Ее любили все - Валерия Вербинина

– Вот видите! – вскинулась Илона Альбертовна.

– Все это глупости, – вмешался ее бывший муж. – Но, чтобы Илона не беспокоилась… – Он немного подумал. – Мы можем пригласить еще кого-нибудь.

– Наталью? – нерешительно спросила Лиза. – А кто будет подавать на стол?

– Моего шофера, – вмешался Макс.

Он так и не понял, зачем Ира с безумным видом замотала головой и еще крепче вцепилась в его руку. Его стали раздражать эти телячьи нежности, он высвободился с недовольной гримасой.

– Его зовут Толя, – продолжал Макс, – он бывший научный сотрудник или что-то в этом роде. Короче, мешать нам не будет.

– Научный сотрудник? – поднял брови профессор. – Занятные нынче пошли шоферы!

– Интеллигенции всегда приходилось нелегко, – объявил Каверин и улыбнулся. Он принадлежал к людям, которых хлебом не корми, дай сказать какое-нибудь общее место. На всякий случай жизни у него про запас всегда имелись десятки прописных истин, которые в его устах почему-то начинали казаться редкостной чушью. Викторию, во всяком случае, они раздражали, но она не раз сталкивалась с тем, что окружающие из-за этих же избитых выражений считали Дмитрия Каверина необыкновенно умным человеком. Вот и сейчас Лиза посмотрела на Надиного мужа с явным уважением.

– Все, приглашаем, – распорядился Адрианов. – Наталья! Нам нужен еще один стул для нового гостя. Заодно и позовите его сюда.

И он галантно отодвинул стул, помогая усесться жене. Илона Альбертовна устроилась на сиденье, мучительно размышляя о том, как тяжело в наши непростые времена сидеть за одним столом с секретарем и шофером и до чего людей может довести тяга к демократии.

– Я надеюсь, он не стащит сервиз, – на всякий случай сказала она.

Лиза укоризненно поглядела на мать. Сервиз был из фарфора с глазурью, производства страны под названием ГДР, давно исчезнувшей с карты мира. Такие сервизы в советское время водились в любом мало-мальски приличном доме, и требовалась очень большая фантазия, чтобы представить себе, что кто-то пожелает стащить это.

– Макс, – прошептала Ира, косясь на дверь, откуда с минуты на минуту должен был появиться убийца Толик, – мне надо тебе кое-что сказать!

– После, детка, после, – отмахнулся Макс.

– Но Макс!

Он повернулся к ней:

– Ты что, мать твою, совсем вести себя не умеешь? Я же сказал тебе: после!

Вот придурок, брезгливо подумал Кирилл, слышавший весь этот разговор. Мало того что связался с идиоткой, так еще и не умеет с ней обращаться. Он отвернулся, и взгляд его упал на унылое лицо Лизы, на ее длинный нос и сутулые плечи. Кирилл попытался представить себя на месте Фили, которому приходится видеть это каждый день, и он так расстроился, что у него чуть не пропал аппетит.

– Кирилл, – шепнула Виктория.

– Что?

– У тебя на лице все написано. Не надо.

Кирилл сделал большие глаза:

– Что написано?

И он сдавленно охнул, потому что его спутница (знаменитая писательница, если кто забыл) без всяких околичностей ущипнула его за бок.

– Не надо так смотреть на Лизу. Она умная девушка и все понимает.

– Какая она девушка, у нее двое детей, – сказал Кирилл-неисправимый, Кирилл-грубиян.

– Ки-ри-илл!

– Что – Кирилл? Давай вон у профессора спросим, можно ли оставаться девушкой с двумя детьми. Почему-то я уверен, он скажет, что нельзя.

Виктория собиралась призвать своего спутника к порядку, но заметила, как Валентин Степанович, сидя во главе стола, осторожно массирует левую сторону груди. Она похолодела. «Неужели сердце?..»

– Валентин Степанович! – тихо проговорила она, перегнувшись к нему через стол. Писатель поднял глаза.

– Ничего, Виктория, не обращайте внимания… Стар я уже стал, сдаю.

– Может быть, тебе таблетку? – спросил профессор.

– Нет, не стоит.

– И зачем вообще было все затевать… – негромко, однако же так, чтобы ее услышали все, проговорила Илона Альбертовна.

Появился шофер Толя и уселся на свободное место напротив Кавериных. Наталья внесла последнее блюдо, окинула критическим оком стол – все ли на месте, не забыла ли чего-нибудь, – убедилась, что все в порядке, и исчезла.

Поняв, что шофер сидит не рядом с ними, Ира немного успокоилась и стала вертеть головой, рассматривая комнату.

– Какие картины странные, – сказала она Максу, показывая на стену, где висели несколько мрачноватых пейзажей с искаженными пропорциями.

Макс посмотрел и нахмурился:

– Это она рисовала.

– Кто?

– Евгения. Она же художницей была, ты что, забыла?

– И часы стоят, – добавила Ира, глядя на старые часы, стоявшие на камине.

Критик Подгорный, сидевший рядом, кашлянул. Он видел, что Макс вот-вот взорвется, но его это только забавляло.

– Часы остановили специально, они показывают время смерти Евгении, – любезно сообщил он. – Вообще, кто-то мне говорил, что это была ее любимая комната в доме. Она любила сидеть у окна и рисовать.

Ира совсем сникла. Она была не против того, чтобы хранить память об умерших, но останавливать часы – все-таки слишком. Ей чудилось в этом нечто нездоровое. В поисках поддержки она оглянулась на Кавериных, но те бодро накладывали салат на тарелки. Профессор Свечников разглядывал этикетку на одной из бутылок, старая дама с седыми кудрями о чем-то тихо беседовала с дочерью, секретарь словно растворился в воздухе и, хоть и находился среди гостей, абсолютно ничем не выдавал своего присутствия. Филипп явно скучал и поглядывал на часы, критик хмурился, а убийца-шофер, хоть и силился делать вид, что он тут просто так, то и дело поглядывал на присутствующих, которые, судя по всему, сильно его занимали. Ира заметила, что у шофера как-то подозрительно оттопыривается карман, и похолодела. «Пистолет! Он носит с собой пистолет!» Она обернулась к Максу, чтобы предупредить его, но он встретил ее таким злым взглядом, что слова замерли у нее на губах.

– Берите салат, – посоветовал ей Кирилл, который сидел слева от нее. – Иначе вам ничего не достанется.

Но Ире кусок не лез в горло. Будто сквозь туман, она увидела, как старый писатель поднялся с места. Он обвел взглядом присутствующих и улыбнулся.

– Прежде всего, – начал Адрианов, – я хотел бы поблагодарить вас всех за то, что вы приехали.

– Ну что вы, не стоит, право же, – подала голос Надя.

– Вы все мои друзья, вы все были друзьями Жени, – продолжал Валентин Степанович, и голос его дрогнул. Льющийся из хрустальной люстры электрический свет зажигал в бокалах золотые искры. – И вы все знаете, зачем мы тут собрались. Чтобы почтить память женщины, замечательной художницы, прекрасной жены… – Тут голос его дрогнул сильнее, и внезапно другим тоном Адрианов сказал: – Прости, Женя. Я никогда не умел говорить речи.