Собрание сочинений. Т. 20. Плодовитость - Эмиль Золя

Матье продолжал в порыве неподдельного негодования:

— Люди имели все, чтобы быть счастливыми! Как можно так глупо и так упорно стремиться к собственному разорению… Тщеславия ради пожелали своего единственного сына сделать знатным господином, и, как видите, успех налицо, родители могут радоваться!

А все от того же нелепого упрямства, какое они проявляют и в своем презрении к земле, и в нежелании уступить мне пустошь, которую сами не возделывают, и все потому, что им претят наши успехи, достигнутые в сельском хозяйстве. Ничего более постыдного и дурацкого не придумаешь!.. А возьмите их мельницу! По глупости и лени они равнодушно взирают на то, как она разрушается. Прежде еще было оправдание: они уверяли, что в наших краях выращивают мало хлеба и жернова, дескать, бездействуют — крестьяне не несут молоть зерно. Но теперь, когда благодаря нам зерна в изобилии, почему они не выбросят старое колесо и не заменят его хорошей паровой машиной?.. О, будь я на их месте, здесь давным-давно стояла бы новая большая мельница, использующая воды Иезы и связанная со станцией подъездными путями, проложить которые стоит вовсе не так дорого!

Грегуар слушал, радуясь, что гроза пронеслась мимо. А Марианна, видя, как расстроены ее дочурки тем, что нет белых роз, постаралась их успокоить:

— Для стола сорвете с утра не красные розы, а бледно-розовые, все равно будет очень красиво.

Тут Матье успокоился и весело заключил, насмешив детей:

— Нарвите и красных тоже, самых красных. Это кровь жизни.

Марианна и Шарлотта все еще продолжали обсуждать приготовления, как вдруг раздался топот маленьких ножек, торопливо шагавших по траве. Николя, гордый тем, что ему уже исполнилось семь лет, вел за руку свою племянницу Берту — рослую шестилетнюю девчурку. Дети очень дружили. В этот день они не отходили от колыбели Бенжамена и Гийома, играя и папу-маму и уверяя, что оба малютки их дети. По малыши вдруг проснулись и начали кричать от голода. Тогда, испугавшись, Николя и Берта бросились бежать за обеими мамами.

— Мамочка! — кричал Николя. — Тебя зовет Бенжамен. Он хочет пить.

— Мамочка, мама! — вторила ему Берта. — Гийом тоже хочет пить. Иди скорее, знаешь, как он кричит.

Марианна и Шарлотта засмеялись: и впрямь из-за предстоящей свадьбы они совсем позабыли о своих дорогих крошках. И они поспешили в дом, так как уже пора было кормить.

А назавтра как весело было отпраздновано счастливое бракосочетание в интимном и сплоченном семейном кругу! За столом, под большим дубом, посреди зеленой лужайки, окруженной, как добрыми друзьями, вязами и буками, собрались двадцать один человек. Семья была в полном составе: прежде всего те, кто жил на ферме, потом Дени, новобрачный, которого редко видели здесь, так как он был по горло занят на заводе, затем Амбруаз и его жена Андре, приехавшие вместе со своим маленьким Леонсом, — они тоже были здесь редкими гостями, настолько поглощала их кипучая жизнь Парижа. Каким радостным событием было возвращение в родительское гнездо этих разлетевшихся птенцов, как велико было счастье собраться в полном составе, несмотря на то что жизнь постоянно и неизбежно разбрасывает людей в разные стороны! Из посторонних пригласили только родственников, Бошена и Констанс, Сегена и Валентину, не считая, разумеется, г-жи Девинь, матери невесты. За стол сели двадцать один человек, но за отдельным столиком было еще трое, самых маленьких: Леоне, которого только недавно, в год и три месяца, отняли от груди, Бенжамен и Гийом, еще грудные; чтобы они тоже могли присутствовать на торжестве, их колясочки придвинули к столу, таким образом и они заняли свое место. Итак, их было двадцать четыре, круглая цифра, две дюжины. Стол, разукрашенный розами, благоухал в освежающей тени, весь в ливне летних солнечных лучей, золотом просачивавшихся сквозь листву. И июльское небо торжественно раскинулось от края до края горизонта, словно чудесный лазоревый шатер. И белое платье Марты, и светлые платьица младших и старших девочек, вся эта пышущая здоровьем, нарядно одетая молодежь казалась самим цветением этого счастливого зеленого уголка. Завтрак прошел очень весело, под конец все чокнулись на деревенский лад и выпили за здоровье и процветание молодых супругов и всех присутствующих.

Пока слуги убирали со стола, Сеген, который разыгрывал из себя знатока скотоводства, потребовал, чтобы Матье показал ему свой скотный двор. За завтраком он разглагольствовал только о лошадях и твердил, что ему очень хочется взглянуть на битюгов, удивительную выносливость которых расхваливал хозяин. Он уговорил Бошена пойти вместе с ними. Когда трое мужчин поднялись, Констанс и Валентина от нечего делать тоже выразили желание познакомиться с фермой, быстрое процветание которой было для них загадкой; оставив под деревьями всех остальных членов семьи, наслаждавшихся блаженной тишиной этого праздничного дня, обе дамы последовали за мужчинами.

Хлев и конюшня были расположены справа. Но чтобы попасть туда, надо было пройти через обширный двор, откуда открывался вид на все поместье. И тут гости внезапно остановились, пораженные величием этого творения рук человеческих, раскинувшегося перед ними в лучах солнца. Они помнили эту бесплодную, иссушенную зноем, поросшую чертополохом землю. И вот она катит им навстречу сплошное море хлебов, с каждым годом приносит все более богатые урожаи. Выше, на некогда болотистом плоскогорье, где веками накапливался чернозем, земля была столь плодоносна, что не требовала удобрений. Далее, вправо и влево, весело зеленели песчаные склоны, ныне орошаемые водами источников, благодаря чему они становились все более плодородными. А там, дальше, тянулись леса, по-хозяйски расчищенные, пересеченные широкими просеками, словно налитые соком, как будто вся неуемная жизнь, кипевшая вокруг, дала им удвоенную силу и мощь. Это была та самая сила, та самая мощь, которая исходила от всего Шантебле, это было дело жизни, творящей, множащейся, зрелый плод человеческого труда, вдохнувшего жизнь в бесплодную некогда землю, которая сторицей вознаграждала торжествующее человечество своими благами.

Наступило долгое молчание. Наконец Сеген сказал сухим, негромким голосом, в котором слышалась насмешка и горечь человека, сознающего свой крах:

— Вы сделали прекрасное дело. Вот уж никогда бы не подумал.

Потом все двинулись дальше. Скотный двор, коровник, овчарня еще усугубили ощущение силы и могущества. Дело созидания продолжалось: коровы, овцы, куры, кролики, все кишело, все размножалось; здесь тоже беспрерывно расцветала жизнь. Ежегодно ковчег наполнялся и наполнялся, становился слишком тесным, требовались новые выгоны, новые постройки. Жизнь порождала жизнь, вокруг все непрестанно плодилось, повсюду, волна за волной, появлялись новые семьи, новые выводки, из гнезд вылетали на волю оперившиеся птенцы, паслись новые стада, а там уж зрели новые завязи, появлялись на свет новые существа. И здесь тоже чувствовалась всепобеждающая сила неиссякаемого плодородия.

В конюшнях Сеген долго любовался парой битюгов, не упустив случая показать себя знатоком коневодства. Затем, вернувшись к теме выращивания молодняка, он сослался на одного из своих друзей, который путем скрещивания пород достиг удивительных результатов. И, желая растолковать свою мысль, он добавил, возвращаясь к своей излюбленной теме:

— О! что касается животных, тут я охотно приемлю девиз: «Плодитесь и размножайтесь» — особенно если мы, хозяева, в силу необходимости или из простого любопытства сами держим при этом свечку.

И он первый захохотал своей остроте, которая показалась ему удачной. Когда Валентина и Констанс, молча, с чувством некоторой брезгливости наблюдавшие все это чудесное брожение жизни, неторопливо повернули обратно, Сеген без всякого перехода начал развивать свои старые теории и обрушился на современное общество. Возможно, смутное чувство недоброй зависти заставляло его протестовать против победы жизни, столь красноречиво провозглашаемой всем Шантебле. Сокращение народонаселения? Что там говорить, не так уж оно быстро происходит! Да и вымирание Парижа, — когда-то оно еще будет! Однако он отмечал как некий положительный симптом все углубляющееся банкротство и науки, и политики, и даже литературы и искусства. Свобода уже умерла. Демократия, разжигая честолюбивые инстинкты, развязывая борьбу классов за власть, стремительно ведет к социальной катастрофе. И только обездоленные, бедняки, чернь, еще из тупости плодят детей на гноище невежества и нищеты. А избранники судьбы, образованные, богатые, рожают все меньше и меньше, и это позволяет надеяться, что еще до долгожданного прихода конца света цивилизация вступит в свою последнюю, единственно приемлемую стадию, когда останется лишь узкий круг людей, горстка мужчин и женщин, достигших предельной утонченности, живущих только ароматами, наслаждающихся только дуновениями. Сам же он, по его словам, испытывает чувство пресыщения жизнью и к тому же уверен теперь, что не доживет до этой счастливой эры, ибо она не слишком торопится наступить.