Великосветский свидетель - Алексей Ракитин

— Эт-то писал не химик, не вратч, не аптекарь и даже не студент, изучающий химию. Написавший этот журнал допускает ошибки в латинских названиях, что никуда не годится даже для студента. Вернее, не так: ему латинские названия просто не важны, поэтому он не только в них ошибается, но и допускает их сокрасчения, что совсем уж нетерпимо.

— Замечательно, Иван Францевич, — похвалил провизора Шумилов. — Что-нибудь еще?

— Автор занимался изутчением получения взрывчатых веществ. Его записи фактически являются конспектом, по которому можно наладить кустарное производство черного пороха. Вместе с тем, я не нашел указаний на то, что автор действительно его получал. Мне кажется, он сделал эти записи на всякий слутчай, без конкретной цели.

— Ясно.

— Автор этих записей странным образом зациклен на ядах. Он изучал свойства мышьяка и сурьмы. Семечками, опрысканными раствором мышьяка, он кормил синиц и ежей, купленных на Сенной. Он сделал весьма ценное наблюдение, впротчем, хорошо известное и без него: отравленные морфием испытывают сильнейшую жажду и сильно страдают. Сколько лет было автору, когда он сделал эти записи?

— Ну, полагаю, шестнадцать-семнадцать.

— Довольно странное увлетчение для вполне развитого юноши, не находите?

— Нахожу, — согласился Шумилов.

— Но если интерес к мышьяку еще как-то объясним, поскольку этим ядом можно устроить потраву мышей и крыс в доме, то кое-что другое понять совсем трудно. Дело в том, что автора чрезвычайно занимала мысль выделения чистого морфия. Он очень пытался получить морфий из однопроцентного аптечного раствора, так сказать, повысить его концентрацию. Скажу сразу, у него ничего не вышло.

— Понятно.

— Нет, Алексей Ивановитч, ничего вам непонятно. Автор этих записей все-таки получил чистый морфий. Да такой, что чище не бывает, в кристаллах.

5

Вернувшись в прокуратуру, Шумилов обнаружил, что из лаборатории Департамента полиции уже доставили заключение экспертизы о найденных в квартире Прознанских химических препаратах и лекарствах. Алексей Иванович приказал принести чаю, а сам углубился в чтение тонкой папочки. Отчет пестрел формулами и химическими выкладками, которые Шумилов не очень понимал и потому не хотел в них вдаваться; он пробегал текст глазами, задерживаясь только на окончательном выводе по каждому пункту. Все детали отчета, показавшиеся интересными, он выписал на отдельный листок, получив наглядный, но весьма озадачивающий результат:

1. Раствор, изъятый из кабинета полковника, имел большую концентрацию морфия и в случае его употребления целиком был безусловно смертелен для человека.

2. В пузырьке, из которого в последний раз Николай Прознанский получил «лекарство», тоже был раствор морфия, однако его концентрация отличалась от того, что хранился в кабинете отца. Она была гораздо выше. Исходя из предположения, что первоначально пузырек был полон, полицейский химик определил величину растворенного в нем морфия не менее чем в 10 грамм. Шумилов без труда сосчитал, что подобное количество вещества при единовременном приеме оказалось бы смертельным для 500 человек.

3. Капли от бессонницы, которыми пользовалась мать покойного, содержали морфий, но ввиду его малой концентрации в растворе (одна десятая процента) и незначительного количества самих капель этот раствор по существу был безобиден.

4. Среди реактивов химического шкафчика находился цианистый калий. Самый сильный и быстродействующий из всех известных ядов.

5. Среди реактивов покойного было найдено значительное количество аммиака.

Перед пятым пунктом Шумилов поставил латинское «nota bene» («особое внимание»), а перед вторым — «not in esse» («несуществующий»).

«Да, странное было у жандармского полковника представление о безопасности — морфий упрятал под замок, а цианид преспокойненько оставил в распоряжении сына. А может, он просто не знал о нем? — думал Шумилов. — Выходит, именно Жюжеван дала яд вместо микстуры. Но зачем? Занятия с молодыми Прознанскими — основной источник ее существования. Да и не похожа она на злодейку! О Николае говорила с большой теплотой и даже любовью. Вот-вот, любовью… А может, все совсем не так, как кажется на первый взгляд?»

Алексей Иванович взялся за остывающий чай и, попивая его маленькими глотками, продолжал размышлять, нанизывая мысли, словно бусы на нитку: «Необходимо поговорить с приятелями Николая. И поинтересоваться, что они знали о Жюжеван со слов покойного. Все же следует помнить, что не все злодеи похожи на злодеев. Яд — это женское оружие. Женщины не любят насилия и вида крови: они скорее придушат подушкой или отравят, нежели ударят ножом или выстрелят. Отравление — это тихое убийство; преступник все время остается на виду, зачастую в самом эпицентре событий и, наслаждаясь лихо закрученной интригой, предоставляет следствию тыкаться наобум, словно слепому котенку. Это, конечно, по-книжному, зато очень по-женски. Да, — вдруг осенила Шумилова мысль, от которой он чуть не подпрыгнул на стуле, — как же я позабыл про ротмистра Бергера? Ведь это именно он сообщил Жюжеван о смерти Николая и привез ее к Прознанским утром 18 апреля!».

Наспех допив остывший чай, Шумилов собрался уже было выходить, как услышал в коридоре громкий голос Вадима Даниловича. На сей раз Шидловский никого не распекал, из чего Шумилов сделал вывод, что день у него прошел гладко, а посему настроение шефа должно быть благодушно-расположенным.

— Алексей Иваныч! — увидев подчиненного, просиял Шидловский. — Успели съездить к Прознанским? Ну-с, тогда давайте ко мне, доложите все обстоятельно, голубчик.

Они прошли в кабинет помощника окружного прокурора, где Вадим Данилович поспешил опуститься в свое удобное кожаное кресло, за многие годы принявшее форму его тела и как бы сроднившееся с хозяином. Он вытянул ноги в глянцевито блестевших туфлях, положил пухлые, с отполированными розовыми ногтями руки на пузатые подлокотники, и в такой расслабленной позе приготовился внимательно слушать. Шумилов кратко доложил о своем посещении квартиры Прознанских, но подробно остановился на пересказе истории с отравленными папиросами. Шидловский, выслушав, переменился в лице, но ничего не сказал, кивком предложив продолжать. Еще более обстоятельно Шумилов взялся пересказывать результаты исследования веществ и лекарств, изъятых в доме покойного. Содержательную часть этого документа Шидловскому непременно следовало разъяснить, поскольку из самостоятельного прочтения тот бы ровным счетом ничего не понял.

— В целом, полицейский химик подтвердил, что содержимое всех пакетов и банок с опасным содержимым соответствует надписям на этикетках. Единственное исключение — пузырек, из которого Жюжеван поила микстурой Николая Прознанского вечером 17 апреля. В пузырьке найден высококонцентрированный раствор морфия — более 10 процентов. Такой раствор невозможно приобрести ни в одной аптеке, ни в одной больнице. Можно сказать, что таких растворов не существует в природе.

— Однако, он оказался в доме Прознанских, — заметил Шидловский.

— Тут начинается самое интересное. Изучение записей покойного, касающихся его химических опытов, с очевидностью продемонстрировало давнее желание Николая Прознанского получить в свое распоряжение высококонцентрированный морфий. Еще весной прошлого года он попытался найти способ повысить концентрацию аптечных растворов, но у него ничего не вышло. Тогда Николай пошел другим путем — он решил повторить опыты Фридриха Зертюрнера, немецкого аптекаря, выделившего в 1830 году чистый морфий из экстракта опийного мака. Для этого ему был нужен аммиак. Как видно из списка, аммиак у Николая Прознанского имелся.

— А экстракт?

— Ваша жена, Вадим Данилович, часом не высаживает мак на даче? — спросил в свою очередь Шумилов.

— Высаживает. Представьте себе, прямо перед домом. Она очень любит этот цветок.

— Считайте, что и у вас есть экстракт опийного мака. Его очень просто получить, делая надрезы на коробочке.

— В самом деле? — искренне изумился Шидловский.

— Представьте себе. Затем из этого экстракта можно восстановить кристаллический морфий. Судя по всему, Николаю Прознанскому это удалось. Во всяком случае, в доме появилось значительное количество морфия, о котором родители покойного ничего не знали. Мы можем быть уверены в том, что Николай был отравлен не тем морфием, что от него спрятал отец.

— По крайней мере это снимает подозрения с отца, — выдохнул Шидловский.

— Боюсь, это слишком категоричное утверждение.

— Хорошо, — перескочил на другое Шидловский, видимо, недовольный последним замечанием подчиненного. — Подумаем над другим вопросом: почему Николай был отравлен мышьяком, хотя в доме находился цианид, яд во всех смыслах более быстрый и эффективный?