Все реки текут - Нэнси Като

Жалобный плач новорожденной, не прекращавшийся целыми сутками, начал раздражать Брентона. Раз ночью он сел на своей койке, обхватил голову руками и зарычал:

– Если ребенок не замолчит, я вышвырну его за борт!

С налитыми кровью выкаченными глазами, со вздувшимися венами на шее, он выглядел страшно. Дели, вставшая со своей койки, чтобы успокоить ребенка, вцепилась в него, чтобы защитить. Конечно, муж нездоров и на самом деле не может этого сделать, но произнесенные жестокие слова повисли, будто вибрируя, в тесном пространстве каюты.

Скоро ребенок сделался более заторможенным; плакал он теперь меньше и очень много спал. Кожа девочки приобрела восковой оттенок, голова стала непропорционально большой. Спустя месяц после родов они снова пришли в Уайкери, и Дели решила показать ее врачам.

Акушер, принимавший роды, осмотрел ребенка и молочные железы матери.

– У вас мало молока, – заключил он. – Ребенка надо немедленно переводить на искусственное вскармливание, однако поначалу она может плохо переносить новую пищу. Лучше оставьте ее у нас на несколько недель.

– Оставить ребенка! Вы хотите сказать, что обойдетесь без меня? Но как же?..

– Она будет здесь в хороших руках. – Доктор проницательно посмотрел на нее поверх очков. Это был невысокий, полноватый мужчина с румяным лицом, больше напоминающий семейного доктора, чем главврача бесплатной больницы. Голову его украшала круглая розовая лысина, окруженная пушистой каемкой седых волос– Вам и самой нужно немного поправиться, – сказал он. – Забот с тремя детьми на борту судна хватает. Отдых вам не повредит.

Она начала было объяснять, что они могут забрать девочку не раньше, чем через месяц, но доктор Хампли махнул рукой.

– Вот и хорошо! Мы присмотрим за ней до вашего возвращения. Когда она наберет вес, вы ее не узнаете.

Это была спасительная передышка. Дели вернулась на судно в блаженную тишину беспробудных ночей. Брентон стал теперь спокойнее, рад был и Алекс, ревновавший мать к новорожденной. Количество грязных пеленок уменьшилось вдвое. Ее материнское чувство уже истощилось: она подошла к такому порогу, когда не испытываешь ничего, кроме бесконечной усталости от этого вечно кричащего комочка плоти.

Впервые за много месяцев она достала мольберт. Краски, которые она оставила на палитре, собираясь использовать их при первой возможности, высохли, так и не понадобившись. Она соскоблила их особым ножом и выдавила на палитру свежие краски из тюбиков, в том числе белую.

Она еще не знала, что будет рисовать; самый вид тюбиков, кистей, запах льняного масла приводил ее в возбуждение. Она достала холст, на котором был когда-то сделан набросок углем. Дели счистила уголь хлебным мякишем и стала обдумывать сюжет будущей картины.

Они стояли у берега, пока механик устранял неисправность в манометре. Ничто не привлекало ее внимания, кроме широкой реки, охристых меловых скал на одном берегу и монотонной серо-зеленой равнины, поросшей бакаутом и ивняком, – на другом. На вершине скалы стояла сосна; вся изогнутая и перекрученная, она казалась черной на фоне голубого неба. Рядом находились две будки из белой жести, по всей вероятности, служившие «удобствами».

Дели принялась срисовывать пейзаж с беспощадным реализмом, включая уродливые знаки цивилизации, помещенные между скалами и бескрайними голубыми небесами. Розовые кабины, отбрасывающие плотные темные тени, удачно сочетались с голубым фоном неба. Она нацарапала на непросохшей краске вывески «Для мужчин» и «Для женщин».

Эту картину она включит в каталог своей следующей выставки под очень современным названием «Равенство полов». Фривольность темы, конечно, вызовет раздражение у определенной части посетителей. Ну что ж, ей нравится дразнить людей, которые принимают жизнь слишком серьезно.

Пока она работала, Гордон и Бренни то и дело подбегали и вертелись около нее, приставая со своими бесконечными «почему?» и «зачем?»; потом проснулся Алекс, разгоряченный сном и чем-то испуганный.

– Пойди к нему, Гордон, – нетерпеливо приказала она, продолжая рисовать. Только сделав последний мазок, она по-настоящему услыхала его отчаянный рев, который до того воспринимала лишь каким-то краем сознания.

Вернувшийся Гордон недовольно сказал:

– Он сошел с ума! Плачет и плачет…

Дели бросила кисти и с виноватым видом поспешила в каюту, даже не успев вытереть руки.

– Меня укусил щенок, – кричал Алекс. – Противный такой, розовый…

– Нет здесь противного розового щенка, он убежал, – успокаивала его мать.

Алекс часто видел страшные сны, причудливые, красочные, они могли соперничать с галлюцинациями, которые бывают у взрослого человека в бреду, в белой горячке. К двум годам его изнурительный кашель прошел, кожа лица приобрела здоровый цвет; розовые щеки оттенялись темными хорошо прорисованными бровями; глаза у младшего сына были серые – ни в мать, ни в отца.

Она поцеловала влажные завитки на затылке ребенка, мягкие и шелковистые. Ее внутреннее напряжение успело разрядиться благодаря полученной возможности порисовать, и она, отдохнувшая и удовлетворенная, вновь ощутила себя счастливой матерью.

Подошел Бренни и пощекотал братишке щеки своими ресницами. Алекс залился счастливым смехом. Дели сгребла обоих в охапку и расслабилась, ощущая почти животное счастье, глядя на их свежие, как цветочные лепестки щечки, на шелковистые волосенки, на длинные ресницы и большие чистые глаза. Они такие красивые и свежие, точно бутоны, окропленные росой, что невозможно поверить, что когда-нибудь они станут лысыми, морщинистыми, немощными.

Долгое время ею владела мысль о разрушительном действии Времени, которое уносит живые существа в никуда; теперь же она поняла, что Время – это материя, присущая всем вещам. Люди существуют во Времени, а не только в Пространстве. Теперь она смотрела на все другими глазами, оценивая все в аспекте Времени, и люди казались ей неустойчивыми, колышущимися, точно языки пламени на ветру. В каждом старике она видела теперь полного сил юношу, каким он был когда-то; во взрослом молодом человеке – беспомощного младенца; в цветущей девушке – сморщенную старуху, какой она со временем станет.

Когда Дели увидела свою дочурку снова, тельце ее было еще худеньким, волосы на голове жиденькие, но все же она значительно прибавила в весе, щеки ее порозовели, и вся она оживилась.

– Она прибавляет теперь по двенадцать унций в неделю, – с гордостью сказала старшая сестра.

Дели выбрала для дочери имя Миньон, но Брентон его не одобрил: он хотел «что-нибудь попроще». Они сошлись на том, что окрестят ее как Миньон, но звать будут для краткости Мэг. Алекс, который научился держать бутылочку и помогать кормить девочку, забыл свою прежнюю ревность; Бренни тоже полюбил сестренку, когда она перестала донимать его плачем.