Собрание сочинений. Т. 20. Плодовитость - Эмиль Золя

Стоя посреди гостиной, Констанс напряженно прислушивалась. Почему вдруг такая тишина? Почему они медлят спуститься вниз, почему не подняли его? Томительно ожидая, когда же на заводе начнется шум, суматоха, беготня и крики, она сдерживала дыхание, вздрагивала от малейшего шороха. Но ничто не нарушало покоя — вокруг царила мертвая тишина. Минуты шли, и ей было хорошо в уютном, теплом гнездышке. Гостиная была как бы убежищем буржуазной добропорядочности, роскоши и достоинства, и здесь она чувствовала себя в полной безопасности. Карманный флакончик, украшенный опалом, серебряный с чернью нож для разрезания бумаги, забытый в книге, — все эти привычные вещи окончательно успокоили ее. Они были здесь, и Констанс с любопытством и волнением глядела на них, как будто они приобрели в ее глазах какой-то новый смысл. Она слегка вздрогнула, заметив, что руки у нее совсем заледенели, и стала потихоньку их растирать, чтобы хоть немного отогреть. Почему вдруг теперь на нее навалилась такая страшная усталость? У нее было такое чувство, словно она только что вернулась после длительной прогулки, или с ней приключилась какая-нибудь неприятность, или ее избили до потери сознания. К тому же на нее напала сонливость; так бывает с сильно проголодавшимся человеком после того, как он сытно поест. Когда ее муж возвращался после своих грязных вылазок, она замечала подчас, что он пресыщен физически и буквально засыпает на ходу, что он спокоен и ничего не хочет, ни в чем не раскаивается. И она тоже ничего не хотела, скованная усталостью, и только удивлялась, сама не зная чему, уже почти не человек, а вещь. Все же она снова стала прислушиваться, твердя, что, если это страшное молчание продолжится, она сядет, закроет глаза и заснет. И ей показалось, что откуда-то издалека до нее доносится едва уловимый звук, скорее даже дуновение.

Что это? Нет, по-прежнему ничего. Быть может, ей только пригрезился этот страшный кошмар: идущий человек, бездна, жуткий крик. Быть может, ничего этого и не было, раз она ничего не слышит? Там, внизу, должны были бы раздаться крики, подняться к ней сюда нарастающей волной, а беготня людей по лестнице и коридорам оповестила бы ее о происшедшем. Потом она вновь уловила слабый, отдаленный шум, однако он все приближался. Но это ничуть не походило на шум толпы — скорее это были просто гулкие шаги, вероятно, шаги прохожего на тротуаре. Но нет, шум доносился со стороны завода, теперь можно было отчетливо различить, как кто-то поднимается по ступенькам, затем идет по коридору. И шаги все приближались, уже слышалось прерывистое, тяжелое дыхание, оно было столь зловещим, что Констанс поняла: кошмар стал явью. Дверь с силой распахнулась.

Это вошел Моранж. Он был один, без кровинки в лице и заикался от волнения:

— Он еще дышит, но у него разбит череп — все кончено…

— Что с вами? — спросила она. — Что случилось?

Моранж оторопело посмотрел на Констанс. Он бежал сюда, наверх, чтобы расспросить ее, так как совсем растерялся, не понимая, как могла произойти катастрофа. Ее полное неведение и спокойствие окончательно сбили его с толку.

— Ведь мы же расстались с вами у люка! — крикнул он.

— Да, у люка. Вы спустились, а я пошла прямо сюда.

— Но прежде чем спуститься, я попросил вас подождать меня, постоять там, чтобы никто не свалился, — продолжал он с яростью отчаяния.

— Ничего подобного! Вы ничего не сказали, во всяком случае, я ничего не слышала, я не поняла вас…

Потрясенный, он продолжал смотреть ей в глаза: конечно, она лжет. И хотя она казалась совершенно спокойной, голос ее дрогнул. И потом, он не сомневался, что она должна была еще стоять там, раз он даже не успел спуститься. Вдруг он сразу припомнил их недавний разговор, вопросы, которые она ему задавала, крик ненависти, вырвавшийся у нее и адресованный тому, кого нашли окровавленным на дне пропасти. И, дрожа от ужаса, он сумел только произнести:

— Так знайте, сударыня! Вслед за вами шел несчастный Блез и раскроил себе череп.

Она великолепно сыграла свою роль — вскинула дрожащие руки и произнесла прерывающимся голосом:

— Боже мой! Боже мой! Какое страшное несчастье!

Но тут дом наполнился шумом, который нарастал с каждой минутой. Дверь в гостиную оставалась открытой, и совсем близко послышались голоса, шум шагов и гул приближавшейся толпы. На лестнице раздавались приказания, гулкие голоса, тяжелое дыхание запыхавшихся мужчин, которые осторожно несли какую-то тяжелую ношу.

— Его несут ко мне! — бледнея, сказала Констанс, и это невольно сорвавшееся с ее губ восклицание окончательно утвердило бухгалтера в его подозрениях. — Его несут сюда, ко мне!

Но ей ответил не Моранж, который стоял ошеломленный, словно его ударили обухом по голове, — в комнате неожиданно появился Бошен, он шел впереди носилок; лицо его, искаженное ужасом, в который ввергла его, любителя легкой жизни, эта внезапная смерть, побледнело.

— Дорогая, Моранж уже сообщил тебе о страшной катастрофе… К счастью, Дени был здесь, и он сумеет предупредить семью… Именно Дени запретил нести несчастного во флигель, он кричал, что мы убьем его жену, если принесем ей умирающего мужа — ведь она сейчас в положении… Ну вот и пришлось принести его сюда.

И, махнув растерянно рукой, он выскочил обратно на площадку, откуда донесся его дрожащий голос:

— Осторожно, осторожно… Не заденьте за перила… Печальное шествие переступило порог гостиной. Разбитого Блеза положили на носилки, постелив на них матрац. Бледный как полотно Дени шел рядом, поддерживая подушку, на которой покоилась голова Блеза с закрытыми глазами и кровавой полосой на лбу. Четверо мужчин — рабочие завода — несли носилки. Грубые башмаки топтали ковер, пришельцы бесцеремонно раскидывали легкую мебель, расчищая путь вторжению ужаса и отчаяния.

Бошена, который совсем растерялся, но продолжал распоряжаться, вдруг осенила мысль:

— Нет, нет, не сюда… В соседней комнате есть кровать… Мы осторожно поднимем его вместе с тюфяком и положим на постель.

Это была спальня Мориса, это была кровать, на которой умер Морис, и Констанс из чувства материнского благоговения ничего не тронула в комнате, сохранив ее в память о сыне такой, какой она была при его жизни. Но что она может возразить? Как помешать убитому ею Блезу испустить дух на этой кровати?

Мстительность злого рока, допустившего подобное святотатство, гнусность этой сцены наполнили ее негодованием, и, словно под ударом хлыста, она с трудом удержалась на ногах, чувствуя, что сейчас упадет. Но она выказала необычайное самообладание, какое-то дерзкое мужество, волю. Когда носилки с раненым поравнялись с ней, ее маленькая, тщедушная фигурка выпрямилась, будто выросла. Она взглянула на Блеза: на ее желтом, застывшем лице слабо дрогнули ресницы, нервный тик скривил рот в легкую гримасу — и только. Констанс тут же овладела собой, жестким голосом она распоряжалась, делала все необходимое, ничем себя не выдавая, и вид у нее был, как у человека, озадаченного внезапностью катастрофы.

А тем временем в соседней комнате носильщики переложили Блеза на кровать и ушли. Сразу же после катастрофы папаше Муано приказано было немедленно взять карету и мчаться за Бутаном, а если удастся, прихватить по дороге и хирурга.

— Все же лучше, что он здесь, а не в подвале, — машинально повторял Бошен, стоя у постели. — Смотрите, он все еще дышит! Вот сейчас совершенно отчетливо слышно… Как знать? Бутан еще, пожалуй, поможет ему выкарабкаться.

Дени не строил себе иллюзий. Он держал в руках холодную и бессильную руку брата и чувствовал, что это уже не живая рука, а вещь, разбитая при падении. Но он оставался у смертного одра, не трогался с места, словно лелеял безумную надежду перелить в умирающего немного горячей крови своего сердца. Разве в их жилах течет не одна и та же кровь? Разве не один и тот же источник вспоил их и скрепил неразрывные братские узы близнецов? Ведь это умирает половина его самого. Внизу, узнав о случившемся, он только отчаянно вскрикнул и потом не проронил ни единого слова. И вдруг он заговорил:

— Надо пойти к Амбруазу, подготовить отца и мать. Может быть, они успеют поцеловать его, пока он еще дышит?

— Хочешь, я сбегаю за ними? — предложил Бошен.

— Нет, нет, благодарю! Я хотел просить вас об этой услуге, но подумал, что только я один могу сообщить маме ужасную весть… Шарлотте пока ничего не говорите. Подумаем, как это сделать, когда я вернусь… О, если бы смерть повременила, может быть, я еще застану несчастного брата в живых!

Он наклонился и поцеловал лежавшего неподвижно Блеза; глаза его были закрыты, дыхание едва слышно.

Потом Дени прильнул горячим поцелуем к его руке и ушел.

Констанс продолжала хлопотать, она позвала горничную, приказала подать теплой воды, чтобы омыть окровавленный лоб умирающего. Нечего было и думать о том, чтобы снять с него куртку: надо было хоть немного привести его в порядок до прихода врача. И во время этих приготовлений Бошен снова заговорил о происшедшем, волнуясь и негодуя.