Повести - Петр Замойский

Пока мы спорили, Илья и Палагин встали. Илья опустил голову. Палагин уставился на церковь.

Подхожу к Илье, кричу ему в лицо:

 — Что, хромая сволочь, доворовался?

И снова к народу:

 — Убивать не дадим!

Народ остыл, уже не размахивали палками, хотя все еще кричали. Может быть и разошлись бы, но тут вышел из‑за спин Николай Гагарин. Кинув косой взгляд па меня, остервенело закричал:

 — Заступники сыскались! Коршун коршуну глаз клевать не будет. Одни грабят по большому кушу, — он посмотрел на меня, — другие поменьше. Дай срок, ни одной овцы на дворах не будет. Их вон сколько, анвалидов. На каждого по свинье — стада и нет! Сла–а-або–ода, то–ва–ри–щши… А раз слабо–ода, вору–уй. Комитет дозволяет…

 — Молча–ать! — заревел на него Филя, явившийся как раз во–время. — Ты что, гадина, поганый рот тут раскрыл, а? Кто тебя позвал?

 — Граби–ители! — побелел Николай и отошел от долговязого Фили.

 — Кто грабители? — пошел за ним Филя.

 — Большевики! Землю отняли. Гольтепа!

Совершенно неожиданно к Гагаре подбежал Ванькин отец, Карп.

 — Ты что, рыжий бык, разревелся? Разь тебе место на этом стойле? Иди в свой поганый хлев и мычи там! А то вот… — и он плюнул в кулак.

Гагара с искаженным лицом так толкнул Карпа, что тот кубарем свалился под ноги толпе.

Быстро, по–молодому, вскочил Ванькин отец, развернулся и ударил Николая.

Они схватили друг друга. Воры с испугом смотрели на драку пастуха с богачом. Оба здоровы! Несколько раз сшибали они один другого с ног, катались по снегу, по мерзлым комьям земли. Наконец Николай осилил пастуха, подмял его под себя.

Вдруг, быстро размахнувшись и еще быстрее проговорив: «Господи, благослови», тяжелым кулаком ударил Гагару мой отец. Гагара рухнул на дорогу.

Все от восторга закричали: первый раз в жизни увидел народ, что такой набожный и тихий человек ввязался в драку. Да еще с кем! С Гагарой!

А Ванькин отец уже поднялся, подбежал к Николаю, сел на него верхом, схватил мерзлый комок земли и начал совать ему в рот.

 — Н–на! Н–на! Подавись землей! Н–на, сволочь, хапуга!

 — Еще, еще! — подстрекали Карпа.

 — Иван, — кричали моему отцу, — и ты свою долю ему в хапало! Сожре–ет…

Гагара сбросил с себя Карпа, вскочил, выплюнул землю и побежал не оглядываясь. Он бежал и все отплевывался, а вслед ему неслись крики, свист, звон, и заслоны, и ведра.

Толпа забыла о ворах. И тогда мы предложили запереть воров в церковную сторожку, вызвать из волости милиционера, а там — дело суда…

34

Чуть свет в избу, запыхавшись, вбежала Мавра и отчаянным голосом завопила:

 — Ку–уму–ушка–а, что я слыхала‑то, что слыхаала! Бают, в городе‑то, слышь, всех большевиков… что съехались… в острог упрятали!

Меня словно кто с кровати сбросил.

 — Врешь?

 — Света не видать! Кум Давыд, — он тоже мне кум, — только–только приехал из городу, он…

Не дослушав, я побежал к Давыду. Верно! Уже два дня, как посадили их. От Давыда — к Филе.

 — И комиссар и земская управа арестовали конференцию большевиков.

На четырех подводах, захватив винтовки и гранаты, мы понеслись в город. Будь что будет, а тюрьму разобьем, выручим своих.

Село за селом, деревня за деревней, к ночи быть в городе. План очень прост: нагрянуть, схватить начальника тюрьмы, — пусть открывает тюрьму или душа вон. Не удастся, — гранату в земскую управу, гранату — в ворота тюрьмы.

В больших селах мы не останавливались. Слышали, что где‑то рыщут карательные отряды, поодиночке хватают большевиков, отправляют в город.

Небольшая деревня Субботинка. В ней дворов семь — десять. Рядом в саду — имение графа Шереметева. На берегу реки винокуренный завод. Тут, в имении, мы и решили подкормить лошадей. Но что это? На пригорке показались верховые. У матроса Романа бинокль.

 — Дай‑ка посмотрю, — попросил я.

Вот они совсем близко. Кажется, они тоже видят нас.

 — Кто? — спросил Филя.

 — По нашу душу, друг. Отряд.

Верховых человек десять. У нас тоже не меньше, но нет смысла встречаться с ними. Мы въехали в име–ние. А в деревне среди улицы — толпа. Там возле какого‑то чана стоит народ, кто‑то с ружьями, женщины пляшут.

 — Филипп, пойдем посмотрим. Ребята, лошадей отправьте домой, а сами спрячьтесь здесь. Мы пешком доберемся.

Деревенские, увидев нас с Филей, начали махать нам, а некоторые побежали навстречу, схватили под руки и чуть не силком потащили. Подвели нас к чану. Два солдата с ружьями сделали нам «на караул!». Что за чертовщина! Третий, здоровенный, рябой, тут же опустил в чан ковш и несет нам. Подает Филе, строго приказывает:

 — Пей!

 — Что это?

 — Шпирт.

 — Вот хорошо. Закуска есть?

 — Хлеб и студень.

Филя выпил, дал мне.

 — В честь чего же? — спросил Филя.

 — Престол Казанской, — ответил виночерпий, — всех угощаем.

 — Всех ли?

 — По приказу народа.

 — Хороший приказ. Вон к вам в деревню едут солдаты. Их тоже угостите?

 — Беспременно, — ответил виночерпий.

 — А вдруг это каратели?

Солдаты насторожились. Виночерпий заорал:

 — Народ! Кличьте всех!

Медленно въезжал отряд в деревню. Впереди, в глубоких санках, кто‑то в тулупе. Народ пошел навстречу, окружил верховых. За санками на хороших лошадях двое: воинский и начальник милиции. Куда они едут? Не в наше ли село для расследования убийства Климова? Хорошо, что ни меня, ни Филиппа они в лицо не знают.

Когда санки поровнялись с чаном, два солдата с винтовками преградили им дорогу.

 — Что такое? — откинул воротник тулупа ехавший в санях.

Это был уездный комиссар Временного правительства, он же уполномоченный по выборам в Учредительное собрание, помещик Герман Шторх. Тщедушный, с голубыми глазами немец. Увидев народ и чан, он заинтересовался.

 — Подойдите сюда, — строго прищурив глаза, позвал он солдата с ковшом. — Это что у вас? — указал на чан.

 — Шпирт, господин комиссар, — быстро ответил Еиночерпий.

 — Ах, спирт!

И комиссар приподнялся. Мужики и бабы охотно помогли ему выбраться из санок. С трудом передвигаясь в тяжелом тулупе, он подошел к чану.

 — Тэ–эк, — протянул он. — С чьего завода?

 — Графа Шереметева, господин комиссар.

 — Тэ–эк, — и глянул в чан. — Чистый?

 — Сырр–рец! — твердо ответил солдат и, зачерпнув из чана, подал комиссару ковш. — Пей!

 — Вы с ума сошли? — отшатнулся комиссар. — М ы едем бороться против этого.

 — Бороться надо, господин комиссар. Пей!

 — Нет! — отмахнулся Шторх и отошел.

Солдат в нерешительности оглянулся. Вон какое дело‑то! Это не простой мужик. Все же решился:

 — До трех раз прошу, господин комиссар!

Подошел начальник милиции.

 — У вас что, праздник?

 — Пятый день престол Казанской, ваше благородие.

 — Благородия отменены, гражданин. А комиссар, верно, не пьет. За него я.

 — Слушаюсь, — обрадовался солдат и поднес ковш начальнику милиции, — до дна!

 — Такую посудину? — удивился он.

Солдат строго посмотрел на мужиков. Они насторожились и уставились на начальника милиции. Тот взял кусок густо посоленного хлеба, глубоко вздохнул.

 — С праздником, граждане.

 — На здоровье, — ответили ему.

Мужики молча следили за тем, как пьет началь–ник. А когда он показал им пустой ковш, захлопали в ладоши, крикнули «ура».

Покраснев от натуги, начальник еле перевел дух и начал закусывать.

Теперь внимание всех обратилось на воинского. Тот решительно отказался. Бабы и мужики обступили его, принялись уговаривать, упрекать, даже грозить.

 — Эй, Максимыч! — крикнул ему начальник милиции, — пей! Все равно — ни нам, ни вам!

 — Правильно, — подхватили мужики.

 — Но у меня команда, — сослался воинский.

 — Ничего…

Отряд верховых солдат стоял возле мазанки. Около отряда ребятишки, бабы, девки. Лошади били копытами мерзлую землю. Солдаты тоже порядком промерзли.

 — Есть у вас большевики? — выпив полковшика, спросил воинский.

Пьяный мужик, оглянувшись, удивленно воскликнул:

 — Да вся деревня, мать родная, большаки!

 — То есть, как вся деревня?

Другой его поддержал:

 — Наша деревня дружная. Ср–разу и… и… нет графа.

Я подошел к виночерпию, кивнул на отряд.

 — Надо бы тех угостить. Продрогли.

 — Бабы, — заорал солдат, — ведро!

Бабы принесли не одно, а два. Солдат налил в них десять страшных ковшей.

 — Даша, Катя, угощайте служивых.

Бабы понесли спирт. Воинский посмотрел им вслед, хотел что‑то сказать, но… махнул рукой.

 — Максимыч, вперегонки!.. Промнем лошадок! — предложил ему начальник милиции.