Комната с призраком - Питер Хэйнинг

Философия Ласселласа не давала ему увидеть в основе своих неудач неспособность к служению. Его смирение было гордым и величавым. Считая себя единственным источником Божией милости, он забывал, что своеобразие его личности искажало тот путь, которым она доходила до людей. Один его друг попытался объяснить ему это, но безуспешно.

— Мой дорогой, — сказал ему Ласселлас, — я не понимаю, о чем ты говоришь. Все, что им нужно, — это Евангелие. Я даю его им, служу для них мессы, выслушиваю их исповеди, наставляю их. По сравнению с этим все остальное — лишь людская суета. Конечно, более опытный человек был бы им приятнее, но и он смог бы дать им не больше, чем Евангелие, не так ли?

На праздник Всех Святых в 1912-м Ласселлас чувствовал себя подавленным. В этот день рано утром он сходил на кладбище и отслужил заупокойную службу в маленькой часовне. Потом была ранняя месса в церкви. Народу было очень много. Собрались не только дети, но и многие их родители: служба в этот день взывала к самым глубинам человеческой души с такой силой, что даже Ласселлас не мог ее исказить. Псалом, певшийся на латыни, звучал странно из уст паствы, состоявшей в основном из детей. Ласселлас произнес короткую проповедь.

— Мы преувеличиваем значение смерти. Она имеет смысл только для нас, живущих, но, не для умерших. Для них — это освобождение, для нас — предостережение. Смерть тела — это только символ. Смерть души — вот чего мы должны бояться. Поверьте мне, что лучше было бы для вас всех, — здесь предстоящих, умереть, если по смерти вы могли бы принести души ваши Господу нашему Иисусу Христу. Бог ведает, что я с радостью умер бы за вас, если бы это спасло вас. Сейчас здесь есть такие — ты, Пенберти, и ты, Тревос, — кто не был на мессе с самого детства. Наберитесь решимости и помолитесь всем святым, умолите их спасти вас. А теперь идите к своим обязанностям и возвращайтесь в церковь.

Ласселлас чувствовал, что его обращению не хватало силы. Он знал, что после мессы Пенберти скажет Тревосу:

— Ничего служба, а, Том?

— Да уж. Я, конечно, могу послушать ее пару раз, но не больше.

— Ты прав. Бедный мистер Ласселлас, и чего это он к нам прицепился? Вот уж не думал…

— Да, это в его духе. Ну и ладно, я ничего не имею против.

Итак, Ласселлас пребывал в подавленном настроении. Он сидел, обложившись книгами, и изучал старинный трактат о смерти. Мысли о ней никогда не покидали его. Иногда он ужасно боялся смерти. Этот страх был великим врагом веры. В такие минуты он чувствовал себя открыто не повинующимся Высшей Воле. Ему никак не удавалось достичь той высоты духа, которая была у святого Франциска в рассуждениях о смерти. Он был слишком отдален от повседневной жизни, рождений, смерти, чтобы воспринимать последнюю как обычное явление, столь же естественное, как закат солнца.

— Может быть, — читал он, — существует более одной смерти. Очевидно, что некто, приверженный греху, умирает задолго до смерти своего тела. Такие люди обычно веселы и беспечны, потому что со смертью их душ умирает и страх Божий, и боязнь Суда, и вера во спасение. Они становятся подобны животным. Не потому ли Церковь всегда считала, что еретики, если они неисправимы и безвозвратно потеряны для нее, могут быть переданы в мирские руки перед смертью тела? Нас не должно беспокоить, что они обладали человеческими добродетелями: это обычные уловки дьявола, убеждающего неверующих в бессмысленности религии. Они — его дети и могут наказываться по закону любым служителем Бога. Церковь сама не убивает, хотя Папа и может использовать свою власть и покарать грешника.

Ласселлас отложил книгу и долгое время смотрел на огонь. Эти слова всколыхнули в нем волну почти испугавших его мыслей. Но он был не из тех, кто отказывается от идеи только потому, что она жестока. Он верил в то, что дьявол получает по заслугам, и всегда настаивал на том, чтобы люди смело встречали искушения. Он поднялся с кресла и встал на колени перед распятием, глядя на раны Христа.

Когда через полчаса он поднялся, в его взгляде была решимость.

Первый случай «чумы», так упорно называли эту болезнь местные жители, произошел перед Рождеством. Она поразила Пенберти, который раньше никогда не болел. Через четыре дня он умер. Эта смерть озадачила местного доктора, но он счел ее особым случаем полиомиелита. Его коллега из Труро, с которым он проконсультировался, настаивал на апоплексическом ударе, вызванном status limphaticus. Но самым серьезным было, однако, не то, что они не могли определить, что это за болезнь, а то, что они не знали, как ее лечить. Кроме общей усталости, нежелания двигаться и «странной тошноты внутри», не было никаких определенных симптомов. После второго случая заболевания было проведено вскрытие, но — опять никаких результатов. И доктор Марлоу уже начал поговаривать о том, чтобы вызвать эксперта из Лондона.

Он появился еще до наступления февраля. По счастливой случайности в Сент-Юни на выходные приехал сэр Джошуа Томлинсон. «Чума» в Сент-Юни попала в лондонские газеты. Умерли уже десять человек, а теперь еще две женщины лежали при смерти. Доктор Марлоу пригласил сэра Джошуа, и известный врач обещал приехать осмотреть больных. Марлоу был очень рад, что случай послал ему такого крупного специалиста.

— Видите ли, Ласселлас, — сказал он священнику, — не похоже, чтобы мы жили в пятнадцатом веке, хотя на деле все так и выходит — люди умирают как мухи. Разница только в том, что в то время человек, умирая, готовился к этому переходу в иной мир, можно сказать, умирал с восторгом. Эти же парни хотят жить, страстно хотят.

— Да, Марлоу, именно так. Их желание жить — страсть. Едва ли приличествует христианину так цепляться за жизнь. Но здесь я не судья. Вы знаете, Марлоу, за последний месяц я несколько раз думал, что эта таинственная болезнь — не что иное, как Божья кара для Сент-Юни. Так будем же молиться за тех, кто умер, умирает и особенно за тех, кто еще жив.

Марлоу, хоть и был в дружеских отношениях с Ласселласом, очень испугался, услышав от него эти слова. Священник работал за двоих, с тех пор как начались несчастья. Он ухаживал за больными, утешал родственников умерших, служил мессы о здравии всех прихожан. Так он поднялся в их мнении на высоту, прежде для него недоступную. В Сент-Юни все были благодарны ему. Но доктор опасался за его здоровье. Ласселлас находился в каком-то странном напряжении. Он проводил долгие часы в молитве и совсем мало времени уделял еде и сну.

— Нет, я не согласен, Ласселлас. Я тоже католик и знаю, это могло бы быть карой Божией, но я не понимаю, за что.

— Вы и не сможете. И никто не может, Марлоу. Пока Он не укажет нам.