. — Кого-то надо было облагать. Вас, что ли, обложишь?

— Но что это дало — обложить?

— Вот это и дало нам копеечки, на которые мы и существовали.

— Копейки!

— Да, вот именно.

— Когда я вернулся в Москву в 1953 году, — вспоминает Шахурин, — кругом в Подмосковье козы, мы раньше их не знали, а тут говорят: вот «сталинские коровы»…

— Другого выхода у нас не было, дорогой товарищ. Это вам пора понять. Да, да, да. Пора понять, — говорит Молотов.

Вячеслав Михайлович и Шота Иванович двинулись вперед, а я остался еще на несколько минут — поговорить с Шахуриным. Мне рассказывал о нем А. Е. Голованов, и я сказал, что помогаю Александру Евгеньевичу писать мемуары.

— Читал. Мне очень понравилось, — заметил Шахурин, — но одно там плохо. Я просто не мог воспринять, как Голованов, такой умный человек, мог перехвалить Сталина — в том смысле, что тот чуткий, внимательный… Как можно признать чутким, когда вот он пригласит на обед, сидим, спросит обо всем: как желудок, какое вино вам полезно, домой вам всего пошлет, а через неделю арестуют. Голованов же видел все это! Он пишет, как Сталин выпустил Туполева. А кто мог арестовать, помимо Сталина? Туполев потащил за собой человек пятьдесят. Все КБ работало. Они ведь делали машины в заключении… Правда, Туполев говорил о Сталине: «Масштаб! Размах! Хозяин!»