Педагогическая непоэма. Есть ли будущее у уроков литературы в школе? - Лев Айзерман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ну и что? Если бы тогда, когда мы были в их возрасте, у нас издавали такие книги, девочки, а может быть, и мальчики их так же жадно читали бы. Но у нас таких книг не было, и читали мы юнкерские поэмы Лермонтова из полного собрания его сочинений. Я помню, как после свадьбы наших однокурсников (тогда еще было такое понятие, как первая брачная ночь), когда уже молодая жена пришла на занятия, ее окружили подруги: «Рассказывай, как все это было…» Тут ведь важно только одно: хорошо бы, чтобы, закончив школу, выпускники знали, что «про это» куда лучше рассказано у Бунина и в «Тихом Доне» Шолохова.
Время от времени мне старшеклассники приносят свои стихи. Но вот то, что одиннадцатиклассница принесла недавно, мне раньше читать не приходилось.
Давай серьезно о любви поговорим,
Забыв о близости, которая влечет.
Совсем недавно я немного повзрослела
И поняла, что в этом мире все течет.
Скажи, пожалуйста, ответь мне на вопрос
(И вправду забываешь обо всем):
Но почему, но почему его влечет,
Влечет не так, как бы хотелось мне?
И как-то по-другому, повзрослей!
Я понимаю, не до того тебе;
Но мне же надо знать: я юная совсем,
Боюсь я ошибиться вдруг опять…
Мне страшно, но ты скажи мне зачем?
Я не пойму, я ведь еще мала.
Но почему о ней нельзя забыть?
О близости, которая влечет.
Не буду судить о качестве стиха. Но то, что сокровенное, интимное, о чем втайне думают тысячи девушек, становится предметом рефлексии, по-моему, хорошо. Такая рефлексия помогает понять себя, других и, бесспорно, литературу. Раскрепощение мысль и раскрепощение чувств само по себе благо.
Из сочинения ученицы десятого класса 2009 года:
...«Мне всегда говорили, что все приходит с возрастом. Что в возрасте пятнадцати лет не первом месте должна быть учеба, а не прогулки за ручку, мальчики, поцелуи. Но ведь так хочется, чтобы кто-то ждал тебя, грел ладони, когда холодные, да и просто был рядом!
В четырнадцать лет в моей жизни появился такой человек. Его звали Коля. Мы учились в одной школе. Завязались отношения, которые продлились полтора года. Прошли через многое: через ревность, ужасные ссоры, измены даже. Недавно наши отношения закончились. У него появилась другая. Я долго плакала, родители и друзья поддержали в трудную минуту. Давали советы, и с их помощью я смогла пережить этот разрыв.
Казалось бы, всего пятнадцать лет. А уже такое… И ведь хотели пожениться в будущем, детей завести… Забавно, наверно, но тогда я чувствовала себя такой взрослой».
Еще из одного сочинения.
...«Когда мама узнала, что я отдалась единственному глубоко любимому молодому человеку, у нее, всегда спокойной и уравновешенной мамочки, случилась истерика. Я считаю, что эта реакция хоть и была приемлемой, но никак не правильной, так как мое решение начать половую жизнь было полностью осмыслено мной, и я уже тогда, почти три года назад, была уверена, что свяжу свою жизнь именно с этим молодым человеком. В общем, года через два мы будем венчаться. Что будет именно венчание, я тогда решила сама. И обжалованию это не подлежит»
(Насколько я знаю, все поломалось.)
Ну что тут сказать? А ничего не скажешь.
Я вспомнил постыдную историю, которая была у нас на первом курсе. Нашу студентку изловили на чердаке общежития с парнем. Вскоре комсомольское собрание. «Такая не может преподавать детям великую целомудренную русскую литературу! Выгнать ее из института!» И выгнали. Я не все понимал в тогдашней жизни. Но то, что это омерзительно, конечно же, понимал. Меня держали, в буквальном смысле слова держали, девушки, чтобы я не выступил: следующим бы вылетел из комсомола и института я.
Так вот: нравится мне или не нравится что-то из того, что происходит сегодня в жизни современной юности, но я, конечно же, рад, что уходит то страшное время, когда нагло и бесцеремонно залезали в чужие постели, когда в личном, интимном искали моральное разложение, попирая свободу человеческую, вмешиваясь в то, что на Западе называют приватной жизнью.
Конечно, огромная наша беда в том, что, как это всегда у нас происходит, из одной крайности мы кинулись в другую. Ханжеская несвобода стала сменяться разнузданностью и мерзостью. И в чужие постели стала залезать телекамера, показывая, что там происходит, миллионам телезрителей.
Но что же за всем этим (а то, о чем мы только что говорили, лишь одно из проявлений универсальной закономерности) стоит? Я бы сказал кратко: приватизация. Естественно, употребляю это слово не в точном и узком экономическом его смысле, а как некую универсальную метафору всей нашей нынешней жизни. Я говорю о всеобщей, массовой, тотальной приватизации всей жизни – строя чувств, характера интересов и стремлений, желаний, жизненных ориентиров, психологии и философии. Все перемещается в сторону своего, личного, частного, негосударственного и необщественного. Я рос в эпоху, когда индивидуальное, личное квалифицировалось как мещанское, чужое, вражеское. Не нужно говорить, что все это было фарисейством: о себе, любимых, своем личном наши вожди и обслуживающие их идеологи думали всегда. Но таков был идеологический декорум. Теперь он отброшен полностью.
С моей точки зрения, в принципе это процесс очеловечивания нашей жизни. Десятилетиями советский человек столь многого был лишен, так во многом себя ограничивал, что это перемещение центра тяжести понятно: люди хотят жить по-человечески, хотят все, не только избранные.
Весной 2009 года я прочитал выступление Светланы Алексиевич на Лихачевских чтениях 2008 года:
...«Мы встали перед вызовом другой жизни, которой живет остальной мир, слишком человеческий, когда цель – просто жизнь. Смею утверждать, что мы потерпели катастрофу идеи, потому что в нашей культуре отсутствовал смысл счастья и интереса к жизни как просто жизни, у нас нет такого опыта: нам не на что опереться».
И эта переориентация принесла и тяжелейшие испытания, такие деформации, такие нравственные потери, что порой становится страшно. И все трудности современной школьной жизни, того, что в школе называется воспитанием, состоит в том, что нужно решить мучительную задачу: как провести своих учеников (и себя, естественно) между Сциллой обуздания личности и нивелирования ее и Харибдой хищной разнузданности, безразличия к окружающим и судьбам своей страны.
Получая Солженицынскую премию, Андрей Зализняк говорил об огромных сдвигах в ценностных ориентациях современного человека:
...«Все мы понимаем, что в стране происходит великое моральное брожение. Близ нас на Волоколамском шоссе, где годами нависали гигантские лозунги “Слава КПСС” и “Победа коммунизма неизбежна”, недавно на рекламном щите можно было увидеть исполненное столь же грандиозными буквами “Все можно купить!” Столь прицельного залпа по традиционным для России моральным ценностям я не встречал даже в самых циничных рекламах».
Но вот рядом с моим домом перед ювелирным магазином огромный щит навис над тротуаром: протянута женская рука, на ладони драгоценности, и крупно написано: «Любишь? Купи!» Из той же серии.
А посмотрите выходящий еженедельно миллионным тиражом журнал «7 дней» (программа телевизионных передач). Там только одна тема: кто с кем и как и какие шикарные хоромы у них. Это по существу еженедельный яд растления душ. Знаменем и знамением эпохи стал гламур.
Несколько лет подряд каждое лето я лечился в подмосковном санатории «Русское поле». Пока я работаю, я не беру пенсию, которую переводят на книжку, и на 18 дней могу купить путевку. В этом санатории есть такие, как я, и те, кому за путевку платит их организация. Но это всего лишь половина санатория, остальные – дети с онкозаболеваниями крови в период ремиссии. Они, сопровождающие их (как правило, матери, нередко бабушки и очень редко отцы) получают бесплатные путевки и оплаченный проезд в оба конца из любой точки страны.
Мне много раз приходилось разговаривать с матерями этих детей. Вот и в этом 2009 году молодая тридцатипятилетняя женщина, у которой сын болен вот уже более шести лет, рассказывала мне:
...«Мы с мужем жили прекрасно. Если бы мне сказали, что что-то может омрачить нашу жизнь, наши отношения друг к другу, я бы не поверила. Но вот заболел сын. Я лежала с ним в больнице. Муж приехал в больницу, посмотрел на все и сказал мне: “Ну что ты его мучишь, бери его домой, пусть дома умирает”. Я ему ответила, чтобы он сам шел домой умирать. Он ушел, ушел вообще из нашей жизни и даже не интересовался и тем более не помогал. После больницы я подала на развод».
Я многим матерям этих детей задавал один и тот же вопрос: «Вы долгие месяцы лежали с детьми в больнице. Естественно, вы знаете, что происходило в семьях других детей. Как часто отец и муж уходили в таких случаях от ребенка и жены?» И все называли одну и ту же цифру: каждый второй. Не забудем, что речь идет о молодых мужчинах, наших вчерашних учениках! Если бы они учились сейчас, вполне возможно, у многих из них были бы прекрасные портфолио.
