Частная жизнь парламентского деятеля - Эдуар Род

Она его слушала, и в ней возраждалась надежда, та безумная надежда, которая является вопреки очевидности.

— A ту, другую,— вскричала она,— ее ты не любишь? Скажи мне, что ты ее не любишь, что ты ее никогда не любил, и я тебе поверю быть может… Скажи мне, что это была минутная прихоть, что все это прошло, что все это кончилось…

Она почти умоляла. Она готова была бы поверить лжи.

— Нет,— сказал Мишель с глубокою грустью,— я этого никогда не скажу… Я не могу лгать. Я и ее так же люблю…

Последовало долгое молчание. Наконец Тесье с усилием сказал:

— Тем не менее, если надо пожертвовать одною из вас, ты сама знаешь, что это не ты будешь… Она не имеет прав на меня, ты же…

Сусанна перебила:

— Не говори мне этого!

И глухим голосом, с возростающей силой, она объяснила:

— Я не хочу, чтобы ты остался при мне из-за долга, слышишь ты? Я не хочу владеть тобою против твоей воли. Ты свободен, ты можешь уехать!

Он пожал плечами.

— Это слова, одне слова, я не свободен. Если бы я и хотел, то не могу с тобою разстаться. И ты говоришь мне это из одного самолюбия. Прошу тебя! не поддавайся этому чувству. Или ты не понимаешь, что я честный человек? Я слаб, это верно, я не мог совладать со своим сердцем. Но я поборю его… И прежде всего я знаю, что должен сделать: ты не должна страдать по моей вине.

Сусанна прошептала:

— Слишком поздно, теперь слишком поздно… Я уже слишком много страдала…

— A в особенности,— продолжал Мишел,— я не желаю, чтобы из-за меня страдали дети… Как ни велико мое безумие, но я этого не хочу… Я чувствую, что это было бы несправедливо и невозможно… Она это то же чувствует. И неужели же ты думаешь, что жертва с твоей стороны будет больше той, которую мы принесем?

— Я,— отвечала Сусанна с болезненной иронией,— я ничего в этом не понимаю. Эти вещи слишком тонки для меня! Я знаю только одно, что тебе надо выбирать… Она или я, мой милый, она или я.

Вновь воцарилось молчание.

— Она также составляет часть моей жизни, меня самого,— начал наконец Мишель.— Так вдруг нельзя порват… это выше сил моих. Надо время. Мало по малу все в нас перегорит, останется только дружба… и тогда…

Сусанна прервала его резким жестом.

— Ты хочешь увильнуть! — вскричала она.— Время, нужно время! Для вас это будет счастьем, а для меня страданием… Нет, нет, без отсрочек! Я не хочу более ждать…

Мишель с минуту подумал:

— Я не могу ее однако так бросить,— пробормотал он, отвечая более на свои собственныя мысли, чем на слова жены.

Сусанна резко подхватила:

— Ну, а меня ты можешь бросить?

— Если бы она предоставила мне на выбор, думаешь ли ты, что я поколебался бы? Но она и не думала об этом!

— Ужь рзвумеется; что она для тебя? Она хорошо знает, что все, что ты ей даешь, принадлежит мне, что она это у меня уврала… О, как бы она должна была стыдиться, если бы у ней была хоть капля гордости!..

— Она это сознает, чувствует и все же любит меня! Ты так добра, а к ней у тебя нет никакой жалости.

— Жалеть? Жалеть ту, которую ты любишь? Ту, которая тебя отняла у меня, у моих детей? Слушай, Мишель, ты говоришь не как разумный человек! Ты ослеплен, ты совсем свихнулся… Или ты не знаешь совсем женщин? Или ты не знаешь меня? И подумать, что в течение стольких лет, прожитых нами вместе, ты не потрудился вглядеться в мой характер!.. Ты разсуждаешь, возражаешь, как будто говоришь с посторонним делу лицом. Неужели ты не видишь, что я тебя не слушаю? Я не могу разсуждать… Я хочу только чтобы ты выбрал: она или я, она или я!..

Видя все своя усилия разбитыми перед этой непокорной волей, Мишель чувствовал, что в нем поднимается глухой гнев: гнев силы, готовый вместо аргумента употребить насилие.

— Берегись, Сусанна! — сказал он тоном, в котором слышалась гроза.

Она вскочила и близко придвинулась в нему.

— Угрозы! — вскричала она,— угрозы, теперь! Ты смеешь мне еще грозить, ты, ты!..

Ему стало стыдно. Он понизил голос.

— Я не грожу тебе, я знаю, что на твоей стороне справедливость… Я просто устал… и прошу тебя быть разсудительнее, подумать немного, не доводить меня до крайности…

— Не доводить до крайности? Подумать можно, что ты жертва, а я твой палач! Я что-ли тебя обманула?

— Я знаю, что я виноват, но мы все-же не два врага, несмотря на все, что произошло. Напротив, мы два друга, и должны сообща действовать против опасности… Мы имеем семью, родных, не забывай этого!

— A ты об этом помнил?

— Ради семьи, ради детей мы прежде всего и должны жить. Они не должны страдать, ни от наших раздоров, ни от наших страстей…

— От твоих. Я тут ни при чем.

С минуту они помолчали. Наконец Сусанна сказала, смягчившись:

— Все, что я могу сделать, Мишель, это простить тебя, потом, когда все это уйдет в даль… Да, тебя я прощу, ради детей… и ради себя самой… потому что я не могу жить помня зло. Я забуду. И кто знает? Быть может мы еще будем опять счастливы!

Он пробормотал, с выражением, которое все сказало:

— О! счастливы!..

И сейчас-же пожалел, что этот неосторожный крик сердца вырвался у него.

— Пусть мы не будем счастливы,— вскричала Сусанна, с омрачившимся лицом,— но ты сам видишь, что должен остаться с семьей; ты не можешь нас оставить, не погубив все свое будущее. Это она должна нас оставить! И не говори, что у тебя нет силы; нужно, чтобы у тебя она была, потому что она должна быть.

Мишель почти не колебался, убежденный этой логикой, которая в нем пробуждала, помимо его, чувства чести и долга, присущия ему. И все-таките слова, которых она добивалась, не выходили из его горла.

— Слушай, Сусанна,— сказал он наконец,— оставь нас, прошу тебя, дай нам время подумать вдвоем хотя до после завтра… Сегодня я ничего не могу ясно различить, я отуманен совсем… Мы найдем быть может исход…

— Ах, нет! — вскричала она нетерпеливо,— без размышлений, довольно их! Уж больше месяца, как я размышляю: это только хуже и ни к чему не ведет. Решай, прошу тебя, сейчас, останешься ты с нами или нет!

Тесье сделал безнадежный жест.

— Нет, положительно,— заключил он после небольшого молчания,— я ничего не могу обещать… Я желаю, чтобы она узнала все, что произошло. Она тоже имеет голос в этом деле.

С этими словами он вышел. Сусанна не могла его удержать.

Часть вторая. IV.

Вот письма, которыми Тесье, Бланка и Сусанна обменялись в течение весьма короткаго промежутва времени между собою. Тот перелом, который выразился в них, продолжался всего полтора дня. Мишель — Бланке (письмо написано непосредственно после его объяснения с Сусанной).

“Не приходите завтра, Бланка, наша несчастная тайна открыта тою, которой мы более всего опасались, и ею одною. Я прямо говорю вам это, без обиняков; простите, что я наношу вам удар, который, знаю, болезненно отзовется на всем существе вашем; но что можно еще прибавить, какими словами изменить то, что совершилось? часто я представлял себе эту минуту и спрашивал себя, как поступить? Но все, что мне тогда приходило в голову, оказывается неприменимым.

“Роковой час настал…

“Не отчаявайтесь, прошу вас, не теряйте мужества. В минуту опасности и надо быть храброй. Не существует положения непоправимаго, из котораго нельзя было-бы выйти с честью, раз оно будет разъяснено с полною откровенностью перед самим собой.

“Что касается меня, то я чувствую себя гораздо сильнее теперь, когда мы более не опутаны этой, тяготевшей над нами, ложью. И мне кажется, что я был-бы рад тому, что все открылось, так я страдал от необходимости лгать, еслибы я не ощущал той скорби, которую вам это причинит, еслиб я не видел тех опастностей, которыя с этой минуты угрожают нам.

“Одна из них превышает все остальныя и я гоню мысль о ней: я не хочу вас потерять, Бланка; я буду защищать вас, как свое сокровище.

“Что из этого произойдет? Я не знаю. Вчера у меня с Сусанной было бурное объяснение. Но она не останется при тех намерениях и в том настроении, в котором она теперь: я ее слишком хорошо знаю, чтобы не быть в этом уверенным.

“Чем более я думаю, тем менее вижу, что нам должно предпринять. Однако мне кажется, что вам следует ей написать. Да, напишите ей. Выскажите ей все, с полной искренностью.

“У ней возвышенная душа, быть может она поймет, что мы так-же несчастны, как и она сама. Во всяком случае она должна узнать, что наша любовь не похожа на те случайныя связи, когда два безпорядочных сердца кидаются в бездну, объятыя слепой страстью, что это одно из тех чувств, которыя сковывают две жизни, сливают их, дополняя друг другом, и сила, продолжительность и сущность которых, имеет нечто, извиняющее их.

“Быть может она по прежнему будет страдать, но иначе, это будет более благородная скорбь, которая станет выше самолюбия и может пройти, не оставив дурных следов. Она уже знает, что мы возлагаем на нее все надежды, что вы не были и никогда не будете для меня чем либо более друга… обожаемаго друга. Я сказал ей это и она поверила: она слишком хорошо видит, что я не желаю более ее обманывать.