Россия и Европа - Николай Данилевский

Ни то, ни другое вполне не удается главнейше по сопротивлению Англии, по всем условиям своего политического и государственного устройства не могущей содержать многочисленных сухопутных армий и естественно противящейся всякому излишнему скоплению силы в одних руках. В это время начинает она приобретать владычество на морях и становится, так сказать, излюбленным мечом Европы в других частях света: ибо между тем как в руках Испании заморское владычество служило орудием для усиления ее владычества в Европе, в руках Англии, не имеющей и не могущей иметь притязаний на владения на континенте Европы, служило оно гарантией равновесия.

За Утрехтским миром[10] следует опять период утомления и равновесия сил, или (выражаясь точней) равновесия общей слабости, во время которого зарождаются семена будущего единства Италии и Германии, созревающие в наши дни. Прекращение мужского поколения династии Габсбургов и раздробленное, разъединенное положение Германии соблазняют Францию даже времен Людовика XV подчинить ее своему влиянию. Проистекающие из сего - равно как и из честолюбия Пруссии - войны ведут к усилению этой последней и дают Англии случай прибрать к своим рукам заморские владения Франции и отчасти Испании. Но это были не новые приобретения, а только замена одних европейских властителей другими.

Французская революция выводит Европу из летаргии. И тут войны, начавшиеся с противодействия революционным идеям и их пропаганде, переходят в войны за утверждение французского главенства в Европе. Под влиянием революционного одушевления, а потом военного гения Наполеона, Франция достигает своей цели, последовательно покоряя слабые или внутренне разъединенные Нидерланды, Италию и Германию.

Для восстановления равновесия в этот раз, точно так же, как и во времена Карла V, не хватает собственных сил Европы, а противодействие из иного, не политического порядка вещей, проявившееся только в Испании, недостаточно, чтоб сломить могущество Наполеона. Помощь Европе приходит извне. России суждено было совершить свою служебную роль для восстановления европейского равновесия, вопреки ее истинным выгодам.

После Венского конгресса наступает опять продолжительный, почти сорокалетний мир. Европа отдыхает и успешнее, чем когда-либо, обращает свои силы на распространение и утверждение своего владычества над неевропейскими странами. Между тем как во время войн за равновесие одна из воюющих сторон (в последнее время Англия) только отнимала колонии своих неприятелей, теперь, при свободных, не занятых внутреннею борьбою силах, европейское владычество утверждается в новых, бывших до сих пор независимыми, странах. Франция завоевывает Алжир и утверждает свое преобладание в Северной Африке, приобретает колонии в Австралии. Англия окончательно покоряет западный Индийский полуостров и переходит на запад за Инд, а на восток - за Брамапутру, завоевывая значительную часть Бирманской империи, присвоивает себе весь Австралийский материк, Вандименову землю. Новую Зеландию и даже пробивает брешь в Китае, которую впоследствии все более и более расширяет при содействии Франции.

Со вступлением на французский престол Наполеона III порядок, установленный Венским конгрессом, рушится. Наполеон, будучи наследником имени и преданий своего дяди, не может не стремиться к восстановлению французской гегемонии, но избирает совершенно иные пути для достижения этой цели, чем все его предшественники. Он хочет, сообразно своему характеру, приобрести ее не завоеванием той или другой страны, представляющей для сего удобства по своему внутреннему разъединению, а эскамотацией[11]* общественного мнения Европы и все более и более проясняющегося сознания национальной самобытности.

Воцарение Наполеона само по себе не нарушало нисколько политического равновесия Европы. Внутренние раздоры не нейтрализировали ее сил. Наполеон находит для них самый вожделенный предмет внешней деятельности и замышляет прежде всего примирить Европу с собою, с своим именем, представлявшимся ей дурным предзнаменованием. С самым верным пониманием европейского общественного мнения он возбуждает Европу как бы к Троянскому походу против России, Агамемноном[12] которого он сам становится. Успех увенчивает его предприятие, потому что с русской стороны не оказывается такого же понимания вещей. Россия не может отделаться от мысли, что она - часть европейской семьи, и не может понять другой мысли, что она - глава славянской семьи. Она продолжает считать себя представительницей и защитницей одной из сторон европейской жизни, именно легитимистской и антиреволюционной, и только уже после покидает поневоле эту роль, за неимением кого представлять и кого защищать. Священный союз рушится в тот самый момент, как только (в первый раз с его основания) ему приходится оказать свое действие на пользу России. Но Россия все-таки не хочет придать с самого начала войне настоящих ее размеров и настоящего ее значения, опасаясь быть поставленною в ряды пособников возмущения против его султанского величества.

Как бы то ни было, успех против России узаконивает, легитимирует в глазах Европы Наполеона. Достигнув этой предварительной цели, он приступает к первому шагу, который должен доставить ему гегемонию в Европе, и избирает орудием для сего Италию, подобно большинству своих предшественников, германских императоров и французских королей; но предполагает действовать опять-таки, по совершенно новому плану. Он намеревается не покорить, а освободить Италию и, сделав из нее бессильную федерацию с включением Австрии и папы, поставить ее в полнейшую от себя зависимость. Но эскамотация не удается, потому что еще более ловкий Кавур, при помощи благородного энтузиаста Гарибальди, эскамотирует у Наполеона единство Италии. Пришлось удовольствоваться Ниццей и Савойей.

Таким образом, вместо утверждения французской гегемонии, оказалось, что европейское равновесие получило более широкую основу. Главная причина, побуждавшая, или (лучше сказать) соблазнявшая, честолюбцев стремиться к преобладанию,- разъединенность Италии,- заменилась независимостью и единством ее, которые, окрепнув, сделаются новым столбом основанной на равновесии сил европейской политической системы.

Наполеон, однако, не унывает: североамериканское междоусобие представляет ему случай загладить обнаружившиеся перед Европой честолюбивые стремления. Северо-Американские Штаты, несмотря на все свое республиканство и всю свою свободу, не по сердцу Европе, как и монархическая Россия. Такое отношение выказалось к ним во время испытания, которому подверглась могущественная республика в первой половине шестидесятых годов. Между частными лицами симпатии к заатлантической республике довольно, правда, развиты; так же точно, как во времена Екатерины ее либеральные меры и планы и даже ее победы над турками внушали сочувствие к России вождям европейского общественного мнения. Но как тогда передовые политики (Шуазели, Фридрихи) определили общественное мнение Европы в недоброжелательстве и враждебности к России, так точно и теперь передовые политические люди относятся столь же недружелюбно к Северо-Американским Штатам. Посему утверждение европейского могущества на Американском материке было бы, конечно, делом приятным и угодным Европе.

Начиная дело, в котором (в случае успеха) европейские симпатии были бы на его стороне[13]. Наполеон имел, собственно, в виду возвысить значение латинской расы и стать во главе ее в той или другой форме, имея повод считать себя ее предопределенным представителем. В самом деле: по происхождению итальянец с отцовской, креол - с материнской стороны, француз, так сказать, по усыновлению, он связан по жене с испанскою народностью.

Победа Севера разрушила, как известно, его планы и надежды, и вскоре постигла его другая, более горькая неудача. Граф Бисмарк - еще более смелым и ловким маневром, чем Кавур, усыпив или обманув как его, так и многих других,положил широкие и прочные основания единству Германии. Семена, посеянные Утрехтским миром (основание Сардинского и Прусского королевств), взросли и принесли наконец плод свой сторицею: Италия и Германия вышли из своей разъединенности.

Таким образом, мы видим, что все предлоги и соблазны к нарушению системы политического равновесия Европы (основания которой, как мы сказали, лежат в самом этнографическом составе ее и в топографическом характере стран, занимаемых ее главнейшими племенами) один за другим постепенно исчезают - и политическое равновесие, после всякой новой борьбы, все более и более укрепляется, становится все более и более устойчивым. Чего не могли сделать конгрессы при содействии коллективной дипломатической мудрости Европы, то устраивается само собою, из самых стремлений к нарушению естественного для Европы политического порядка вещей, и в настоящее время в этом отношении можно смотреть на него как уже на почти совершенно установившийся, ибо все пять главных европейских народностей достигли и объединения, и независимости. Возможно и вероятно поглощение меньших народностей большими, как-то: Португалии - Испанией, раздел Бельгии и Голландии между Францией и Германией, объединение Скандинавских государств; но все это едва ли в состоянии произвести общее возмущение в европейском мире. Собственно говоря, нерешенным остается только один существенный вопрос равновесия: примирится ли Франция с имеющим рано или поздно совершиться расширением прусской гегемонии на юго-западную Германию и на все вообще германское племя?