На край света (трилогия) - Голдинг Уильям

(12)

Спотыкаясь, я первым выскочил из каюты. Не было сил смотреть ей в глаза, выслушивать слова, которые она могла бросить мне в лицо. Отвернувшись от миссис Преттимен, я, однако, успел увидеть Бене – потрясенного, смущенного, побледневшего. Я влетел в каюту и бросился на койку, пытаясь спрятаться, словно зверь в норе – даже уши руками зажал. «Вы убили его». Ужас, навалившийся на меня, невозможно описать. За время нашего путешествия я пережил несколько потрясений и открыл в себе такие черты, о которых предпочел бы не знать. Но это, последнее событие, было подобно падению в черную бездонную пропасть. В глубине этой пропасти я бормотал бессвязные молитвы, которые срывались с губ без всякого толку, ибо были обращены к Господу, в которого я не верил. Пребывая в твердом убеждении, что все боги – людская выдумка, я все-таки молил неизвестно кого о чудесном избавлении: «Пусть, ну пусть все будет хорошо!» Не думаю, что в этих «молитвах» был какой-то толк, смешно было ждать на них какого-либо ответа. В тот момент я мало думал о Преттимене, чуть больше – о миссис Преттимен, овдовевшей даже раньше, чем она ожидала, – но горячее всего я просил за Эдмунда Тальбота! Я дошел даже до того, что просмотрел законы: что полагается за телесное повреждение, а что за умышленное и непредумышленное убийство! Однако, под низкое гудение ветра, я мало-помалу остыл и понял, что подобных обвинений мне не предъявят и что единственной моей карой станет осуждение пассажиров и экипажа, а также непреклонная, суровая неприязнь со стороны миссис Преттимен. Что ж, готовый искупить свою вину, я, словно наяву, увидел, как после смерти Преттимена предлагаю руку и свое доброе имя овдовевшей леди! Впрочем, даже в моем возбужденном состоянии я сообразил, что в этом не было никакого смысла. Миссис Преттимен станет состоятельной вдовой, сможет выбрать себе кого угодно и вряд ли этим кем угодно станет Эдмунд Тальбот. Зато им может стать – я тут же убедил себя в этом – Бене! Да, золотоволосый Бене – вот кого она себе купит!

Я рискнул покинуть каюту только к вечеру. Прокравшись в салон, я разыскал Бейтса, шепотом попросил у него воды, утолил жажду и пошел обратно. На миг я задержался у каюты Преттимена, но ничего не расслышал. С тех пор как я выбежал от него, из каюты не доносилось ни стона, ни крика. Я вернулся к себе и сел на парусиновый стул. Я ведь и впрямь никому не хотел причинить вреда, особенно женщине. Что бы я ни думал о ее нравственности, я вовсе не желал ей страданий. И все-таки мне думалось, что тому, кто живет в стеклянном доме, не стоит бросаться камнями, что, однако, можно отнести за счет той неразберихи, что царила у меня в душе и в мыслях. Если я время от времени «срывал цветы наслаждения», то мне, по молодости лет, это было простительно, в то время как миссис Преттимен – ах нет, это совсем другое дело!

Тем же вечером, часов около одиннадцати, я дерзнул еще раз выбраться наружу. Из каюты Преттимена по-прежнему не доносилось ни звука. Миссис Преттимен на стук не отозвалась и к двери не подошла; не откликнулся и он сам. Я дошел до салона в надежде, что заставлю себя выпить, а это, в свою очередь, поможет мне поесть, потому что я точно знал, что поддерживать силы необходимо во что бы то ни стало. Открыв дверь салона, я застыл на пороге. На моем привычном месте, у большого кормового окна, сидела миссис Преттимен. Бейтс забирал у нее тарелку и приборы. Уходя, он глянул на меня, но смолчал. Безмолвствовал и я.

– Входите, мистер Тальбот.

Бейтс закрыл за мной дверь. Я аккуратно пробрался за ближайший стол и сел. Из двух фонарей, принесенных с палубы, горел лишь один, по левому борту. Он наполовину освещал лицо миссис Преттимен.

– Я молю о прощении, молю от всего сердца, мадам.

Молчание.

– Мадам… что еще я могу сказать?

Миссис Преттимен посмотрела на меня.

– Ради всего святого, мадам! Как он? Он…

– Он дышит.

– Слава Богу!

– Но все еще без сознания. Пульс почти не прощупывается.

Настала моя очередь умолкнуть. Я представил, как из последних сил бьется сердце, как еле-еле вздымается грудь, втягивая спертый корабельный воздух. Миссис Преттимен сложила руки перед собой в жесте скорее осуждения, чем мольбы.

– С ним сейчас миссис Ист. Мне пора. Мистер Ист оповестил всех на корабле.

– Оповестил о чем, мадам?

– Мистер Преттимен умирает.

Я не то охнул, не то застонал. Слов не осталось.

Голос миссис Преттимен дрогнул от сильного, едва сдерживаемого гнева.

– Вы ведь не нарочно, правда? Вы же не знали – вы никогда не знаете! Это путешествие, мистер Тальбот, запомнится многим – не из-за вас и не из-за кого-то еще, а из-за него! Вам казалось, что это комедия, мистер Тальбот. А это трагедия – нет, не ваша! – но мира, того нового мира, к которому мы плывем и которого надеемся достичь. Ваши заботы исчезнут и растворятся, как исчезает след за кормой. Я видела, как вы взошли на борт, окруженный, как облаком, своими привилегиями, сияя как… как фальшивая драгоценность! Теперь вы неуклюже ступили туда, где ничего не понимаете, где вам не рады. Он не упрекнет вас: вы не виновник, а лишь причина смерти – вроде упавшей с мачты деревяшки. Он выше этого. Но я не выше, сэр, и я никогда, никогда вас не прощу!

Миссис Преттимен вскочила, пошатнулась. Я засуетился, пытаясь вылезти из-за стола, но она остановила меня жестом.

– Не оскорбляйте меня, вставая в моем присутствии. Помню, как-то раз, когда качка оказалась слишком серьезной для моих слабых ног, вы помогли мне добраться до каюты. Не вставайте, мистер Тальбот. Я не желаю, чтобы вы до меня дотрагивались!

В последние слова было вложено столько яду, что у меня волосы поднялись дыбом. Миссис Преттимен стремительно вышла. Я услышал, как хлопнула дверь, но не обернулся. Сидел, съежившись, за столом – даже не на своем месте – униженный, раздавленный горем. Все слова, которые я мог бы произнести: извинения, оправдания, напускная бравада – мне, дескать, все равно! – упали к моим «неуклюжим стопам».

Так я и сидел, пока кто-то не тронул меня за плечо. Над ухом раздался знакомый голос:

– Возьмите-ка, сэр. Бренди, сэр. Вам сейчас самое оно, сэр.

Сочувствие стало последней каплей. Горячие слезы застучали по столу, закапали на руки.

– Спасибо, Бейтс, спасибо…

– И не берите вы к сердцу, сэр. Это ж кошмар ходячий, не дай бог, дитяти с эдакой нянькой встретиться.

Он меня рассмешил, но смех тут же сменился кашлем.

– Вы правы, Бейтс. Не скрою, при ней я все время чувствую себя именно что дитем!

– Одно слово – женщина, сэр. Они не такие, как мы. По мне – так можно и треснуть, если слишком уж язык распустит, – тоном глубокого неодобрения ответил Бейтс.

– Вас послушать, так вам о них все известно.

– Женат, сэр.

– Спасибо, Бейтс. Ступайте.

Я остался один, сжимая стакан в руке. Качка, похоже, стихла, но мне было все равно. Скажу честно – в тот момент меня не интересовало, выживем мы или утонем.

Где-то сыграла боцманская дудка. Начиналась моя вахта – время стоять в кромешной тьме рядом с Чарльзом. Я поставил стакан на полку, в специальное углубление, и вышел в коридор. Там толпились люди, только это были не подвахтенные. Четыре переселенца – три женщины и мужчина – торчали у дверей каюты Преттимена. Я понял, в чем дело: совсем недавно они приходили поздравить жениха, а теперь явились сказать ему последнее «Прости!» Это было уже слишком. Я ощупью пробрался на шкафут и вылез на ветер. Камбершам сдал Чарльзу вахту. Я встал под прикрытие юта. Вскоре и Чарльз прислонился рядом.

– Ветер мало-помалу стихает. Рано или поздно, думаю, уляжется совсем. Правда, не скоро.

Он подошел к борту и окинул взглядом тянувшийся за нами след. Зловещее свечение к тому времени потускнело.

– Масло помогает, и здорово. Хотя сейчас, похоже, можем обойтись и без него. Но тут ведь не угадаешь – затащим мешки внутрь, а ветер возьмет и усилится, и тащи все обратно. Обычная история. Главное, чтобы на палубу не проливалось. Именно поэтому я настоял на том, чтобы мешки хранились на корме, а не на носу. Если подвесить их возле носа, то каждый раз, усмиряя кипящие волны, мы прольем масло себе под ноги. Представляете, каково в такую погоду балансировать на скользкой палубе!