Под властью отчаяния. Часть 1: Химера - Магдалена Уинклер

к ней, чтобы она не плакала. Йенсу было бесконечно больно, но он всё ещё любил свою прекрасную Эрику и всё ещё хотел хотя бы иногда видеть её, чувствовать ей сладковатый запах и гладить нежную кожу.

— Почему ты кажешься грустным? — вдруг спросила Эрика, повернувшись к нему лицом. Она обняла его руками за шею, коленями — за торс, стараясь прижаться как можно ближе. Её прикосновения — это удары ножа, которые Йенс согласился принять добровольно. Даже если она ничего не вспомнит завтра, главное, чтобы сейчас ей стало лучше.

— Нет-нет, я не грустный. Я же с тобой рядом, я не могу быть грустным, — он мягко улыбнулся, надеясь, что Ричардсон поверит.

Эрика подозрительно прищурилась, после чего потянулась вперёд, чтобы оставить быстрый поцелуй на его губах.

— Тебе не нужно врать рядом со мной, — укоризненно произнесла женщина. — Но я не стану давить.

Она легла на него, продолжая крепко обнимать. Некоторое время Эрика молчала, и Йенс даже понадеялся, что она уснула, но её хрупкие плечи вдруг задёргались под его руками.

— Солнце, почему ты плачешь? — тихо спросил мужчина, обнимая Ричардсон ещё крепче.

— Я снова вспомнила тот сон… Amore mio, это было так страшно! Так реалистично!

— Тише-тише, всё хорошо. Я живой, — прошептал Йенс, прекрасно зная, что если начнёт говорить вслух, то Эрика заметит, что и он сам плачет. — Я всегда буду рядом с тобой, даже если меня когда-нибудь не станет. Ты всегда будешь самой красивой для меня, моё маленькое сокровище, — он чуть покачивал её, пытаясь утешить. — Самой нужной, самой любимой. Ты самая прекрасная женщина во вселенной, слышишь? Ну почему ты теперь-то плачешь?

— Ты никогда мне такого не говорил, — она уткнулась ему в шею, и пушистые ресницы защекотали кожу.

— Прости меня, я буду. Клянусь, я буду.

Она тихо засмеялась и вскоре от легких покачиваний и ласки тёплых рук уснула прямо на Йенсе. Мужчина обнимал Эрику всё ночь, не позволив себе прикрыть глаза даже на минутку.

•••

Radiohead — Creep

Он сидел на полу, уставший и потерянный, окружённый смятыми намётками полноценного рисунка. Каждая линия на бумаге казалась слишком неуместной, слишком жирной, нелепой или недостаточно уверенной.

Карандаш не мог, как бы Ольсен не старался, передать всей бесконечной, безумной и притягательной красоты Ричардсон. Художник вспоминал свой первый рисунок и понимал: он определённо рад, что порвал в клочья бумагу, потому что образ той прекрасной женщины куда удивительнее, чем неумелые попытки наивного художника передать на бумаге её противоречивую, но, несмотря на это, все равно удивительную, загадочную и западающую в душу красоту.

Эрика Ричардсон, как можно смотреть на тебя без слез, пеленой застилающих глаза? Люди должны молиться на твой образ, потому что ты не только слепое превосходство, но и падший ангел с опалёнными пожаром крыльями. Огонь — это всё, что делало тебе больно, это твои безумные страдания, которые ты смогла пережить. Ты умерла, но возродилась, проснулась, чтобы доказать всем неверующим в твою божественную силу, что ты сильнее, чем полагало глупое человечество. Твои крылья, черные и израненные, продолжают рассекать воздух, ведя тебя вперёд по особенному пути, по которому не могут пройти ни земные букашки, ни всесильные боги, ни чистые ангелы. Потому что ты прекраснее.

Йоханесс закрыл глаза. А кто он такой с этим олицетворением смелости и силы? Слизняк. Ольсен сжал в руке бутылку, наполовину наполненную дешёвым кислым пивом, и кинул её в стенку. Изумрудные осколки разлетелись по сторонам, от сосуда остался лишь нелепый обрубок.

Ольсен был полон ненависти к самому себе, такому ничтожному и маленькому. Разве достоин он своими грубыми пальцами, которыми мотал киноплёнку, дотрагиваться до фарфоровой кожи Эрики? Разве может он сухими тонкими губами целовать алые мягкие лепестки настоящей розы?

Мужчина медленно подошёл к зеркалу. Кто он такой? Лишь противный слизняк, живущий бесполезную жизнь среди пустых идиотов, который внезапно начал придавать некоторым вещам крайне странный смысл. Все вокруг — куклы, а настоящие люди, которые стоят выше всех ценностей и принципов, рождаются раз в тысячелетие!

Они способны на всё, потому что талантливы и великолепны. Потому что их головы полны безумных, но прекрасных идей, которые, возможно, могут спасти эту глупую планету, населённую склизкими слизняками. Гению можно пойти на убийство, потому что он погубит того, кто заслужил смерти. Разве мы щадим ползущую многоногую тварь, бегущую по дорожке? Мы её давим, жестоко, с размаха, гаденько хихикая и не думая о том, что у паучка, у муравья или же у мухи было своё предназначение.

Эрика была тем человеком, который убивал слизняков. Разве можно винить женщину и называть её поступок преступлением, раз она давит того, кого считает ничтожеством?

Йоханесс поднял глаза на большое зеркало, стоящее в углу. А кто такой Ольсен рядом с ней? Художник и есть то самое ничтожество, мерзкий слизняк. Что с того, если мафиози решит избавиться от Йенса? Она имеет полное право.

Мужчина резко ударил по зеркалу кулаком. Предмет откинуло к стенке, но Ольсен продолжал сбивать руки в кровь, в мясо, метая осколки по комнате, пытаясь избавиться от своего изображения перед глазами. С глаз текли слезы, но это были не слезы боли, а слезы отчаяния и ненависти, неконтролируемой злобы. Почему природа решила, что никчёмный слизняк должен полюбить падшего ангела?!

Йоханесс резко отпрыгнул в сторону, осознав, что творит. Он почти не чувствовал своих ладоней, когда медленно поднимал руки вверх. С пальцев алыми струйками стекала грязная кровь, которую Ольсен готов проливать вновь и вновь. Вокруг валялись прозрачные осколки, кажется, они также впились и в кисти, но Йоханесс не чувствовал боли, ему было все равно. Зато ощущал мужчина Эрику, причём так, как никогда раньше. Она словно стояла здесь и смотрела на происходящее, привычно приподняв уголки алых губ в кривой усмешке. Глаза Ричардсон, конечно же, горели двумя огоньками, освещая комнату. Левую бровь пересекал маленький шрам. Волосы в беспорядке разбросаны на острых плечах и ровной спине. Руки скрещены на груди. Но в этот раз было и кое-что непривычное в Эрике: черные опалённые крылья за спиной.

Йоханесс принялся судорожно вытирать кровь с ладоней и пальцев, пачкая лицо, волосы, одежду, но не обращая на это никакого внимания. Он дрожащими руками потянулся к листу бумаги и карандашу, пытаясь бороться с тем, что собственные кисти плохо подчинялись его желаниям. Кровавые раны прожигало, да и алая жидкость продолжала пачкать все вокруг, но Ольсену было плевать, потому что он рисовал Совершенство. Самое прекрасное, что существовало на свете. Физическая боль