Книга странствий. Том второй - Эльдар Ахадов

Что интересно, рыбалка на Чапе тогда как раз-таки совершенно не удалась. На уху кое-как к вечеру набралось десятка полтора хариусиных «хвостов», мелких, грамм по сто, по двести – не более того. И всё. Так что, водителю одному и повезло.

Зато именно в ту пору показал мне Марк как растет на Чапе, как выглядит вживую «золотой корень», по-научному «родиола розовая». Замечательное такое растение, корни которого обладают сказочными целебными свойствами, а ценность его для здоровья – сравнима с ценностью знаменитого женьшеня. Ну, мы не врачи, мы его, корешок этот, просто сушили да в чай таёжный травяной добавляли. Вкусно. Говорят, что некоторые корешки напоминают по форме человечков. Самые, мол, целебные – они. Так вот, есть у родиолы розовой такие корешки, сам видел. И домой взял, чтобы Чапу дольше помнить. Прошло много лет. Запасы того «золотого корня» кончились давным-давно. А память осталась – солнечная, яркая, навсегда.

Ерма и Кахтарма

Живут в далеких горах Саянских две сестры – Ерма и Кахтарма. Ерма – постарше, а шустрая Кахтарма – младшенькая. И обе они по уши влюблены в удалого красавца Агула.

Течет Агул-река посреди горной тайги, таятся в омутах его тёмные таймени, блестят серебряными чешуйками на быстром мелководье хариусы и ленки, брызжут водойего, переходя с берега на берег, чуткие оленьи стада.

Матушка Ермы и Кахтармы – высокая белоснежная вершина, деток своих на вольную волю отпустила, а они и рады-радешеньки: сразу к Агулу своему побежали. А по склону горному вдоль Ермы и Кахтармы тропа идет. Всё выше и выше, дальше и дальше – в самое сердце горное Саянское.

И, говорят, что живут там, за грозным скалистым заснеженным перевалом, удивительные люди – тофалары, которые в древности ещё приручили дикого горного оленя и ездят на нем так же, как очень далеко отсюда – на Крайнем Севере другие малые народы ездят. И каждый год собираются тофалары на большой родовой праздник – суглан, на котором не только веселятся, но и решают свои насущные и родовые проблемы. А по тропам таким, как в междуречье Ермы и Кахтармы, стекалось когда-то золото, намытое на бирюсинских приисках Тофаларии, пушнина и меха, добытые и вывозимые как в уплату ясака (налога), так и в обмен на разный европейский товар.

Бегут Ерма с Кахтармой наперегонки к своенравному богатырю Агулу, не знают: чем бы ублажить красавчика, как на себя внимание обратить. Ерма в устье своё оленьи стада зазвала – на солонцы. Приходят чуткие лесные звери солью полакомиться ранним утром, когда туман, застрявший в густой таежной поросли, не пускает к солонцам просыпающийся дневной свет. И надеются олени, что спит в такое время всё, что может таить опасность. Глянул Агул на солонцы, обратил внимание, принял Ерму в объятия на просторах своих широких. А уж та счастлива: аж волны прозрачные светятся от радости, солнечные зайчики по ней разбегаются, подрагивают…

А Кахтарма, младшенькая речка, ребенок почти – с кабарожками заигралась в прятки. Любит кабарга лесная в прятки играть, за павшими стволами деревьев прятаться, а затем выскакивать внезапно: «Ага! Не поймала! Не поймала!». И опять – ускачет в чащу лесную, но недалеко – метров на сорок, не далее. Ну, как тут не заиграться?! Кабарга – самый маленький лесной олень, не больше дворовой собаки. А ещё у самца кабарги клыки торчат, точь-в-точь как у дикого кабанчика, тольконебольшие, аккуратные такие. Забавный зверь – кабарга. Нисколько человека не боится, если, конечно, тот на него не охотится.

Выскочила Кахтарма к Агулу: «Ох, заигралась! Ой, забегалась! Извини меня, любимый мой! Я ведь к тебе спешила! Чес-слово!» Ну, Агул долго хмуриться не умеет, прощает девчонку, куда ж тут денешься… И сливается радостная Кахтарма с Агулом, как и сестра её старшая. И течет могучий таёжный красавец Агул далее, унося с волнами своими тайну о великих сокровищах ерминских и кахтарминских, о меди, молибдене, золоте и серебре бессчетном, которыми одарила дочек своих матушка снежная горасаянская. Ну, а как же: в Сибири да без приданого? Такого тут не бывает.

Речка Золотая

Да-да, так она по сей день и называется. И хотя золота в её россыпях давным-давно благодаря людям поубавилось, названия никто не менял. Течет речка Золотая высоко в горах сибирских. Вокруг тайга богатая на дикую черную и красную смородину, с кедрами, с елями, с лиственницами стройными, высоченными… А уж черная смородина до того запашистая: воздух в себя втянешь рядом с ней – и голова от вкусного запаха кружится.

Было это почти четверть века назад. В ту пору работала на Золотой старательская артель. И я там бывал нередко по своей горной специальности. Со старательским геологом Шамилем, помнится, приятельствовали тогда, да и после.

Домики у старателей были чудной формы: деревянные, обшитые вагонкой, даже с чердаком – и все как один треугольной формы, символизирующей палатку. Шамиль – лысый, да ещё стриженый, как говорили тогда – «под Котовского», в роговых очках, вечно сияющий, улыбающийся толстыми губамисвоими. Сам сияет и лысина тоже…

Главное, чем запомнилась мне Золотая – это кабанами. С утра до вечера и с вечера до утра роют землю в долине речки огромные трудолюбивые бульдозеры: убирают верхний слой, который называется «вскрыша» и гуртуют возле промывочной установки нижний слой, золотоносные пески. Ну, роют и роют. А тут объявилось семейство кабанов возле домиков, чуть ниже по склону. И тоже туда же: роют и роют землю, как те бульдозеры. Каждое утро. На рассвете. Мамаша – здоровенная шерстистая кабаниха и целый выводок полосатеньких кабанчиков. И вот пока бульдозеры рядом тарахтят: кабанчики бегают за мамкой и тоже рытьем занимаются. Очень было забавно наблюдать.

Мы с Шамилем смотрели из кустов, он меня в бок толкает, а сам смех сдерживает из последних сил, рот ладонью прикрыл, чтобы кабаны не слышали. Потом вторую ладонь ко рту приложил. Чувствую, сейчас «взорвется» от хохота. Так и есть… Эх, ты… Кабанчики сразу разбежались. Грохота бульдозерного они не боятся, а вот хохота человеческого – увы.

Хотя работа у старателей нелегкая – по двенадцать часов, ни один такого зрелища не упустил. Специально на рассвете просыпались и ходили смотреть, как кабаны «золото роют в горах».

А ещё напоследок решил и я своё любопытство удовлетворить: на добытое золото посмотреть. Хранили добытый золотоносный песок старатели в отдельной огороженной охраняемой избе – золотоприемной кассе. Так она называлась у них. Песок тот с примесями всё равно, поэтому в той избе стояла специальная печка, в которой его плавили – отжигали от примесей. Достал Шамиль отожженое остывшее корытце: на смотри. Ну, посмотрел: лежит на дне спекшаяся золотая корка. Грамм четыреста, не больше. Ну, лежит и лежит. Скучно лежит. Так я и сказал.

Обидно стало Шамилю. Полез в сейф. Достал мешочек, очень напоминающий по размеру и форме упаковку с сахарным песком, который в ту пору продавался во всех магазинах. Ровно килограмм сахара. Достал, а не предупредил – что там. И я почему-то (надо же не сообразить!) решил, что там лежит нечто весом с килограмм, взял у него с рук это нечто.

А оно оказалось золотом. И я сразу физически это на себе ощутил, поскольку в мешочке было килограмм около двадцати, которые я, естественно, уронил. И не просто уронил, а себе на большой палец правой ноги. Ноготь отбил дочерна. Больно-то как было, а уж обидно-то! Сгоряча я даже рассердился на Шамиля, мол, почему не предупредил о технике безопасности, вдруг бы человек покалечился нечаянно.

Зато после, вспоминая, мы оба долго-долго над этим случаем хохотали. Тяжелый металл – золото, и характер у него такой же: не любит оно – когда на него смотрят без дела.

Предназначение

Учат нас всю жизнь быть сильными, уметь зарабатывать деньги, ставят в пример тех, кто локтями пробивает себе дорогу и всюду успевает ухватить склизкую удачу за рыбий хвост, учат быть ловчее, расторопнее, наглее, наконец… Тех же, кто этого не умеет да, может быть, и не хочет уметь, считают неудачниками, высмеивают и тоже ставят в пример, но в обратный, чтобы никому не повадно было становиться такими же, как они, зная, что их тогда тоже подвергнут всебщему осмеянию и осуждению. А почему? Почему нельзя человеку просто быть самим собой? Сильному – сильным, а слабому – слабым? Зачем переделывать, переламывать, перемалывать людей, принуждая их поступать противоестественным для себя образом? У каждого в этой жизни – своё предназначение: кому-то – быть умным, кому-то – глупым, кому-то – серьёзным, кому-то – потешным, кому-то жить – сто лет, кому-то – сгореть в ранней юности…

Рассказывал мне однажды великий русский писатель Виктор Петрович Астафьев историю о том, как то ли в войну, то ли вскоре после неё, в одной многодетной голодной бестолковой (как считали соседи) семье родился ещё один ребёнок, мальчик. Есть ему было нечего или почти нечего, и оттого он постоянно плакал и болел «Зачем он так не вовремя явился на белый свет? Тут и старшим его братикам и сестричкам хоть как-то выжить, так нет же – ещё за ним присматривай» – примерно так рассуждали сердобольные соседки. И вот однажды, глухой зимней ночью случился пожар. Вся большая семья, спавшая в избе, была разбужена криком и кашлем младенца. Если бы не этот крик, не проснулась бы семья – так бы и угорели, задохнулись во сне. А младенец тот умер, не дожив до полугода… Запомнились мне слова Виктора Петровича о том, что и у этой крохи, у этого малыша, видимо, было от Бога своё предназначение в этой жизни: спасти семью от смерти. Для того, может, он и явился на белый свет. Не в виде ангела белокрылого, а в виде беспомощного несчастного никому не нужного ребёнка. Примерно так рассказывал Виктор Петрович. Дословно не помню, конечно, а смысл – такой. Впрочем, позднее эту историю я встретил в одной из его последних написанных книг.