Россия и Европа - Николай Данилевский

Но этого мало. Если Россия поступала таким образом часто к собственному своему вреду, то будет ли она поступать иначе, когда самый очевидный, самый простой расчет будет побуждать ее воздерживаться от всякого вмешательства во внутренние дела своих союзников, не касаться ни их политической, ни их народной самостоятельности?

В самом деле, в чем могут заключаться для России ближайшие, осязательные политические выгоды от образования Всеславянского союза (о высшем культурно-историческом значении которого мы здесь не говорим)? Конечно, в увеличении внешнего могущества, в обеспечении (как себя, так и своих союзников) от напора враждебного Запада, дабы в спокойствии силы и братском общении мочь развивать задатки своего внутреннего нравственного и материального благосостояния и величия. Простейшее и единственное средство для достижения этой цели - невмешательство во внутренние дела своих союзников и беспристрастное примирительное влияние на взаимные отношения их между собою в их спорах, притязаниях и честолюбивых поползновениях.

Чего бы достигла, напротив того, Россия, стремясь уничтожить внутреннюю самостоятельность союзных с нею славянских и других государств, включить их в свой государственный состав, даже в случае успеха такого стремления? Вместо сорока миллионов верных, дружественно расположенных союзников она приобрела бы сорок миллионов недовольных подданных; а насколько таковые увеличивают силы государства, имеем мы достаточно убедительные примеры на отношениях Польши к России, Ирландии к Англии, и всего более Венгрии и Венеции к Австрии.

Если и не обращать даже внимания на различия в нравственных и физических качествах народов,- принимая их равными, за невозможностью численного определения меры этих различий,- все-таки сравнительное могущество государств не будет в прямой зависимости от числа их подданных, потому что весьма важную роль занимают здесь те отношения, в которых находятся подданные к объединяющему их в одно политическое тело государству. При всех прочих равных отношениях (просвещения, богатства, порядка и благоустройства) они могут относиться к нему или как деятельные, активные граждане, почитающие его цели своими целями, его славу своею славою, его силу залогом своего благосостояния, а потому служащие ему и поддерживающие его всеми своими нравственными и вещественными средствами,- или как пассивные подданные, беспрекословно повинующиеся государственной власти, но чуждые ему по духу, не считающие его дела своими делами и, следовательно, безучастно относящиеся к его судьбам,или, наконец, как враждебные, только силе подчиняющиеся подданные, не только безучастные к судьбе государства, но отрицающие его, считающие свои цели вразрез расходящимися с его целями.

Большинство государств обладает подданными всех этих категорий. Но соединение этих трех элементов всего разительнее в Британском государстве, которое обладает не менее как двумястами миллионов подданных, что (при просвещении, богатстве, выгодном географическом положении Англии и большинства ее колоний) составило бы поистине беспримерное могущество, если бы все эти миллионы могли считаться действительно активною его поддержкою. Но только население собственно Англии с Валлисом и Шотландией может быть причислено к этой категории. Туземное население Индии и прочих колоний, не исключая даже Канады, должно считаться в разряде пассивных подданных, от которых государство может надеяться разве только на извлечение некоторых финансовых выгод; ибо даже Канада едва ли бы стала защищаться с некоторою энергией в случае нападения со стороны Соединенных Штатов. Наконец, огромное большинство ирландского населения совершенно враждебно Англии,- и потому не столько усиливает ее доставляемыми им материальными выгодами, сколько ослабляет, поглощая некоторое количество сил Англии на свое охранение.

Так и в России. Активное ее население, кроме русского, т. е. великорусского, малорусского и белорусского племен, состоит еще из большинства финских, грузинских, частью даже татарских племен; между тем как, например, сибирские дикари и кочевники составляют только население пассивное; поляки же (впрочем, народ не сам по себе, а по влиянию на него ксендзов и шляхты)-население враждебное. При статистическом исчислении могущества государств только подданные первой категории могут быть принимаемы за положительные единицы (которые, строго говоря, надо бы еще умножать на некоторые коэффициенты, зависящие от нравственных и материальных качеств народа); пассивные подданные должны быть принимаемы при этом если не за полные нули, то, по крайней мере, за весьма малые дробные величины; подданные же третьей категории - за единицы отрицательные.

Но известно, что человеку, дабы физически удержать в своей власти другого, надо значительно превосходить его силой; то же отношение сил сохраняется и в применении к целым народам, или телам политическим, чем и объясняется успешность борьбы восстававших народов против государств, стремившихся удержать их под своею властью, как, например, голландцев против Испании, греков против Турции и т. д. Поэтому, считая одного активного подданного на одного враждебного, мы еще в слишком слабой степени численно представим то ослабление государственного могущества, которое происходит от расхода сил на удерживание, или, так сказать, на нейтрализацию его враждебных элементов.

Принимая население Всеславянского союза в сто двадцать миллионов душ, враждебные же элементы, польский и мадьярский, по необходимости включаемые в него, миллионов в двенадцать или тринадцать (причем мы не обращаем еще внимания на примирительный исход, открывающийся полякам таким союзом, на который было указано выше),- свободные активные силы союза простирались бы до девяносто пяти миллионов. Ежели же бы Россия нарушением внутренней самостоятельности государств и народов союза успела привести их в свое подданство, в какой бы то ни было форме,- она приобрела бы сорок миллионов враждебных подданных, что, по принятому нами расчету, уменьшило бы ее свободные активные силы до тридцати миллионов. При огромности ее азиатских границ, требующих сильного охранения на Кавказе, в Средней Азии и на прочих окраинах, едва ли бы оставалось ей более двадцати миллионов населения для противупоставления Европе. При всегдашней готовности Европы воспользоваться слабостью России, она, конечно, поспешила бы подать руку помощи угнетенным Россией народам, сделавшись (как теперь относительно поляков) их первым, хотя и лицемерным другом,- и вместо ожидаемого увеличения могущества Россия должна бы была рухнуть под собственною своею тяжестью.

Итак, свобода славян и прочих народов в союзе между собою и с Россией обеспечивалась бы, с одной стороны, простым здравым политическим смыслом, инстинктом самосохранения России; с другой - все прошедшее России, самые пороки русских и вообще славянских добродетелей служили бы ручательством за справедливый, безобидный характер тех взаимных отношений, которые развились бы между главою союза и его членами. Кто сделал большее, от того можно ожидать меньшего: кто дал национальную и даже политическую свободу частям, включенным в состав государства, как, например, Финляндии и даже враждебной Польше,отнявее лишь после самых безумных двукратных злоупотреблений ею в видах самосохранения и ограждения свободы части русского народа, на которую злоумышляли поляки,- тот не посягнет на независимость своих союзников.

Другое пугало, отпугивающее от Всеславянства, есть опасение всемирной монархии - страх перед мировладычеством. Из только что приведенного объяснения ясно, что если бы такое мировладычество и было естественным, необходимым следствием Всеславянского союза, то оно, во всяком случае, было бы не специально русским, а всеславянским, и славянам, казалось бы, нечего его пугаться.

Древних римлян не пугала мысль о всемирном владычестве, Англия не страшится идеи всемирного владычества на морях, распространения своих владений, опоясывающих моря и океаны цепью больших и малых британских колоний; также не пугает и Америку мысль о безраздельном владычестве от Гренландии до Огненной земли. Что за странная скромность - отступать перед великою будущностью, чураться ее из-за боязни быть слишком могущественным и сильным и, даже пародируя мысль Вольтера о Боге (которого надо бы было выдумать, если бы он не существовал), применять ее к Австрии в видах предотвращения такого несчастья?

Но дело не в том. Самый страх этот не имеет никакого основания. Великий Славянский союз, обеспечив свободу славян и плодотворное взаимодействие их друг на друга, не мог бы угрожать ничьей независимости, ничьим законным правам. В этом опять-таки убеждает самый простой статистический расчет. Население той только части Европы, которая в настоящее время играет деятельную политическую роль, то есть Германии (за выделом всей не немецкой части Австрии), Франции и Англии, с прибавлением лишь окруженных ими Бельгии и Голландии, которые волею или неволею должны всегда за ними следовать,равнялось бы уже населению всего Славянского союза; с присоединением же Италии, Испании с Португалией и Скандинавских государств на стороне Европы был бы излишек, по крайней мере, в пятьдесят миллионов душ. Следовательно, на первое время Славянская система государств все еще была бы значительно слабее Европейской по числу своего населения и могла бы считаться непреоборимой только в защите и обороне славянской независимости и самобытности. Силы уравнивались бы лишь несколько вышеприведенным стратегическим местоположением Константинополя и чешского бастиона.