Сердце Зверя. Том 1. Правда стали, ложь зеркал - Вера Камша

— Все это прекрасно, — почти равнодушно заключил кардинал. — То есть, разумеется, это кощунственно и многомерзко, но мы отвлеклись. Робер, неужели вы продолжаете считать другом человека, фигурально говоря, торговавшего за вашей спиной вашей же душой? И неужели вас удивляет, что ваша душа сочла сделку незаконной и взбунтовалась? Можно оплакивать бешеную собаку. Убить, но оплакивать, потому что собака не повинна в том, что ее укусила другая бешеная собака. Вас, продолжай вы идти за Альдо Раканом, следовало бы убить, но вы были бы достойны слез. Альдо Ракан не достоин ничьей скорби, хотя его, к несчастью, оплачут.

— Если б я мог… — Ореховая настойка начинала брать свое — кабинет его высокопреосвященства заволакивался дымкой и по-кошачьи урчал. Нет, это урчала кошка, непонятно как оказавшаяся у лица Робера. — Если б я мог отвезти вас к Матильде. Чтобы вы были рядом, когда она узнает…

— Это невозможно, — отрезала кошка и посмотрела голубыми человеческими глазами. — Вы не можете оставить Олларию. И я не могу. Долг перед множеством горожан и солдат не важнее совести только потому, что он и есть — совесть. По крайней мере для вас… Поймите же это наконец! Для этого вы, слава Создателю, достаточно пьяны.

Алва полулежал у ручья, опустив правую руку в воду. Напротив сидела лягушка и не боялась. Она герцога просто не видела. Эти твари видят только то, что двигается. Откуда Марсель это взял, он забыл, но Ворон был неподвижен и смотрел на мир сквозь лягушку. Сквозь Марселя он смотреть не мог при всем желании, так как офицер для особых поручений торчал за маршальской спиной, где его и укусил кто-то вроде слепня. Кровопийце чужая неподвижность не помешала, напротив. Молчать и сочувствовать чужим утратам, когда чешется, Марсель так и не выучился. Он выругался. Вышло сразу жалобно и убедительно. Валме напомнил себе принцессу Елену, когда бедняжка ждала «черного гостя». Стало смешно, но зуд никуда не исчез.

— В чем дело? — Стрелять Ворон не собирался, как и оглядываться.

— Слепень, — честно признался Валме. — Пока один, но сейчас слетятся.

— Копытка. — Кэналлиец кивком указал на веселенькие листочки у ручья. — Натритесь. Должно помочь…

— Но не от голода. Господин Первый маршал Талига, вам не кажется, что пора завтракать?

— Мне кажется, что пора ужинать. Вам. — Алва небрежно плеснул водой в лягушку. Та плюхнулась в воду. Полетели брызги.

— Я готов! — отрапортовал Валме.

— Ну так отправляйтесь, — разрешил Алва.

— Прислать вам Шеманталя-младшего?

Маршал снова плеснул водой, на сей раз в подвернувшуюся стрекозу. И снова попал. Над ухом отвратительно загудело — слепень не заставил себя долго ждать. Валме вздохнул и полез за копыткой, чавкая по скрывавшейся под травкой грязи и безжалостно топча незабудки и что-то желтое и не столь романтичное. Солнце клонилось к закату, в животе урчало, на краю луга маялись адуаны, а Ворон сидел у ручья, как какой-то найер. Смерти короля, за которого он собирался на плаху, маршал почти не заметил. Смерть коня превратила его в камень. Вот и понимай этих великих…

Копытка пахла резко, но приятно. Похоже благоухали рафианские специи, которыми в Валмоне натирали мясо. Отринув низменные мысли, Валме размял в пальцах несколько листков, провел влажной ладонью по шее и за ушами и решительно направился к Ворону.

— Как хотите, — объявил он, — но оплакивать животное дольше, чем монарха и кардинала вместе взятых, — государственное преступление. Тем более без касеры.

— Сейчас государственное преступление оплакивать кого бы то ни было. — Ворон пошевелил воду. В Урготелле он шевелил угли. — Пить и плакать будем позже. Когда все кончится.

— Вы забыли сказать: если доживем, — уточнил Марсель.

— Если не доживем, пить и плакать будут другие. Моро должен был погибнуть и погибнуть именно так. Леворукий берет свое, когда хочет, а не когда ему швыряют долг в лицо. Вам не надоело за мной таскаться?

— Ваше общество придает жизни остроту и смысл, к тому же дело не в вас. Мне не нравится, что в Олларии не осталось цветочниц и что туда наползли философы. Я хочу вернуть все как было.

— Боюсь, еще одного Килеана-ур-Ломбаха вам не найти.

— И не надо! Когда я говорю «как было», я имею в виду после дуэли в Нохе, а никак не до. Уродам в столице делать нечего, разве что на кладбище.

— Тут вы ошибаетесь, — Ворон провел мокрой рукой по волосам, — когда уродцы, которым не стать в столице ни первыми, ни четвертыми, прекращают грызться за право ходить в первой сотне и принимаются искать первенства в захолустье, державе конец. Не из-за падальщиков, конечно. Те всего-навсего чуют, что гигант свое отжил, и спешат отгрызть свой кусок… От трупа. Если верить ызаргам, Талиг еще жив. Я хочу проехаться вдоль реки. Составите мне компанию?

Вместо ответа Марсель пошел за лошадьми. Горбоносый гнедой, которому сегодня выпало везти Алву, косил глазом и прижимал уши. Коня не обманешь, как бы всадник ни каменел. Собаку тоже.

Алва взлетел в седло с прежней легкостью, словно они вновь гнали коней в осажденный Фельп. Навстречу птице-рыбо-дуре, крови и радости. Горбоносый принял с места уверенным галопом, но у кромки садов Алва перевел его на рысь. Валме последовал примеру маршала. Пару минут они молча ехали по занесенной лепестками молодой траве, потом герцог вполголоса запел. Честно ползимы воевавший с кэналлийским Марсель уловил слово «синь» и что-то то ли про быков, то ли про башни. Зато припев был понятен полностью.

— «Расскажи мне о море, моряк, — просил кто-то, прикованный к невозможности, — ответь, правда ли то, что говорят о нем. Расскажи мне о море, моряк, ведь из моего окна моря не увидеть…»

Песня не была ни страшной, ни скорбной, но на глаза самым бесстыдным образом наворачивались слезы. Это было хуже скрипок маэстро Гроссфихтенбаума и того, что на прощание пел в Урготелле сам Алва.

— Рокэ, — не выдержал Валме, — ну почему вы все время врете? Вы же все о нем знаете!

— О ком? — На сей раз маршал оглянулся. В сощуренных глазах было не меньше синевы, чем в песне, и не меньше соли, чем в море. Это чтобы не сказать — смерти.

— О море, — объяснил Марсель. — Или вы хотите сказать, что из окон Алвасете его не видно?

— Это другое море. — Алва закинул голову, провожая глазами плывущую в синеве крупную птицу. — Коршун… Насколько я мог понять, Валме, вы до отвращения несуеверны.

— Это семейное. А что?

— Просто я наконец понял смысл одного знамения… Раньше оно мне льстило, но главным в нем был не ворон и даже не Леворукий, а ызарги. Я не принял их в расчет… Зря.