12 шедевров эротики - Коллектив авторов

Он притворился, что с трудом владеет собой, затем продолжал сдержанно:

– Вы видите, как я владею собою. И в то же время… Но позвольте мне, по крайней мере, вам сказать… Я люблю вас… Позвольте повторять вам это каждый день… Да, позвольте приходить к вам на пять минут и на коленях перед вами, у ваших ног, произносить эти три слова, глядя на ваше обожаемое лицо.

Не отнимая у него руки, она ответила, тяжело дыша:

– Нет, я не могу, я не хочу этого… Подумайте, что будут говорить, что подумает моя прислуга, мои дочери… Нет, нет, это невозможно.

Он продолжал:

– Я не могу больше жить, не видя вас. Пусть это будет у вас или где-нибудь в другом месте, но я должен вас видеть каждый день, хотя бы на минуту, я должен прикасаться к вашей руке, дышать одним воздухом с вами, любоваться очертаниями вашего тела, вашими прекрасными большими глазами, которые сводят меня с ума.

Она слушала, вся трепеща, эту банальную музыку любви и бормотала:

– Нет, нет, это невозможно. Замолчите!

Он говорил ей совсем тихо, на ухо, понимая, что эту простодушную женщину надо брать постепенно, что надо вынудить ее согласиться на свидание – сначала в том месте, где захочет она, а потом уже, где захочет он.

– Послушайте… Это необходимо… Я вас увижу… Я буду вас ждать у дверей вашего дома, как нищий… Если вы не выйдете, я подымусь к вам… Но я вас увижу… я вас увижу… завтра.

Она повторяла:

– Нет, нет, не приходите. Я вас не приму. Подумайте о моих дочерях.

– В таком случае, скажите, где я могу вас встретить… на улице… где хотите… в какое угодно время… мне все равно, лишь бы вас видеть… Я поклонюсь вам… я вам скажу: «Люблю» и уйду.

Она колебалась, окончательно растерявшись. И, так как экипаж подъезжал к ее дому, она быстро прошептала:

– Ну, хорошо, я буду завтра в половине четвертого у церкви Трините.

Затем, выйдя из экипажа, она крикнула кучеру:

– Отвезите господина Дю Руа домой.

Когда он вернулся, жена спросила его:

– Где это ты был?

Он тихо ответил:

– Я должен был отправить спешную телеграмму.

Г-жа де Марель подошла к нему:

– Вы меня проводите, Милый друг? Вы ведь знаете, что я езжу обедать так далеко только с этим условием…

Затем она прибавила, обращаясь к Мадлене:

– Ты не ревнуешь?

Г-жа Дю Руа ответила медленно:

– Не очень.

Гости расходились. У г-жи Ларош-Матье был вид провинциальной горничной. Дочь нотариуса, она вышла за Лароша, когда он был еще незаметным адвокатом. Г-жа Рисолен, пожилая жеманная особа, была похожа на бывшую акушерку, получившую образование в читальнях. Виконтесса де Персемюр смотрела на них свысока. Ее «белая лапка» с отвращением прикасалась к этим грубым рукам.

Клотильда, закутавшись в кружева, сказала Мадлене, прощаясь с нею у выхода:

– Твой обед удался превосходно. Скоро у тебя будет первый политический салон в Париже.

Как только она осталась вдвоем с Жоржем, она сжала его в своих объятиях.

– О, мой дорогой Милый друг, я люблю тебя с каждым днем все больше!

Экипаж, увозивший их, качался, как судно.

– В нашей комнате лучше, – сказала она.

Он ответил:

– О, да! – но мысли его были заняты г-жою Вальтер.

IV

Площадь Трините была почти безлюдна в этот день под палящим июльским солнцем. Париж изнывал от удушливой жары; казалось, что отяжелевший, раскаленный воздух навис над городом, – густой, жгучий воздух, которым было трудно дышать.

Перед церковью лениво били фонтаны. Они казались утомленными, изнемогающими и тоже ленивыми, а вода бассейна, где плавали листья и клочки бумаги, – зеленоватой, мутной и густой.

Собака, перегнувшая через каменную ограду, купалась в этой подозрительной влаге. Несколько человек, сидевших на скамейках в маленьком круглом садике, окружавшем вход в церковь, смотрели на животное с завистью.

Дю Руа вынул часы: было только три часа. Он пришел на полчаса раньше назначенного времени.

Он улыбался, думая об этом свидании. «Церковь служит ей во всех случаях жизни, – думал он. – Она утешает ее в том, что она вышла замуж за еврея, делает ее протестующей фигурой в политическом мире, служит местом любовных встреч. Вот что значит привычка обращаться с религией как с зонтиком. В случае хорошей погоды он заменяет трость, в случае, жары защищает от солнца, в дождливую погоду укрывает от дождя; а когда не выходишь из дому, стоит в передней. На свете сотни таких женщин, – сами они смеются над богом без всякого стеснения, но другим не позволяют его бранить и при случае пользуются им как посредником. Если их пригласить на свидание в гостиницу, они сочтут это за оскорбление, и в то же время им кажется совершенно естественным заниматься любовью у подножья алтаря».

Он медленно шагал вдоль бассейна; потом снова посмотрел на часы колокольни, которые шли впереди его часов на две минуты. Теперь на них было пять минут четвертого.

Он решил, что внутри церкви ждать будет удобнее, и вошел.

Его охватила прохлада погреба. Он с наслаждением вдохнул ее, потом обошел церковь кругом, чтобы лучше ознакомиться с местом.

Из глубины обширного здания навстречу его шагам, гулко раздававшимся под высоким сводом, звучали другие мерные шаги, то удалявшиеся, то приближавшиеся. Ему хотелось посмотреть на ходившего. Он отыскал его. Это был полный, лысый господин, прогуливавшийся с беспечным видом, держа шляпу за спиной.

То тут, то там виднелась коленопреклоненная фигура: старушки молились, закрыв лицо руками.

Чувство одиночества, отрешенности, покоя охватило душу. Свет, пропускаемый цветными стеклами, был приятен для глаз.

Дю Руа нашел, что здесь «чертовски хорошо».

Он вернулся к двери и снова посмотрел на часы. Было только четверть четвертого. Он сел у главного входа, жалея, что здесь нельзя закурить папиросу. На другом конце церкви, около клироса, все еще слышались неторопливые шаги полного господина.

Кто-то вошел. Жорж быстро обернулся. Это была простая, бедная женщина в шерстяной юбке; она упала на колени возле первого стула и осталась неподвижной, сложив руки, устремив глаза к небу, вся поглощенная молитвой.

Дю Руа смотрел на нее с любопытством, спрашивая себя, какая печаль, какое горе, какое отчаяние могли терзать эту простую душу. Она погибла от нищеты, – это было видно. Может быть у нее к тому же был дома муж, который ее бил, или умирающий ребенок.

Он мысленно произнес: «Бедные люди! Как они страдают!» И им овладел гнев против безжалостной природы. Потом он подумал, что эти нищие, по крайней мере, верят в то, что о них заботятся на небе, верят в то, что там точно записаны все их земные дела и подводится баланс их добрых и злых поступков. На небе. Где же это?

И Дю Руа, которого тишина церкви располагала к размышлениям о высоких материях, одним взмахом мысли вынес суждение о вселенной, прошептав:

– Как все это глупо устроено!

Шелест платья заставил его вздрогнуть. Это была она.

Он встал и быстро подошел к ней. Она не протянула ему руки и тихо сказала:

– Я располагаю всего несколькими минутами. Я должна тотчас вернуться; встаньте на колени возле меня, чтобы нас не заметили.

И она направилась в главный придел, отыскивая приличное и надежное место с видом женщины, хорошо знакомой с расположением церкви. Лицо ее было закрыто густой вуалью; она двигалась тихо, едва слышными, заглушенными шагами.

Дойдя до клироса, она обернулась и прошептала таинственным тоном, каким обычно говорят в церквах:

– Пожалуй, в боковых приделах лучше, – здесь слишком на виду.

Перед дарохранительницей главного алтаря она низко склонила голову и сделала приседание, затем повернула направо, в сторону выхода, и, наконец, решившись, взяла молитвенную скамеечку[45] и опустилась на колени.

Жорж завладел соседней скамеечкой, и, как только оба они оказались на коленях и приняли молитвенную позу, заговорил:

– Благодарю вас, благодарю. Я вас обожаю. Я хотел бы вам постепенно повторять это, хотел бы рассказать вам, как я начал вас любить, как вы покорили меня с первого же раза… Позволите ли вы мне когда-нибудь излить свою душу, высказать вам все это?

Она слушала его в позе глубокой задумчивости, как будто ничего не слыша. Потом ответила, не открывая закрытого руками лица:

– Я совершаю безумие, позволяя вам так говорить со мною. Безумием с моей стороны было прийти сюда, безумие – делать то, что я делаю, давать вам надежду, что этот случай может иметь какие-нибудь последствия. Забудьте об этом, так нужно, – и никогда мне об этом не говорите.

Она замолчала. Он искал ответа, решительных, страстных слов, но, не будучи в состоянии подкрепить их жестами, чувствовал себя связанным.

Он начал:

– Я ничего не жду… ни на что не надеюсь. Я люблю вас. Что бы вы ни делали, я буду вам повторять это так часто, с такой настойчивостью и страстью, что, в конце концов, вы поймете меня. Я хочу, чтобы моя нежность передалась вам, чтобы постепенно, час за часом, день за днем, она проникла в вашу душу, чтобы в конце концов вы пропитались ею, точно влагой, падающей капля за каплей, чтобы она смягчила вас, наполнила нежностью и заставила когда-нибудь ответить мне: «Я тоже люблю вас».