Под властью отчаяния. Часть 1: Химера - Магдалена Уинклер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Доброе утро, котик! Надеюсь, Адам был вежлив, когда передавал тебе эту маленькую коробочку от меня. Не злись, когда злишься — похож на старого деда.
Скучаю. Твоя киса.♥
Она точно пыталась отвлечь его внимание от недавних событий. Йоханесс вымученно улыбнулся, в какой-то степени это даже было мило, но больше он уже не мог поверить в искренность ласкового обращения, игривого «скучаю» и очаровательной приписки.
Сука, как же тяжело себя уговаривать…
Йенс открыл коробку, в которой лежал набор новеньких и, судя по всему, дорогих кистей. Мужчина округлил глаза и отшвырнул их в сторону. Да не может он, блядь, просто обо всём забыть!
•••
The xx — Together
В три часа ночи случилось настоящее чудо: пошел первый снег. До зимы еще было достаточно времени, но белые снежинки уже застилали тонким слоем скрипящего под ногами покрывала пожелтевшую траву, добавляя мрачному умирающему миру немного света.
Йоханесс сидел на подоконнике в гостиной и покрасневшими от постоянного напряжения и бессонницы глазами смотрел за окно, прижимая к груди самодельный блокнот с рисунками. Мужчина утратил способность восхищаться окружающим миром, наблюдать за его метаморфозами. Иногда Ольсен намеренно снимал очки, чтобы не видеть и не замечать изменения в природе. Он чувствовал себя мертвым и не хотел выходить из комнаты, а также запускать кого-нибудь в свой уголок. Моменты, когда Йоханесс вновь мог дышать полной грудью и чувствовать себя живым, были слишком недолгими и редкими.
Собственный дом стал темницей, а Ольсен — узником на добровольном заключении. Мужчина отложил в сторону блокнот и протер руками уставшие глаза. Тело кричало о нужде в запасе энергии и сил, но разум не позволял засыпать: в памяти вновь и вновь всплывали картинки, от которых хотелось повеситься.
И, возможно, Йоханесс бы уже давно наложил на себя руки, если бы точно знал, что там, в загробном мире, обретет спокойствие и счастье. Но этого не случится, потому что даже смерть не сможет подарить то лекарство Ольсену, каким в маленьких дозах его кормила Эрика. Мужчина чувствовал себя на самой высокой ноте мелодии счастья, когда в поле зрения появлялась Ричардсон; хотел содрать кожу с лица, когда мафиози срывалась на него; мечтал вырвать сердце из груди во имя того, чтобы любимой женщине стало лучше, когда та замыкалась в себе и запирала дверцу в своё сердце на несколько замочков; а находясь в одиночестве (а это все время, проведенное без Эрики), умирал без надежды на счастье.
Возможно, больше всего на свете мужчине хотелось обнять Эрику, забрать часть её безумной боли, выслушать её тяжелые мысли, но Йоханесс знал, что даже одно неловкое движение может разрушить все. Ричардсон безумно боялась подпустить мужчину ближе, словно для неё это являлось смертельной опасностью. Она никогда не расскажет, о чём думает на самом деле, что её гложет, почему режет своё прекрасное тело. Она будет притворяться, будто бы ничего не произошло, будто бы всё в порядке в слепой надежде не усложнять их отношения — возможно, эта хрупкая простота была ей очень важна.
А ведь все могло сложиться совершенно иначе, если бы любовь художника оказалась хоть немного взаимной. Тогда бы Ольсен отдал все, чтобы Эрике стало лучше, тогда он бы постоянно был рядом, чтобы помочь, чтобы спасти, но зачем обманываться? Ричардсон никогда не подпустит к себе Йоханесса даже на один шаг.
Мужчина набросил на себя потрепанную куртку и вышел на улицу, вдыхая в себя ночь. На темном небе загорелись звезды-фонарики, освящая путь бродягам, а огромный кусок Луны зорко следил за миром, спрятавшимся в сумраке и закутавшимся в белое одеяло. Романтичная картина, которая бы вдохновила любого деятеля искусства, но, к сожалению, это не действовало должным образом на Йоханесса. Потому что здесь не было его потрясающей Музы.
Голые кисти быстро замерзли на морозе, поэтому мужчина пытался согреть их теплым дыханием. Йоханесс еле стоял на ногах от безумной физический усталости, едва находя в себе силы, чтобы совершить шаг. Хотелось кричать, но Ольсен уже сорвал свой голос. Хотелось рыдать, но слез больше не осталось. Но больше всего хотелось целовать искусанные до крови губы, жадно, страстно, безумно, отчаянно и очень-очень долго, прижимая к себе хрупкое тело и растрачивая на неё всю свою нежность.
Ощущение того, как сердце сжимают железные кандалы, стало слишком привычным, но все таким же неприятным и болезненным. Ольсену казалось, что он весь испачкан в собственной крови и слезах, несмотря на то, что не ощущал этого физически, только морально.
А ведь сейчас Йоханесс мог рисовать Эрику в окружении танцующих снежинок при серебристом свете Луны, любуясь её мягкой улыбкой и едва видным в темноте силуэтом. Ричардсона хотелось изображать на холсте в любой момент её жизни, потому что мафиози — всегда чертово искусство: когда молчит, когда злится, когда спит, когда пьет вино, когда звонко смеётся.
— Доброй ночки, соседушка, — раздался неприятный голос. — Не спится, да? Могу предложит косячок. Помогает расслабиться.
Купер свесился на пошатывающийся забор, окружающий старый домик Ольсена. Энтони, как и всегда, выглядел крайне заинтересованным и весёлым. Создавалось ощущение, будто бы он местная бабка-сплетница. Пытается узнать секреты каждого жителя улицы: Йенс видел, как эта блохастая собака болтала и с живущими рядом людьми. Почему-то этот говнюк нравился окружающим. Хотя, впрочем, не странно. Тут все вокруг алкаши да наркоманы.
— Ты меня уже заебал.
— Не верю! Я знаю, что нравлюсь тебе.
— Ты никому не нравишься, Энтони.
На Купере была старенькая потрёпанная куртка — интересно, где он её взял? Как-то этот мудак упоминал, что у него даже есть подобие дома. Может, у него даже деньги иногда водятся? За жилье ведь платить надо.
— У меня складывается ощущение, что ты целыми днями только и делаешь, что ходишь и к людям пристаёшь. Скажи, тебе заняться нечем? У тебя
