Небо и земля - Нотэ Лурье

— Что ты говоришь?! — воскликнула Зелда, хватаясь за сердце.

— Это же звери, не люди. Они на все способны. Расстреливают невинных… Убивают маленьких детей…

— Мало ли что пишут в газетах, — успокаивала его Зелда. — Я не верю. Не может быть…

— Она не верит! — У старухи горько искривилось лицо. — Все беды от них только и идут, от немцев… Двух братьев потеряла я на той войне, муж вернулся калекой, и осталась я вскоре несчастной вдовой…

— Тише… хватит. — Шефтл тяжело поднялся, сделал несколько шагов, приоткрыл дверь в комнату и опять закрыл.

— Почему пахнет спиртом?

— Нахлебничек… Бутыль с вишневкой разбил! — мстительно отчеканила старуха. Наконец-то ей удалось свести счеты с невесткой!

— Бутыль с вишневкой?

Зелда заметила, что Шефтл покраснел, и промолчала — как всегда, когда он сердился.

— Себе не позволяли… Берегли черт знает для кого, — не унималась старуха. — Пусть его мать уплатит…

— Что творится тут, в моем доме? — возмутился Шефтл. — А ты где была? — повернулся он к Зелде. — Не могла за ним присмотреть?…

— Я только вышла узнать, где ты, — оправдывалась Зелда. — Откуда я знала, что он полезет к вишневке…

Шефтл в раздражении прошелся по кухне, огляделся, казалось думая о чем-то постороннем, своем. И резко вдруг остановился в углу, около печи.

— Страшную историю рассказал сейчас Хома… страшную… В польском городе это случилось. Еврейская девушка, певица, вышла замуж за местного немца. Красивая была, самая красивая девушка в этом городе. Они очень любили друг друга, и она родила от него ребенка. Когда пришли гитлеровцы, послали его рыть окопы, ночью он вернулся и тут же, в доме, застрелил жену и ребеночка.

— О господи, что ты говоришь! — воскликнула Зелда.

— Рассказывают еще и не такое… — Шефтл, опять заходил по кухне. — А что с этой… Эльзой? — спросил он, нахмурившись.

— Я не знаю, она ведь сказала… Может, завтра… должна же она вернуться, — растерянно бормотала Зелда.

Старуха опять хотела вмешаться, но Шефтл недовольно махнул рукой:

— Ну ладно, хватит. Пора спать…

Он снял запыленные туфли и направился было в комнату, но тут под окном послышались шаги. Постучали в дверь.

— Кто там? — спросил он.

— Это я, Гавриловна… Из больницы… Зелда бросилась на улицу.

Вернулась, стала у порога, будто боясь шагнуть в дом.

— Что там? — настороженно спросил Шефтл. Зелда прижала дрожащие руки к груди, молчала. — Что случилось? — повысил он голос.

— Эльза умерла…

— Умерла? — Шефтл посмотрел на нее так, словно не верил своим ушам. — Умерла? Когда?

— Вчера…

— Еще этой напасти не хватало! — схватилась за голову старуха. — А нахлебничек? Куда ты денешь эту немчуру?

Шефтл посмотрел на Зелду, потом на мать, сдвинул брови и, не сказав ни слова, ушел в темную комнату, где спали дети.

— Сами себе привязали камень на шею, — покачивая головой, причитала старуха. — Что с ним теперь делать?

— Не знаю, — растерянно ответила Зелда. — Теперь куда ж я его повезу?

— Куда хочешь!

— Ну что вы говорите, свекровь? — взвилась всегда ровная Зелда. — Это ребенок… Вы слышали — мать умерла. Неужели у вас совсем жалости нет?

— Жалости? — вспыхнула старуха. — Немца жалеть? А они нас жалеют? Теперь немца жалеть грешно!

— Какой он немец? Ребенок…. Что он знает? Кому зло причинил?

— Когда вырастет, зарежет и тебя и твоих детей. Духу его чтобы здесь не было!

Зелда изменилась в лице.

— Я ребенка на улицу не выгоню. И если хотите знать, для меня все дети равны. Дети ничего не знают. Дети ни в чем не виноваты и… не вмешивайтесь. Не ваше дело! У нас будет жить! Что с моими детьми, то и с ним будет. А вам говорю: не вмешивайтесь!

Задыхаясь от возбуждения, Зелда выбежала во двор. Когда она, немного остыв, вернулась, старуха уже ушла к себе за занавеску. Несколько минут Зелда стояла на кухне одна, потом тихонько вошла в комнату. Лампу она не зажигала, только сняла с окна одеяло и бурку, и от лунного света в комнате стало светлее.

Шефтл все еще ворочался, не спал. Зелда на цыпочках подошла к Курту, укрыла его, постояла, тихо вздохнула. Потом бесшумно подошла к постели, разделась и легла рядом с мужем. И прильнула к нему, благодарная, что он не бранил ее из-за Курта, что он здесь, с ней, с детьми. Боже, боже, а если бы и его сегодня призвали… Будь ему на год меньше, не тридцать шесть, а тридцать пять, был бы и он бог весть где. От этой мысли ей стало страшно. «И кто это выдумал войну? Зачем?… Почему люди должны убивать друг друга?» — думала она, прижимаясь к Шефтлу. Она ждала от него утешения, но он лежал чужой. Зелда взяла его руку и положила себе на грудь. Рука соскользнула, словно неживая.

— Шефтл, — позвала она тихо. Он молчал.

— Шефтл, — повторила она.

— Ну чего?… — ответил он недовольно.

— Тебе не низко? Может, дать тебе еще маленькую подушечку?

— Не надо.

— Может, съешь чего-нибудь?

— Спи. Не хочу. — И повернулся к ней спиной. Шефтл вздохнул. Никогда она еще к нему так не приставала. Ему было тяжело и противно, а почему — он и сам не знал. Он не мог с ней разговаривать. Плохо, конечно, особенно сейчас, но он ничего не мог с собой поделать, Ему хотелось одного — тишины.

О чем он думал? Только вчера он был в это время в Гуляйполе, сидел у Эльки в комнате, потом стоял с ней на мосту, и ни он, ни она даже не подозревали, как им хорошо, какие они счастливые. И не только они — все… Все люди без исключения, даже те, которые думали, что несчастливы. И вот прошли одни сутки — и все перевернулось. Сегодня он еще здесь, дома. Но надолго ли? Когда такая война, нельзя отсиживаться дома…

— Ну, Шефтл, — вновь попросила Зелда. — Ты же со мной еще и не поговорил толком. Как это было? Ты когда выехал из Гуляйполя, еще ничего не знал?

— Не знал.

— А что было на совещании? Иващенко ты видел?

— Давай спать, — огрызнулся Шефтл.

— Почему ты не хочешь со мной разговаривать?

— Ну, не видел, не видел, — ответил Шефтл, еле сдерживая раздражение. — Не было Иващенко.

С минуту он колебался, — может, сказать ей про Эльку? — но раздумал, закрыл глаза и ровно задышал, как будто засыпая.

Зелда, затаив дыхание, лежала рядом. Через некоторое время она услышала, как Шефтл похрапывает.

— Спи… Спи, дорогой, — прошептала она.

А Шефтлу снилось, что он и Элька сидят друг подле друга в его двуколке и гнедой стремительно несет их в гору. Элька держит вожжи, она правит и отчаянно погоняет коня. А вокруг цветут маки, высокие красные маки, и от этого красным кажется поле, красной кажется балка, и косогор, и даже небо. Дорога все круче поднимается в гору, Элька гонит коня, хлещет вожжами, и вдруг Шефтл слышит чей-то крик. Он оборачивается. Это Зелда. Бледная, босая, она бежит за двуколкой и плачет, кричит, просит ее подождать, но Элька еще сильнее гонит коня, и двуколка несется еще стремительнее, едва касается колесами земли…

Шефтл хочет сказать Эльке, чтоб она остановила лошадь, но не может выговорить ни слова. Он хочет соскочить на землю, но в эту минуту над головой, как бомба, разрывается бутыль с вишневкой и рассыпается по дороге огненными осколками. Зелда падает, поднимается, снова бежит, но Курт стреляет в нее из пугача. Она хватается за сердце и стремглав катится вниз. А внизу вода… Вот-вот она упадет в ставок и утонет.

Шефтл тяжело дышит, что-то кричит во сне. Зелде едва удается его разбудить.

— Шефтл… Что с тобой? Шефтл?

— А? — он с трудом открывает глаза и растерянно оглядывается.

— Тебе что-то снилось… Сплюнь через левое плечо. Ну, сплюнь же…

Он садится, напряженно морщит лоб и сплевывает.

— Ну что, Шефтл? — спрашивает встревоженная Зелда. — Что тебе снилось?

Он молчит, тяжело дышит и молчит.

— Что с тобой?… А?

— Ничего, — бурчит он и вдруг обнимает ее. Зелда прижимается к нему.

«Хорошо еще, что она меня разбудила», — думает Шефтл.

На душе у него тяжело. Он старается забыть о своем сне, гладит Зелду по голове, потом наклоняется и, закрыв глаза, целует ее.

— Спи, Зелда, спи…

С минуту Зелда лежит неподвижно, не дыша. Потом погладила его небритую щеку.

— Что будет, Шефтл? Такая война…

— Что со всеми, то и с нами. Время покажет… Спи.

И Шефтл засыпает, но Зелде не спится. Ей страшно, и хочет заснуть, да не может. Перед глазами — сегодняшние проводы у плотины. Она видит перед собой совсем еще молоденьких солдаток, заливающихся слезами, видит большой балаган, столы, заставленные блюдами с едой, к которой никто не притронулся, и Додю Бурлака в его праздничном сюртуке, и Хану… и Нехамку, как она бежит за подводами и кричит что-то Вове. И все это натворил Гитлер, думает Зелда и вспоминает об Эльзе: «Умерла Эльза… Нет Эльзы…»