Перешагни бездну - Михаил Иванович Шевердин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Высказав все это женской скороговоркой, мисс Гвендолен пристыдила Монику:
— Сколько тебе, мисс, твердили: воспитанная девушка, да еще леди, не дает волю чувствам. И тебе нечего распускаться. Твоя новоявленная родственница, к сожалению, дешевая искательница приключений. Отец твой, господин эмир, и думать о ней позабыл. Такова жизнь, душечка! Эмир не выплатит твоей мамаше и ломаного фартинга. Тебе раз и навсегда надо выкинуть ее из голову. Забыть о ней, как тебе это ни горько. А мы с мистером Эбенезером желаем тебе только добра и позаботимся, чтобы ты с ней больше не встретилась.
Моника приуныла. Смятение и горечь остались от встречи с матерью. Холодок равнодушия, ревнивая неприязнь, которую испытала Люси при виде дочери, отталкивали. Не возникло ни нежности, ни теплоты. Моника каялась, убивалась, почему она не испытывает чувства настоящей близости к этой крашеной, пахнущей приторными духами, молодящейся женщине с замороженным, словно покрытым глазурью лицом, на котором жили своей настороженной жизнью лишь голубые глаза, полные жадности и вражды. Осторожные поцелуи, которыми наградила Люси свою дочь, оставили след коснувшейся сосульки, и Моника, полная ужасного сомнения и даже отчаяния, инстинктивно пыталась стереть его ладонью.
— Сколько тебе говорили, — продолжала Гвендолен, — не мять лицо пальцами. Пойдут угри и прыщи. Марш к себе! И выбрось всё из головы.
Но разве выбросишь из головы такое. От одного упоминания имени Люси у Моники сердце провалилось в бездну, и, бог знает, сколько она в тот вечер пролила слез, она, которая вообще не плакала: ни когда в темноте хлева болели ссадины от ржавого железа на кистях рук, ни когда надвигался кошмар, именовавшийся Кумырбеком, ни когда мисс Гвендолен коверкала ее ум и душу, ни когда ее выставили напоказ Ага Хану и ничто, казалось, не могло ее спасти от жалкой участи рабыни. А вот теперь она по ночам плакала до того горько, что черствая, безжалостная менторша мисс Гвендолен на соседней кровати хныкала по-бабьи: «Перестань, не то я тоже зареву!» Женская натура непостижима. Непростительная слабость! Но это было так. Мисс Гвендолен привязалась к объекту своих опытов, злилась, бранила себя и… ничего не могла поделать со своими нервами.
А поводов у Моники проливать слезы появилось предостаточно. Люси ла Гар напоминала о себе ежедневно. Она отнюдь не собиралась отрекаться от Моники. С очаровательной дамской непосредственностью она повсюду афишировала свое положение супруги его величества короля Бухарии и претендовала на королевские почести. На рауты и приемы Люси ла Гар надевала немыслимые тюрбаны, нелепые, пестрые, причудливого фасона. Наряды ее изображали нечто азиатское, что-то среднее между индусским сари и японским кимоно, впрочем, выгодно подчеркивающее линии фигуры. В письме эмиру его неофициальный представитель при Лиге Наций господин Юсуфбай Мукумбаев писал: «В этих силках дьявола запутаются любые дела».
В один из дней он оставил скромную квартиру, которую снимал у одной ошвейцарившейся левантинки, свой невинный «кейф», свои курпачи и ястуки, свой чайник с зеленым чаем, свою крошечную пиалушку голубоватой расцветки «джидогуль» и, облекшись в бухарский золототканый халат и весьма респектабельную чалму настоящей индийской кисеи, направил стопы в отель «Сплэндид». Он поднялся в номер «люкс», долго и важно приветствовал хмуро встретившего его мистера Эбенезера Гиппа, но не заикнулся о деле, которое его сюда привело. Он уклонился от встречи с Моникой, пробормотав о неприличии видеть постороннему человеку девушку-мусульманку в несоответствующей обстановке и без покрывала. Он смиреннейше попросил пришедшую в гостиную мисс Гвендолен почтительнейше передать Монике-ой, что халиф правоверных Сеид Алимхан здоров и преуспевает в жизненных делах. Но он ни разу не произнес титула, не назвал Монику принцессой.
Все это звучало очень комично. В пешаверском бунгало господин Мукумбаев не конфузился, когда Моника выбегала к нему без покрывала на лице, и запросто беседовал с ней. Но, видимо, на чужбине Мукумбаев почитал своим долгом выдерживать малейшие мелочи восточного этикета и соблюдать религиозные предписания.
Он посидел в гостиной с мистером Эбенезером Гиппом, помолчал и удалился, бросив многозначительно:
— Почтительной дочери надлежит ждать повелений своего отца и блюсти свое достоинство.
Шурша золототкаными полами халата, он покинул отель, заставив обслуживающий персонал «разинуть рты изумления и восторга».
На поблекшем невзрачном лице Юсуфбая Мукумбаева ничего не отражалось. Знали, что он жаден к деньгам, что деньги — его единственное божество. Но что он хотел показать своим приходом в отель «Сплэндид»? Простое ли уважение, или отдать долг придворной вежливости, боязнь ли английских хозяев Моники, или имел какую-то особую цель?
В Женеве ничего нельзя скрыть. Выяснилось, что в тот же день Юсуфбай Мукумбаев нанес визит и мадам Люси.
— Ничего не знаю, — сказала мисс Гвендолен, — но одно не вызывает сомнения: этот бухарец здесь — сеидалимхановский представитель, и обойтись без него в Лиге Наций, по-видимому, нельзя. Он заискивает перед мадам Шлюхой. Он ищет контактов с бароном Робером Ротшильдом.
— Этот разряженный павлин, — думал вслух мистер Гипп, — возможно, и согласится на спектакль в Комитете безопасности с девчонкой, однако лишь в одном случае — если это послужит на пользу ему и барону. Дела эмира его интересуют постольку-поскольку. Он прежде всего коммерсант, и эмир нужен ему как вывеска для его фирмы «Торговля каракулем. Мукумбаев и К°». А поскольку половина состояния эмира в сейфах Ротшильдов, ему надо заручиться их поддержкой.
Нельзя допустить, чтобы он нам помешал. Вопрос о Бухаре — должен стоять в Комитете безопасности. Единственная возможность его поднять — это наша принцесса… И чем скорее, тем лучше!
И все же нотки сомнения звучали в голосе мисс Гвендолен.
ОЖИДАНИЕ
Приглушенный, вкрадчивый голос, делающий честь дьяволу.
Кристофер Maрло
Чудесный фарфоровый цвет лица Моники сделался на берегах Женевского озера еще чудеснее. Ни азиатское солнце Чуян-тепа, ни
