Собрание сочинений. Т. 20. Плодовитость - Эмиль Золя

— Берегитесь! Берегитесь! — растерянно твердил помертвевший от страха Моранж.

Люк был открыт — у их ног зияла бездонная пропасть. Здесь не было ни перил, ничего, что могло бы предупредить человека об опасности, предотвратить страшное падение. Дождь по-прежнему барабанил в окна, и в галерее стояла такая кромешная тьма, что приходилось идти наугад, ничего не видя перед собой. Еще один шаг, и они рухнули бы вниз. Просто чудо, что бухгалтера насторожил этот сгустившийся мрак, эта бездна, которую он скорее почувствовал, чем увидел, зная, что где-то здесь поблизости должен быть люк.

Между тем Констанс, не понимая еще, в чем дело, рвалась из рук Моранжа, крепко охватившего ее.

— Да посмотрите же вы! — крикнул он.

Он нагнулся и заставил ее склониться над люком. Спуск уходил вниз на глубину трех этажей, точно мрачный колодец. Оттуда несло сыростью, как из погреба, там смутно виднелись очертания больших железных перекладин. А на самом дне, излучая неясный свет, горел фонарь, словно для того, чтобы подчеркнуть глубину и ужас этой бездны. Оба отпрянули, побледнев от страха.

Моранж рассердился.

— Идиотство какое-то! Что они там делают? Почему не соблюдают правила?.. Обычно у люка стоит человек, специальный человек, который не смеет оставлять свой пост, пока люк открыт… Где же он? О чем он думает?

Он снова подошел к яме и сердито крикнул вниз:

— Бонар!

Никто не отозвался, — черная, бездонная пропасть безмолвно зияла у их ног. Это молчание окончательно взбесило Моранжа.

— Бонар! Бонар!

По-прежнему ни ответа, ни единого звука, и только влажное дыхание тьмы подымалось из глубины, подобно тягостному могильному безмолвию.

Тогда бухгалтер решился на крайние меры.

— Я спущусь, надо найти Бонара, — сказал он. — Эй вы, там, внизу, вы нас видите или нет?.. Этого нельзя так оставить. И потом, я хочу, чтобы он либо закрыл люк, либо встал на свое место… Куда же он девался? Где он может быть?

Моранж уже начал спускаться по винтовой лестнице, которая вела с верхнего этажа вниз вдоль грузового подъемника, как вдруг до слуха Констанс донесся его еле слышный голос:

— Прошу вас, сударыня, подождите меня, побудьте там и предупредите, если кто-нибудь будет идти.

Констанс осталась одна. Дождь по-прежнему глухо стучал по стеклам, но порывистый ветер рассеял тучу, и вновь забрезжил слабый дневной свет. Вдруг в этом бледном свете в конце коридора появился Блез. Он уже возвратился и, оставив Бошена и брата, шел в цехи за какой-то понадобившейся им справкой. Озабоченный, поглощенный делами, он шагал торопливо, опустив голову. Увидев его, Констанс почувствовала, как сердце ее обожгла жгучая ненависть и в душе с новой силой вспыхнул гнев, охвативший ее после того, как она узнала о контракте, который завтра должен быть подписан и грозит им разорением. Блез — это враг в их доме, и всем своим существом она стремилась убрать его с дороги, изгнать прочь этого лживого и лукавого захватчика.

Он приближался. Констанс стояла у стены, окутанная густым мраком, и он не мог ее видеть. Но по мере того как он приближался, в этом слабом свете она видела его как-то особенно отчетливо. И, пожалуй, впервые она поняла, сколько ума в его глазах, сколько непреклонной воли в очертаниях губ, какой у него мощный лоб. Внезапно ее, как молнией, поразила мысль: он идет к открытому люку, ничего не замечая, и провалится туда, если она не остановит его. Только что она, как сейчас Блез, проходила здесь и непременно сорвалась бы, если бы ее не удержала дружеская рука. Дрожь ужаса пробежала по ее телу, ей все еще мерещилась черная сырая бездна и свет фонаря на самом дне. С предельной ясностью встало перед ней страшное видение: пол уходит из-под ног… падение… отчаянный крик — гибель!

Он приближался. Нет, конечно, это невозможно, она остановит его — достаточно одного движения руки. Но ведь она успеет протянуть руку, когда он поравняется с ней… А тем временем из потаенных глубин ее существа поднимался ясный холодный голос, произносил какие-то отрывистые слова, звучавшие в ее ушах, словно трубный глас. Если он погибнет, всему конец, завод ему не достанется. Ей, которая в отчаянии искала способа, как помешать вторжению, оставалось лишь положиться на помощь счастливого случая. И неведомый голос твердил эти слова, назойливо твердил только их. Потом не будет уже ничего. Потом будет лишь искалеченное тело, будет мрачная яма, забрызганная кровью, хотя она ничего не видела, ничего не предвидела, ни о чем не думала. Что будет завтра? Она не хотела об этом знать, для нее даже не существовало это «завтра». Властный голос требовал одного: действия, немедленного жестокого действия. Как только он умрет — тогда конец, завод ему уже не достанется.

Он приближался. В ее душе шла страшная борьба. Сколько она длилась? Дни, годы? Вероятно, не более двух-трех секунд. Она по-прежнему намеревалась удержать его, верила, что сумеет преодолеть жестокое искушение, — когда настанет решительный миг, остановит его движением руки. Но страшная мысль овладевала ею, вошла как нечто вещественное в ее плоть, стала как бы физической потребностью, вроде жажды или голода. Констанс мечтала о смерти Блеза, как мечтает голодный о куске хлеба, и мучилась, — в таком состоянии человек способен на преступление, на грабеж, на убийство из-за угла.

Ей казалось, что если она не удовлетворит этой своей потребности, то сама лишится жизни. Жгучая страсть, безумное желание уничтожить этого человека овладевали ею все сильнее, по мере того как он приближался. Она видела его все отчетливее, и это приводило ее в отчаяние. Его лоб, глаза, рот — как она их ненавидит! Еще шаг, еще один, другой — и он поравняется с нею. Еще шаг… и она протянула было руку: она его остановит, когда он коснется ее.

Он приближался. Что же произошло, боже праведный? Когда он поравнялся с нею, настолько поглощенный своими мыслями, что даже не почувствовал, как задел ее, она вся словно окаменела. Рука ее застыла и так отяжелела, что она не в состоянии была ее поднять. Ее бросало то в жар, то в холод, и она, словно оцепенев, прислушивалась к голосу, который шел из глубин ее существа, оглушал ее. Все сомнения исчезли — она непреодолимо жаждала этой смерти, подчиняясь властному зову, лишившему ее воли, мешавшему действовать. Он умрет, и завод ему не достанется. И, словно скованная по рукам и ногам, она прижалась к стене, затаила дыхание и не остановила Блеза. Она слышала его дыхание, видела его профиль, затылок. Он прошел… Еще шаг… еще один… Если бы она крикнула ему вдогонку, она, даже в этот последний миг, могла бы отвратить удар судьбы. Ей показалось, что она сейчас вот-вот крикнет, и она до боли стиснула зубы. И он сделал этот последний шаг, спокойно и доверчиво ступая по знакомой заводской почве, не глядя под ноги, весь поглощенный думами о деле. И почва ушла из-под ног, и раздался страшный, пронзительный крик, воздух всколыхнулся от падения, и стук разбившегося тела глухо отозвался где-то в глубине, во мраке пропасти.

Констанс не пошевелилась. С минуту она стояла, окаменевшая, все еще прислушиваясь, все еще выжидая. Но из бездны не доносилось ни звука. Она слышала только, как дождь снова яростно забарабанил по стеклам. Тогда она бросилась бежать, промчалась по коридору и очутилась в своей гостиной. Тут она опомнилась и спросила себя: хотела ли она этого чудовищного злодеяния? Нет, воля ее была здесь ни при чем: ее воля была словно парализована, и это помешало ей действовать. Если это случилось, то случилось помимо нее, ибо она в этот миг отсутствовала. Само это слово, власть этого слова успокоила ее. Она уцепилась за него, повторяла его на все лады. Именно так оно и было, именно так! Она отсутствовала. За всю свою жизнь она не совершила ни единой ошибки, ни одного дурного поступка. Она никогда не грешила, на совести ее не было ни одного умышленного злодеяния. Она была честной женщиной и сумела сохранить свое достоинство, живя бок о бок с распутным мужем. Она страстно любила сына и после его смерти безропотно несла свой тяжкий крест. И только это воспоминание о Морисе, вызвавшее на ее глаза слезы, подсказало ей причину безумия, мотивы преступления. Голова у нее кружилась: сын умер, другой занял его место, патологическая страсть к единственному ребенку, к обездоленному наследному принцу, мучительная боль, бродившая в ней, калечившая и отравлявшая душу, — вот что довело ее до сумасшествия, до преступления. Неужели какая-то чудовищная опухоль поразила ее мозг? Простого прилива крови к голове оказалось достаточно, чтобы затмить сознание. И, упорно твердя себе, что она отсутствовала, Констанс подавила слезы, стараясь сохранить спокойствие. Она не чувствовала угрызений совести. Раз это случилось, значит, так и должно было быть. Значит, так было суждено. Ведь она его не толкала, он сам упал. Не будь ее там, он все равно упал бы. А так как ее там не было, коль скоро разум ее и сердце отсутствовали, следовательно, она ни при чем. И всепрощающей, победоносной песней звучала в ее душе все та же фраза: он умер, теперь ему уже не завладеть заводом.