Нью-Йорк - Эдвард Резерфорд

– Вы хотите, чтобы он продал вам свои десять процентов?

– Нет, – снова улыбнулся Габриэль Лав. – Но я хочу, чтобы Макдафф поверил в его способность это сделать.

И Шон организовал обед в «Дельмонико». К концу трапезы его восхищение старым Габриэлем Лавом стало безграничным. Изящество, симметрия замысла были произведением искусства. А что предстояло сделать Фрэнку Мастеру? Ничего – просто уехать на несколько дней.

Они договорились встретиться в «Дельмонико» еще раз, в следующую пятницу, дабы увериться, что все готово к осуществлению плана.

В субботу Шон обдумывал это дельце, когда к нему пришла Мэри.

Они мило проболтали час о том о сем, после чего зашла речь о семействе Мастер.

– Помнишь, ты сказал, что Фрэнк Мастер выставляет себя на посмешище и лучше бы поберегся? – сказала Мэри. – Правильно ли я догадалась, что он связался с молодой леди?

– А почему ты так думаешь?

– Не знаю. Он выглядит очень довольным собой, но и чуток усталым. Я просто спросила.

– Что ж, ты права, – улыбнулся Шон. – Ее зовут Донна Клипп. Ласкательно – Клиппер. И ему нужно бросить ее. А что? – насторожился он. – Тебе кажется, жена догадывается?

– За все эти годы она ни разу не показала, что знает о Лили де Шанталь. Если не знает о ней, то откуда ей знать об этой?

– Рад слышать, – ответил Шон. – Она по-своему хорошая женщина, и мне будет жаль, если ей причинят боль. – Он помолчал секунду. – Ты знаешь, что в следующее воскресенье Мастер едет по делам вверх по реке? Его не будет несколько дней, и он берет девицу с собой. – Шон пожал плечами. – Мне остается надеяться, что скоро все это закончится.

– Нет хуже дурака, чем старый дурак, – сказала Мэри.

– Но ты помалкивай.

– Разве я когда-нибудь распускала язык?

– Нет, – одобрительно согласился Шон. – Не припомню такого.

Часом позже Мэри уведомила Хетти Мастер:

– Он забирает ее с собой в воскресенье. И зовет ее Клиппер.

– Хорошо, – сказала Хетти. – Это меня вполне устраивает.

Фрэнк Мастер колебался, но в среду решился. Выйдя из дому поздно утром, он отправился по Четырнадцатой улице на восток, дошел до станции, взобрался по лестнице надземки Эл и ступил на платформу.

Поднимаясь, он дважды ощутил неприятное чувство в груди, но оно прошло, и он, глубоко вдохнув и резко выдохнув, поздравил себя с тем, что остается в отличной форме, после чего закурил сигару.

Час был уже поздний, и народу собралось немного. Он прогулялся по платформе, поглядывая вниз на телеграфные провода и шиферные крыши домиков через улицу. Крыши покрылись копотью от проходящих сверху поездов и в эту весеннюю пору обычно выглядели уныло. Но нынешний март так расщедрился на тепло, что на утреннем солнце они казались грязными, но веселыми.

Фрэнк ждал недолго. Пыхтение и грохот возвестили приближение надземного поезда. И все-таки Фрэнк пожалел, что поехал, когда состав понес его в центр. По двум причинам. Во-первых, он направлялся к сыну. Во-вторых, это означало посещение Уолл-стрит.

В последний раз он видел Тома пару недель назад. Он, разумеется, любил сына, но между ними при каждой встрече возникала неуловимая напряженность. Нет, Том ни разу ничего не сказал, это было не в его привычках, но с того самого дня, когда начался Призывной бунт, Фрэнк почувствовал: Том не одобряет его. Что-то во взгляде сына говорило: «Ты бросил мать, мы оба это знаем». Что ж, возможно. Но это случилось давным-давно – достаточно, чтобы простить и забыть. Да, он встречался с Лили де Шанталь бо́льшую часть переходного времени, но пребывал в полной уверенности, что Том об этом не знал. Поэтому оправдания не было.

Но Том был в некотором смысле полезен. И Фрэнку, пока поезд вез его в центр, казалось, что прямо сейчас Том ему пригодится.

Он вышел на Фултон и добрался до Уолл-стрит.

Почему ему было там неуютно? Уолл-стрит всегда нравилась Фрэнку. Церковь Троицы в своем суровом великолепии по-прежнему господствовала над ее западным концом – приятное зрелище. Разве не была она душой местной традиции? Разве род Мастеров не относился к ней на протяжении поколений, а его представителей довольно часто избирали членами ее приходского управления? Уолл-стрит должна была восприниматься как отчий дом. Но не воспринималась.

На ней, как всегда, было людно. Мужчины в темных пальто входили и выходили из здания биржи, заткнув пропуск за ленту цилиндра. Клерки спешили к своим высоким стульям и конторкам. Мальчишки-посыльные, уличные торговцы, кебы с джентльменами-купцами – такими же, как он сам. Разве не старый добрый Нью-Йорк?

Нет. Больше – нет. Ни в коей мере.

Фрэнк миновал суровое, громоздкое здание. Номер двадцать три. Банкирский дом Дрекселя и Моргана. И Фрэнку пришлось приложить неимоверные усилия, чтобы не склонить голову. Он, из рода Мастеров, друзей Стайвесантов и Рузвельтов, Асторов и Вандербилтов, обязан испытывать благоговейный трепет при виде контор Моргана. Вот в чем беда. Вот почему он перестал быть здесь своим.

Но его сын таковым остался. И через несколько секунд он подошел к его двери.

– Отец! Какой приятный сюрприз!

Том оттолкнул свое большое кресло от письменного стола-бюро. Фрак Тома висел на стойке, но серый жилет был безупречен, как и белая сорочка, шелковый крават и жемчужная булавка. Весь вид его говорил: этот человек не прикасается к товарам, он имеет дело только с деньгами. Том не был простым купцом, как его предки, он был банкиром.

– Минутка есть? – спросил отец.

– Для тебя всегда. – Тому незачем было ссылаться на занятость. Золотая цепочка карманных часов, тянувшаяся через жилет, сама говорила, что его время – деньги.

– Мне нужен совет, – сказал Фрэнк.

– Рад помочь, – отозвался Том. Но взгляд у него стал как у духовника, которого прихожанин попросил о беседе наедине: слегка настороженный и готовый осудить.

Мастер подумал, что с банкирами вечно так. Купец хочет знать о тонкостях сделки. Банкир желает денег не меньше, но он назначил себя совестью торговца, а потому держится с превосходством. Его сыну Тому было уже за сорок, он облысел как бильярдный шар, и от него несло богатством и напыщенностью.

Да ладно, ему нужен совет, за который, по крайней мере, не придется платить!

– Я владею десятью процентами акций железной дороги, – начал Фрэнк.

Затем удивленно уставился на сына. Он сообщил об этом без всякого желания произвести впечатление – лишь констатировал факт. Но в Томе произошла разительная перемена.

– Десять процентов? Железной дороги? – Том стал весь внимание. – Насколько крупной железной дороги?

– Средней.

– Понимаю. Могу я узнать, какой именно? – В голосе Тома появилась учтивость, которой отец раньше не слыхивал.

– В настоящее время не могу сказать.

– Как тебе будет угодно.

Сомнений не осталось, он видел это в глазах Тома: к нему прониклись необычным уважением. Повысился даже его нравственный статус, как если бы перед духовником оказался не заурядный торгаш, а щедрый жертвователь. Фрэнк не преминул воспользоваться ситуацией и закрепить успех.

– Эти десять процентов позволяют мне контролировать ситуацию, – сказал он спокойно.

Том откинулся в кресле и с любовью посмотрел на родителя. Как будто, подумал Фрэнк, ему вдруг отпустили все грехи и он вступал в Царство Божие через жемчужные врата.

– Ба! – произнес сын. – Отец, мы именно этим и занимаемся. – На его лице появилась улыбка. – Добро пожаловать на Уолл-стрит.

Уолл-стрит изменила Гражданская война. Она и американский Запад. Для финансирования первой и развития второго понадобился крупный приток капиталов. А где их взять? В единственном месте, всемирном денежном центре – Лондоне.

Именно Лондон субсидировал Америку. Как и столетие назад, американская экономика взросла на великом треугольнике сахарной торговли, образованном Лондоном, Нью-Йорком и Вест-Индией, а после еще и на торговле южным хлопком. Сейчас же действовал новый, не столь заметный, но не менее могущественный механизм: поток кредитов и акций, курсировавших между Лондоном и Нью-Йорком.

На этом возвысился банкирский дом Моргана. Джуниус Морган, почтенный джентльмен из Коннектикута, чьи валлийские предки двумя веками раньше приплыли в Америку из Бристоля, пересек океан в обратном направлении и сделался лондонским банкиром. Его любили, ему доверяли, он оказался в правильном месте в нужное время, и ему хватило ума это понять. Он ссужал средства Америке, и эти ссуды достигли огромных размеров. Этот надежный, уважаемый бизнес превратил его в очень богатого человека.

Но у руля теперь стоял его сын Джон Пирпонт Морган.

Выше шести футов ростом, с развитой грудной клеткой и огромным носом, который при возбуждении вспыхивал, как оживший вулкан, с властными глазами, похожими на огни приближающегося поезда, мистер Дж. П. Морган превращался в легенду своей эпохи. Именно Дж. П. Морган и несколько подобных ему человек сделались королями Уолл-стрит, из-за чего там стало неуютно даже таким солидным купцам, как Фрэнк Мастер. Сделки и промышленные комбинации банкиров приобрели такой размах, а суммы достигли таких цифр, что личности вроде Мастера утратили былой вес. Банкиры покупали и продавали не товары, а целые деловые предприятия. Они не финансировали морские рейсы – они субсидировали войны, отрасли промышленности и даже небольшие государства.