Атаман Семенов - Валерий Поволяев

Вполне возможно, что майор говорил искренне, но увы! — его слова о конституции разошлись с реальной жизнью. Через два года и одиннадцать месяцев (24 июля 1948 г.) мы, три сестры — Елена, Татьяна и я — были арестованы, увезены в Союз, в так называемые «внутренние тюрьмы КГБ» (тогда — МГБ), а потом в Сибирь, в сталинские лагеря. (Братьев наших, Вячеслава и Михаила, забрали вслед за отцом, в том же 1945 году. Всем нам, детям атамана Семенова, «дали» по 25 лет. Кроме Михаила — инвалида с детства, Его расстреляли в Уссурийске 18 марта 1947 г.)

На этом наше свидание с отцом еще не закончилось. Наш дом был расположен примерно в трехстах метрах от моря. Не знаю, по чьему предложению, но отец и майор сходили туда вдвоем ближе к вечеру. Ходили недолго — искупались и вернулись.

А потом еще был вечерний чай. Отец чувствовал приближение расставания, его внутренняя тревога передавалась и нам. Это была последняя трапеза отца в своем доме в кругу семьи.

После чая майор обратился к отцу по имени-отчеству и сказал, что пора ехать. Отец энергично встал из-за стола. Мы все перешли в гостиную, по русскому обычаю присели на дорогу и помолчали. Затем отец взял небольшой свой чемоданчик, и мы двинулись к выходу.

...Мы подошли к машине, стоявшей у ворот. Отец поставил чемоданчик в машину и повернулся к нам. А майор закурил и, наверное сочувствуя, понимая напряженность момента, деликатно отошел в сторону. Отец нас по очереди перекрестил, поцеловал каждого и сказал прощальные слова. Он произнес их один раз, а у меня они всю жизнь звучат в ушах. Бот его слова:

«Прощайте, дети... Я лишил вас Родины, а теперь вот возвращаю. Наверное, ценой своей жизни. Я был всегда противником большевизма, но всегда оставался русским. Я любил Россию и русским умру. А был я прав или не прав — покажет время. Живите честно. Если не сможете, не будете в силах делать добро людям, то хоть не творите зла. Живите по-христиански. Ну, прощайте...»

Потом он отвернулся, быстро сел в машину. Майор посмотрел на нас, кивнул нам, прощаясь, сел за руль — и они тронулись в путь.

Больше мы отца не видели никогда. О его трагической кончине мы узнали только из газет».

По одним данным, атамана Семенова казнили в Москве, на Лубянке, во внутренней тюрьме, по другим данным — в Хабаровске.

Что же касается ближайшего сподвижника атамана барона Унгерна, то судьба его также оказалась трагичной.

В Монголии Унгерн под своими знаменами собрал несколько крупных отрядов. Потому, почувствовав силу, барон двинулся на территорию России. Под Кяхтой был разбит, попробовал откатиться на юг, отдышаться, перегруппироваться, но на него навалились красные партизаны под командованием знаменитого Щетинкина и регулярные части — 35-я стрелковая дивизия, кавалерский полк и 12-я Читинская дивизия — всего семь с половиной тысяч штыков, две с половиной тысячи сабель, кроме того, у красных на вооружении находились двадцать орудий, два броневика, четыре самолета и четыре парохода, оборудованных для ведения боевых действий на реках.

Когда дело окончательно провалилось и запахло жареным, Унгерна предал его ближайший союзник, князь Суйдун-Гун: чтобы сохранить себе жизнь, он втихую, вероломно навалился на Унгерна, скрутил его и отвез к Щетинкину.

Унгерн был казнен. Были расстреляны также все его сподвижники — белые генералы. Последний из них — Бакич, прорвавший окружение и ушедший в Туву, тоже не избежал чекистской пули.

Что же касается С.А. Таскина, то он некоторое время учительствовал в Монголии, был директором одной из школ, а потом след его потерялся.

Двадцать пятого октября 1922 года японские корабли забрали на борт последнего своего солдата и покинули русские берега. Вместе с японцами покинула Россию и русская флотилия под командованием адмирала Старка. К слову сказать, в составе флотилии находился бывший крейсер береговой охраны «Лейтенант Дыдымов». На кораблях флотилии уплывали не только моряки, но и казаки — в том числе и часть семеновцев, — плыли в неведомое. С семьями, со скарбом, с детьми.

Число покидавших Родину превышало десять тысяч человек.

Люди в основном ютились на палубах, кое-как прикрывались от дождей брезентом, старыми шинелями, кусками фанеры, листами ржавой жести, подобранными на берегу во время заходов в китайские порты, откуда их через пару-тройку дней выгоняли взашей. Люди мерзли и болели. Тех, кто умирал, хоронили по-морскому — в воду. Потому что никто не знал, когда им в следующий раз дадут возможность пристать к берегу, а если чалка[86] корабля все-таки ляжет на береговой кнехт[87], врытый в прочный грунт, то дадут ли местные власти положить умерших в землю...

И тем не менее часть казаков сумела сойти на берег и закрепиться в Посьете, еще часть — в Гейзане. Сделали попытку высадиться также на острове Фузан, около которого в мае 1921 года столько неприятных дней провел на «Киодо-Мару» атаман Семенов, но власти Фузана, контролируемые японцами, потребовали, чтобы адмирал Старк немедленно покинул остров.

Измотанная флотилия вместе с пассажирами вновь вышла в море. На календаре стоял уже декабрь 1922 года. Адмирал решил идти в Шанхай.

По пути флотилия угодила в свирепый тайфун — типичное явление для Желтого моря этой поры. Корабли разметало и поодиночке начало сносить на юг, к островам Рюкю.

Возле Тайваня погиб «Лейтенант Дыдымов», столь памятный и Семенову, и фон Ваху. Самого фон Ваха, кстати, с лета 1921 года никто не видел. Вместе с «Дыдымовым» на дно моря ушли и люди — и экипаж, и пассажиры, мир их праху.

Буквально через несколько дней там же, у Тайваня, судьбу «Лейтенанта Дыдымова» разделил еще один русский корабль — крейсер «Аякс».

А флотилия достигла Филиппин, попала там в объятия американских властей и осталась в жарком краю, среди бананов, фиников и манго, навсегда. Семеновские казаки, прибывшие на Филиппины с кораблями Старка, интересовались у смуглокожих красавиц островитянок, можно ли коней кормить бананами или нет? «Говорят, от бананов у коней бывают трескучие запоры», — озадаченно чесали они затылки.

Основная же часть семеновцев все-таки смогла осесть в Китае и в Монголии.

Что касается Монголии, то потомки забайкальских казаков живут там и поныне, образовав целые поселения, строго придерживаясь русских устоев и не растворившись в местной среде. В Китае ситуация сложилась иначе: во время «культурной революции»[88] китайские власти окончательно вытеснили их из своей страны. Особенно пострадала просвещенная часть эмиграции, жившая в Харбине.

Потомков семеновских казаков, да и самих семеновцев, уже седых, сгорбленных, облезших, я встречал даже в Аргентине, в городе Мардель-Плата, в Штатах, в теплом Сан-Франциско.

Один из моих товарищей, офицер-афганец Сергей Князев, рассказывал, как он, будучи лейтенантом, со своим взводом нес караульную службу в Монголии километрах в ста двадцати от Улан-Батора.

Жили наши ребята в палатках прямо посреди пустыни, ловили черепах и змей, иногда пускали их в суп, случалось — жарили змеиные шашлыки. Вкусно было.

Но всякая экзотическая еда обычно очень быстро надоедает, и Князев, сев в «уазик», покатил в ближайшее селение, километров за сорок, за мясом. Оказалось, что это русское селение.

Староста — довольно шустрый дедок лет восьмидесяти — принял лейтенанта радушно. Произнес с улыбкой:

— Отчего же не дать мясца землякам из-за границы! Обязательно дадим! — И скомандовал молодому молчаливому мужику: — Сходи-ка, Семен, с господином красным офицером в загон, посмотрите там в четыре глаза, что имеется... Может, чего и глянется.

Семен привел Князева к длинному просторному свинарнику, впустив внутрь, произнес бесцветным голосом:

— Выбирай!

Князев прошел несколько метров и неожиданно услышал позади себя знакомое металлическое клацанье, которое хорошо известно всякому военному человеку.

Стремительно обернулся: Семен, в руках которого еще несколько секунд назад ничего не было, теперь держал здоровенный, с толстой тарелкой, пришлепнутой к стволу, пулемет, похоже, это был старый английский «льюис». Князев ощутил, как по хребту у него поползла холодная струйка пота.

Семен повысил тон — в голосе его проклюнулись беспощадно-злые нотки:

— Я кому сказал — выбирай!

Князев поспешно ткнул пальцем в ближайшего подсвинка.

Семей направил на подсвинка пулемет. Раздалась короткая, в три патрона, очередь.

Подсвинок лег на бок и задергал ногами.

Поскольку с дедом-старостой была договоренность о нескольких свиньях, то Князев незамедлительно показал на следующего поросенка.

Через три минуты все было кончено. Князев зашарил в карманах, доставая деньги, чтобы расплатиться, но Семен резко, по-казачьи рубанул рукою воздух — как делал когда-то атаман — будто врага развалил на две части, и, глядя в сторону, проговорил громко и мрачно:

— Забирай свиней и — вон отсюда! Чтобы духу твоего здесь не было! Ясно?