С ключом на шее - Карина Сергеевна Шаинян
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Я из шкуры вон ради тебя лез, – с горькой отчетливостью выговорил папа. Я знаю, хотела ответить Яна, но трубка слепила рот, и она просто потянула в себя – что-то.
Чудовищно огромный нефтяной гул вплыл под череп, сминая мозг в кровавую кашу.
– Нет! – тонко выкрикнул кто-то, и трубка вырвалась изо рта, сорвав с губы тонкий лоскут кожицы. – Не ты! – отчаянно выкрикнул Филька и прижал резную кость к груди. Его разбитое лицо скомкалось в плаксивую, вызывающую гримасу. Яна скорчилась, сжимая готовую расколоться голову. В далекой выси, под самым свинцовым небом шумно дышал папа. Черное облако внутри медленно сжималось, уминалось в черную дыру, укладывалось где-то в глубинах черепа – аккуратно и ладно, будто там и жило, будто было там давным-давно, а может, и всегда… Под небом захлопало, будто била крыльями большая черная птица, и Яна подняла глаза.
Отец еще раз ударил себя по карманам и жалобно спросил в пространство:
– Курить есть?
– Курить вредно, – скрипуче ответила Ольга, и Яна, бросив на нее ошалелый взгляд, полезла за сигаретами.
Усевшись у давным-давно погасшего костра, отец задрал плечо, загораживаясь от ветра, и защелкал зажигалкой. Огонек дрожал и срывался, и отец прокручивал колесико снова и снова, терпеливый, спокойный, почти безмятежный. Кто он теперь? – подумала она, глядя в его безучастное лицо. Сколько я успела сожрать? И – когда? И сколько успел съесть он, кто теперь я? «Вендига Александровна!» – пропищал в голове робкий голосок. От сигареты наконец поднялся серый, как собачья шерсть, дымок, и кто-то тихо засмеялся.
Яна, обмирая, обернулась. Голодный Мальчик наконец-то пришел. Он двигался на них, раздавшийся, выросший, с обрюзгшим лицом и поредевшими волосами, – но она узнала его мгновенно. Нос заострился от вечного голода, терзающего плоть. Пальцы жадно шевелились, перехватывая костяную трубку, – невыносимо ловкие, идеально округло поставленные, как на смычке. Зрачки затягивали, как два черных тоннеля, и в них не было ничего, кроме абсолютной пустоты.
Окровавленный рот Голодного Мальчика растянулся в улыбке, и дырка от зуба была прорехой, ведущей на изнанку вселенной.
Голодный Мальчик хотел есть.
– Отойди, – сказала Ольга. Яна попыталась податься в сторону – но тело больше не слушалось ее. Тело уже поняло, что сейчас прекратит существовать, и перестало сопротивляться.
– Филька! – выкрикнула она, и Ольга повела плечом – но ружье в ее руках не шелохнулось.
– Думаешь, я тебя не узнала? – хрипло выговорила Ольга. – Думаешь, влез в него, и я тебя не трону? Думал, я тебя не найду? Отойди! – завизжала Ольга пронзительно, и Яна подпрыгнула, поджимая зад, потеряла равновесие и покатилась по песку.
Голодный Мальчик рассмеялся, а потом мир взорвался грохотом.
Отдача швырнула Ольгу на землю. Выронив ружье, она с криком схватилась за плечо. (…прижимай, говорит папа. Прижимай крепко-крепко, а то сломаешь что-нибудь. Теперь… давай! Неведомая сила швыряет Яну в кусты, от боли брызжут слезы. На следующий день по ее плечу и половине груди расплывается гигантский синяк, и папа говорит: надо было крепче прижимать, но ты молодец, ты же попала…)
Яна оглушенно заворочалась, сквозь звон в ушах собирая руки, ноги, голову в единое целое. Над ней чаячьми криками вились голоса Ольги. Один – взрослый, усталый и напуганный. Другой – молодой, полный яростной силы. Ольга спорила сама с собой. Кричала сама на себя. Яна затрясла головой; звон в ушах наконец затих, мир перестал дрожать, и только Ольга по-прежнему двоилась. Яна изо всех сил зажмурилась, и глубокая чернота, мелькнувшая за веками, отрезвила ее. Ольга была только одна. Усталая, изломанная горем, взрослая Ольга держала за руки свою рыдающую дочь, и та лягалась, пытаясь достать мать по колену.
Наверное, она следила со склона, как они следили когда-то за папой и дядей Юрой. Лежала в березе прямо рядом со скелетом скрипки. Подсматривала… Голодный Мальчик, вновь застреленный из того же ружья, мерцал. Голодный Мальчик растворялся в воздухе, снова раненый в вечно жаждущий пищи живот, снова сбегал туда, где его никто не тронет, где можно отсидеться, пока кто-нибудь снова не захочет дружить с ним и кормить его. Третий раз… Только теперь у него было другое лицо.
И вместе с ним исчезал Филька. Уходил туда, где не было ничего, кроме вечного, высасывающего душу голода. Застонав, Яна упала на колени, зажала рану, из которой хлестала черная кровь, и бессильно уронила руки. Она могла бы спасти его, но знала, что будет дальше. И даже если бы она захотела – Ольга не позволит забыть… Сбоку ткнулась Полинка, расплескивая воду из консервной банки. С отчаянием взглянула на мать.
– Помоги ему! – выкрикнула она, и Ольга, сжав губы в ниточку, качнула головой.
– Отче наш… – прошептала она. Опустилась над Филькой, сжала его прозрачную ладонь. – Отче наш… – она сухо всхлипнула. Кто-то часто и горячо задышал в ухо, по щеке мазнуло мокрой шерстью. Ольга яростно взвизгнула:
– Ты еще!
Мохнатый хвост упруго замел по песку, вздымая блестящие облачка. Лобастая голова с усилием протиснулась между локтями. Клыки осторожно сомкнулись на истаивающем запястье, и в сердце Яны толкнулась робкая, необъяснимая радость.
– Фу! – дико заорала Ольга. Занесла напряженную ладонь, целясь шлепнуть по морде, – пес, извиваясь, попятился, и тут Яна наконец вспомнила. Перехватила руку Ольги, останавливая удар.
– Не мешай.
– Что? – Глаза у Ольги были белые от бешенства. Пустые.
– Позови собаку обратно. Скажи, чтобы отвел его. Он за этим пришел – отвести.
– Куда?
– Понятия не имею, – ответила Яна. – Но Филька говорил, что для этого нужна собака…
Ольга дернула носом, с сомнением глядя на подобравшегося кобеля. Чуть отодвинулась, открывая путь.
– Можно, – хрипло сказала она, и страшные зубы ласково обхватили Филькино запястье.
Резная трубка в его руке взорвалась с громким хлопком; острый костяной осколок, отлетев, вонзился Яне в плечо, и на футболке проступила капелька крови. Одна-единственная капля, – а потом тончайшая меловая пыль забила
