Беломорские старины и духовные стихи. Собрание А. В. Маркова - Автор Неизвестен

Побыл он у них мясець-от,

250 Стал же в путь-дорогу собиратце-то;

Он ведь спомнил, не забыл супругу-ту,

Её же он да наказаньицо.

Он поехал, со товарышщеми роспростилсэ жо.

Сколько во темны́х лесах не езьдил он,

255 Он не мог найти себе пути-дороги;

Сколько не блудил Рында же, не езьдил, —

Воротилсэ он обратно-то к товарышшам.

Потужил же он, поплакал, — делать нечево...[245]

———

Гаврило Леонтьевич Крюков

III. Гаврило Леонтьевич Крюков, старик 77-ми лет, неграмотный. Родился в 1822 г. в Нижней Золотице. Старины он стал заучивать еще мальчиком, когда ему приходилось сиживать со стариками на тонях. Для того чтобы запомнить старину, ему нужно было, по его словам, раза два ее прослушать да пропеть вместе со сказателем. Лет 17-ти он нанимался покрученником к одному крестьянину села Койды (на Мезенском берегу) и там слышал много старин, но теперь эти старины почти совсем забыл. Бо́льшую часть своих старин он перенял, когда промышлял морских зверей в одной артели с золотицкими крестьянами: Андреем Тимофеевичем Яры́м, Алексеем Алексеевичем Голу́биным и хромым Григорием Гри́бой; особенно много он обязан Яро́му, крестьянину Верхней Золотицы, который в качестве хозяина лодки сидел на корме и, хотя был плохим промышленником, зато дни и ночи сказывал старины. Все эти старики умерли уже лет 50 тому назад. Несколько старин Крюков перенял у крестьян, которые приходили покрученниками с верхней Мезени. До 62 лет он жил в одном доме со своим братом Василием, причем 12 лет ему пришлось прожить вместе с Аграфеной Матвеевной (I), но ни она у него, ни он у нее старин не перенимали, хотя они и знают некоторые отличия своих пересказов. Его старины представляют значительную разницу и сравнительно со старинами его брата, записанными мною по пересказам Аграфены и ее дочери (II). Жена Гаврилы Леонтьевича умерла, когда еще его единственному сыну было 4 года, и с тех пор он живет вдовцом. Летом оба брата занимались ловлею семги и не ездили в Норвегию ни на своих, ни на чужих судах. Только их сыновья, когда уже подросли, приобрели себе суда. До раздела стариков сын Гаврилы Леонтьевича ходил за трескою в ладье, затем продал ее и сработал себе шкуну, а теперь он ходит на яхте, поднимающей 8 тысяч пудов. Семен Васильевич (муж Аграфены) до раздела также плавал в Норвегию 5 лет в раньшине, но потом она погибла в океане, а построить новое судно у него не хватает средств.

Крюков до сих пор еще работает и имеет вид сравнительно бодрого старика; волосы у него совсем черные, и только борода поседела. Жизнь ведет он очень строгую: не только не пьет вина и не курит, но даже вместо чая пьет мяту, заваривая ее горячей водой. Поет он старческим голосом и немного шамкает, но напевы у него ясны и лишены детонирования. Как замечательный сказатель, он славится в обоих селах Зимней Золотицы. Из былинных героев он никогда не слыхал имен: Соловья Будимировича (или Соловьевича), Ставра, Ивана Гостиного, Сухмана, Вольги и Микулы, Волха Святославьевича, Чурилы Пленковича и Василия Буслаевича; Садка он слышал лишь от Пономарева (VII). Кроме предлагаемых старин, он знает: 1) «Неудавшаяся женитьба Алеши», 2) «Дюк», 3) «Козарушко», 4) «Девять разбойников и их сестра», 5) «Небылица», а может быть, и некоторые другие. На Мезенском берегу он слыхал две старины о Сеньке Разине, но теперь спеть их не может: 1) о том, как астраханский губернатор засадил Разинова сына в тюрьму;[246] 2) как Разин в темнице рисовал на стене лодку, приглашал своих товарищей в нее сесть и уезжал из тюрьмы;[247] ловил руками и бросал назад пули, которыми в него стреляли; долго его не могли поймать; он убивал только начальство, а простых людей не трогал.[248]

Гаврило Леонтьевич Крюков.

66. СВЯТОГОР И ИЛЬЯ МУРОМЕЦ[249]

Святогор с Ильей Муромцем ездили по полю и наехали гроб во чисто́м поли. «Илья Муромец, — говорит Святогор, — повались в этот гроб». Илья Муромец повалилсэ — гроб ему широкой, долгой и высокой. Святогор повалилсэ — как есть по ём; стал ставать — стать не может: «Илья Муромец, росшиби гроб, сшиби крышу». Илья Муромец стегнул саблей по гробу, а на крыше сделалсэ обруч железной; он другой раз стегнул и третей раз — гроб в трёх обручах и сделалсэ. «Видно, — говорит Святогор, — судьба моя помереть в чисто́м поли».

67. ИСЦЕЛЕНИЕ ИЛЬИ МУРОМЦА[250]

Как во городи было во Муроми, во сели́-то Караче́еви, а жил-то Иван да Тимофеевич. Родилось у его да чадо милоё, чадо милоё Иле́юшка. Рос-то Илеюшка тридцеть лет — некакой отцю-родители помоши не было, не пособлял, — всё на печи сидел. Мать-та у ё́го ушла садов полоть. Вдруг пришло под окошочко две калики перехожия, перехожи две калики, переброжия, сами говорят да таковы слова, таковы слова да таковы речи: «Уж ты гой еси, Илеюшка сын Ивановичь! сойди-ко-се со печки с кирписьния». — «Уж вы гой еси, калики перехожия! не могу-то я сойти с пецьки-мура́вленки: не служат мои ножки резвыя; сижу-то я ра́вно тридцеть лет». — «А где твой-от отець-батюшко?» — «Мой отець-батюшко да полё чисьтить, а ломать ду́бье с ко́реньем из матушки из сырой земли». — «А пойди, — говорят, — запусьти нас в дом свой, отво́рь нам да красно́ крыльцё». — «А куды я, братцы, пойду, коль не могу я на́ ноги стать?» — «Спусьти-ко ты резвы́ ноги с пецьки». Стал-то он ногами пошевеливать, стал он ноги позды́нывать — у его ноги не по-старому, не по-прежному. Стал-то Илеюшка на резвы́ ноги, пошол-то Илеюшка на новы́ сени, отво́рил им крыльчё, запусьтил-то калик да перехожих. Заходили-то калики к Ильи Муромцю в светлы све́тлици, во столовы новы горьници. Говорят-то калики таковы речи: «Уж ты гой еси, ста́ра ты старыньшина! нет ли у тебя пивця да нам напитисе?» Взял-то он пивну́ чашу, шол он на погреб, чедил-то пива хме́льнёго; нац́едил-то он пива хмельнёго, принес-то каликам перехожима. Как попробовали калики пива хмельнёго. — «На-тко, выпей, Илеюшка, от нас да пива хмельнёго». Взял-то Илеюшко братыню с пивом хмельниим, выпивал-то братыню на единой дух. Спросили: «Шьто в собе чуёшь?» — «Чую я