Подарок дьявола - Андрей Анисимов

– Ты, Марина, не обижайся, они ребята что надо. Мы тут как у Дюма – «один за всех и все за одного», – словно читая мысли девушки, заступился за коллег Константин.

Они погуляли по Плотинке, прокатились на метро, побродили по зоопарку.

– Господи, уже три! – удивилась Марина, взглянув на свои часики.

– Ну и что? Ты куда-нибудь опаздываешь?

– Уже никуда. Я и так с тобой все лекции прогуляла.

– А я прогулял работу. Есть охота, пойдем питаться.

– Хочешь, ко мне домой? – неожиданно для себя пригласила Марина: – Мама сегодня дома, а когда она не дежурит, обед всегда есть…

– Неудобно с ходу. И я не одет, как шел на сервис, так и в гости?

– На кафе у меня всего тридцатник, – предупредила студентка.

– Я, что ли, с тебя деньги брать собираюсь? – обиделся кавалер. – Я же работаю, могу за девушку и заплатить. Только давай сначала зайдем ко мне. Переоденусь. Я тут недалеко живу. Ты-то же в прикиде…

– А приставать не будешь? – Марина спросила, потом вспомнила, как вихрастый наказывал не обижать друга, и расхохоталась: – Ладно, пошли.

Костя жил на улице Луначарского, в маленькой квартирке. Марина вошла и с трудом сдержала улыбку. Жилье механика автосервиса выглядело так же бесхитростно, как и он сам. На полу у тахты набор гантелей, на столе, совмещающем обеденные и офисные функции, – компьютер, каталоги иностранных машин и вазочка с леденцами. На стенах календари с портретами известных атлетов. Гостья провела пальцем по книжной полке и покачала головой:

– Ты когда-нибудь у себя убираешься?

Хозяин виновато посмотрел на ее палец.

– Вроде вчера.

– Давай ведро с тряпкой и переодеться, – приказала Марина.

– У меня девчачьих вещей нет, – растерялся Костя.

– Рубаху старенькую волоки, она мне за халат сойдет. – Костя принес ковбойку, швабру с ведром и замер посередине комнаты. – Что встал, как слон в посудной лавке? Беги в магазин, купи нам полопать.

– А чего купить?

– Разберешься. Я как раз закончу, и перекусим. Зачем в кафе деньги тратить, – тоном опытной хозяйки распорядилась девушка.

– Ура, можно не переодеваться! – обрадовался Константин и, прихватив пустой пакет, удалился.

Марина стянула с себя немецкое платье и облачилась в ковбойку. В рубашке Кости она выглядела как Гаврош, готовый к боям на баррикадах Парижа. Пришлось не только закатать рукава, но и завязать полы на талии. Барышня осмотрела себя в зеркале, покачала головой и приступила к уборке.

Странное чувство овладело ею. Казалось, они с Константином знакомы много лет, и чуть ли не брат и сестра. Большой ребенок, Костя вызывал у нее почти материнскую нежность. Интересно, смогла бы я здесь жить с ним вдвоем? Он добрый парень, но о чем с ним говорить? О деталях к иномаркам да о вольной борьбе? Она представила себя в спортивном зале в качестве болельщицы и заскучала. А если заставить его учиться? Костя еще молодой. Он из тех бычков, которых женщины берут за кольцо в ноздре и ведут за собой.

Размышляя подобным образом, Марина продолжала уборку. И вскоре маленькая квартирка преобразилась. Ни пыли, ни грязной посуды. Гостья успела уже вымыть холодильник, а хозяин все не возвращался. На рынок, что ли, поехал? Переоделась в свое, нашла книжку Дюма, с теми самыми мушкетерами, которые «один за всех и все за одного», дочитала до пятой страницы, когда в замке послышалась возня и дверь тихо отворилась.

– Ты чего, в Америку за жратвой плавал? – крикнула Марина, откладывая книгу. Ответа не последовало. Она встала и вышла в прихожую. Костя, бледный как мел, стоял на пороге, привалившись к дверному косяку, и держался за бок. Марина бросилась к парню:

– Что с тобой, Костенька?

Костя тихо застонал.

– Обопрись на меня. – Она перекинула его огромную лапу себе на плечо и попыталась двинуться. Но атлет был слишком тяжелым. – Попробуй хоть два шага сделать, а я поддержу. – Костя кивнул, напрягся, и они добрались до дивана. Марина постаралась отнять его руку, которой он придерживал бок, и вскрикнула: с пальцев капала кровь.

Москва. Дом на Набережной. 1937 год.

Октябрь

Огромный Литвинов и невысокий, худощавый Зелен. Два старых друга бредут по серой Москве, вокруг дома на Набережной.

– Генох, что же он делает? Почему? – взволнованно вопрошает Моисей.

– Убирает наших. А почему, трудно сказать… Ты, Моня, теперь занимаешься реальным делом. Держись подальше от политики. – Нарком топит руки в карманах пальто и усмехается. – Знаешь, Чичерин меня терпеть не мог, а случись, начали бы топтать, уверен, заступился бы старик…

Зелен останавливается:

– Ты про Георгия Васильевича? А не он рекомендовал тебя на пост наркома?

Максим Максимович не отвечает, он смотрит на черный дым из труб Бабаевского завода и вспоминает тонкое выразительное лицо первого советского наркома иностранных дел. Чичерин не имел семьи и все время проводил на работе. Часто и ночевал в кабинете. Однажды Литвинов засиделся допоздна. Уткнувшись в бумаги, не заметил Чичерина. Георгий Васильевич положил ему руку на плечо, провел ладонью по груди, рука скользнула ниже. Литвинов обернулся и встретился с призывным взглядом темных глаз. Он покраснел как рак, вскочил с кресла.

Зелен думает, что Литвинов не расслышал вопроса, и повторяет:

– Разве не Чичерин рекомендовал тебя на пост наркома?

Литвинов хохочет.

– Знаешь, что он про меня говорил? Этого хама и невежду близко к дипломатической работе подпускать нельзя. И не только говорил, писал в секретариат ЦК.

– Про тебя, Генох? Невежда? Ты же по-английски шпаришь как лондонец…

– Моня, мы с тобой местечковые евреи, а Чичерин барин, дворянин. Он говорил на пятнадцати или двадцати языках, кушал дичь пальчиками, а для рыбы брал вилку с тремя зубцами. За что я его люто ненавидел… Спасибо Лоу, она меня отмуштровала. А то я бы по сей день резал котлету ножом.

– Мы, евреи, для того и пришли в революцию, чтобы добыть право на образование и забыть о черте оседлости.

– Ладно, Моня, я тебя вынул из семейного гнезда не для отвлеченных бесед. Гитлер готовится к войне. – Литвинов кивает на Кремль: – Хозяин начинает с ним заигрывать. Гитлер – ярый антисемит. Еврейский наркомат иностранных дел Адольфу не понравится. Чувствую, что продержусь недолго… Хочу тебя попросить, для твоей же пользы, прекратить наши частные общения…

– Генох, ты в своем уме? Неужели ты думаешь, что я ради карьеры стану Иудой?

– Оставь в покое Библию. В России знают, что Иуда еврей, но не хотят знать, что Иисус еврей тоже…

– Ты же сделал столько для революции? Кто же тебя посмеет тронуть?

– Он посмеет.

– Кто он такой? Почему ему все дозволено?

– Он Джугашвили, из которого мы сами сделали Сталина…

– Как сделали? Я ничего не делал. Я честно исполнял поручения партии.

– Я тоже. Но мы оба отвернулись от вагона, в котором спровадили Льва Давидовича, оба промолчали, когда он начал коллективизацию. Да стоит ли перечислять…

– Генох, скажи честно, я тебя когда-нибудь подводил? А?

– Нет, Моня, ты железный мужик, и я тебя люблю.

– Тогда почему гонишь?

– Дурак ты, Зелен. Гитлер – это война. Армию надо кормить и поить. Ты сейчас в продовольственном наркомате. Не отвлекайся на эмоции, отдайся делу. Я не хочу, чтобы из-за меня тебя отстранили. Беспокоюсь и о тебе, и об армии. В сложившихся условиях, чтобы накормить армию, нужны такие люди, как ты. Вожди приходят и уходят, а Страна Советов должна стоять вечно… Понял, комиссар?

– Таки цонял, товарищ нарком. Меня переводят в Главспирт. Там я смогу не накормить армию, а споить ее…

– Для русского человека водка – великое зло и великий стимул. Еще при государе морякам выдавали чарку в день, а пехоте раза три в неделю. Кроме того, водка – это казна. Тебе доверяют оружие страшной силы, подумай об этом.

– Подумаю…

– Как тебе Анастас?

– С товарищем Микояном можно-таки работать. Он мужик умный и дипломат похлеще тебя…

– Да, хитрый армянин. Я рад, что пристроил тебя к нему.

– Я уже многому у наркома научился. Только, понимаешь, не научился улыбаться, когда кулаки чешутся врезать по морде… И подозреваю, никогда уже не научусь…

– Знаю. И еще… Я сегодня подписал приказ об увольнении твоей жены. Сделал это по тем же соображениям. Объясни все Клаве, только не в стенах дома. Ты меня понимаешь?

– Понимаю, – кивает Зелен, хотя сразу переварить подобное ему трудно.

Литвинов руки не подает:

– Теперь погуляй немного и не оглядывайся. Я бы обнял тебя на прощанье, да следят за нами. – Нарком резко поворачивается и двигает прочь. Зелен тянется за ним.

– Не сметь, комиссар! Забыл про партийную дисциплину? – рявкает Максим Максимович и быстро шагает к мрачной серой махине дома.

Екатеринбург. 2000 год. Февраль

Ей казалось, что все происходящее – кошмарный сон, и очень хотелось проснуться. Марина металась по квартире Кости, не зная, чем ему помочь. Парень продолжал стонать. Она наклонилась, начала стягивать с него куртку и услышала мелодичный звонок. Покрутила головой, соображая, откуда идет сигнал. Сообразила. Засунула руку во внутренний карман куртки и нащупала мобильный.