Трудные дороги - Г. Андреев

Шагая размашисто и сторожко, чтобы не хрустнула под ногами случайная ветка, идем лесом, вдоль дороги. Белая ночь раскинула между деревьями чуть заметную пелену. В стороны видно далеко. Не шелохнет ни один лист. Слышен только шорох наших шагов; слух ловит даже дыхание соседа, он готов броситься на каждый шелест, чтобы предупредить. Но ничего нет, все замерло, может быть, спит. И только мы двое идем по лесу.

Вот и река. Деревня застыла; она тоже словно умерла, прикрытая прозрачным пологом белой ночи. Темный сарай в стороне смотрит насуплено. Вода неподвижна, не всплеснет: река остановила свое течение. Над самой водой ползут, расплываясь, ажурные клочья тумана.

Открываем склад. Надеваем черные бушлаты, на вате: они одинаковы с гражданскими; новые сапоги. Припасы приготовлены. отсчитаны банки консервов, отложены сухари, сахар, крупа, соль, табак, спички — все, что нашлось в складе. Наготове лежат плащи, парус, топорик, веревки, два компаса, другая мелочь из снаряжения: все предусмотрено, но пока не уложено в рюкзаки, на случай, если кому вздумалось бы заглянуть в склад. Уложить часть в два тоже приготовленных геологических рюкзака, а часть снести в лодку — дело пяти минут.

Одна дверь склада — прямо к реке, к дощатому помосту строилось под моим наблюдением К помосту привязаны лодки, для нас я заранее выбрал лучшую, хотя хороших лодок тут нет. Сойдет и эта.

Вещи погружены, все кончено. Запираю склад, оставляю ключ в замке: теперь все равно, и не брать же его в тайгу Молча показываю Хвощинскому садись на руль. Отвязываю лодку, отталкиваю, скольжу на скамью к веслам, концы отданы.

Мы крадемся у берега, чтобы не увидели из деревни. Как когда-то на Волге, опускаю весла в воду неслышно, без всплеска вырываю из воды: у нас, у ребят, считалось особым шиком уметь так грести. Теперь пригодилось: мы скользим беззвучно.

Это даже не нужно: берег мертв. Очнувшаяся вода подхватывает лодку, несет с собой. Уплывают деревня, склад — их обступила и уже закрывает темная стена неразличимого леса.

На душе тревожно. Сплелись спокойная радость, настороженность и почему-то тоска. Я смотрю на уплывающую пристань, зная, что этих мест я не увижу больше никогда

Перед тайгой

На севере рассвет незаметен: белесая дымка ночи неуловимо сменяется прозрачностью раннего утра Если не пасмурно, на востоке алеет небо, но солнца еще не видно: оно за горами. Потом алмазно вспыхнут снежные вершины, словно надев искристые короны. И белая ночь переходит в день.

И тут, когда полагается быть рассвету, часто поднимается ветер. Будто смена, времени должна проходить в бореньи: ночная неподвижность не уступает, не сдается — день должен ее побороть.

Перевалив на восточный берег, к утру мы проплыли километров пятнадцать Скользили по глади, как по асфальту — и вдруг поднялся встречный ветер. Он взбил воду барашками, погнал ее на нас и не хотел дальше пускать, — а нам дорога каждая минута.

Река разделилась- длинный песчаный остров, весь в зеленом ивняке и камыше, — они поднимались прямо из воды, — отгородился от берега широким проливом Мы поплыли в него, надеясь, что волнение в проливе меньше. Но Хвощинский, плохо умевший грести, не справился с противным ветром и нас загнало в ивняк, в котором грести нельзя совсем А вода кипела, захлестывала через низкие борта лодчонки и грозила потопить.

Работая кормовым веслом, я изредка взглядывал на Хвощинского и с удивлением увидел, как он растерялся. Больше — испугался. Он со страхом смотрел то за борт, то в лодку под ногами уже плескалась лужа. Он не пытался грести и только хватался, вполне бесполезно, за гибкие камышины, как за соломинки.

Сначала это показалось только любопытным. Я был уверен, что мы выберемся: на Волге приходилось бывать не в таких переделках. Большой опасности нет — чего он так испугался? Вытолкнув рулевым веслом лодку из ивняка, я сказал Хвощинскому, чтобы налег на весла, а сам впервые подумал: кого послала мне в спутники судьба? Может быть уже тогда, еще неуловимо для сознания, во мне зародилась даже крупинка презрения к нему.

Но некогда было думать о пустяках: уже утро и надо глядеть во все стороны. Мы выбрались из проливчика, прижались к берегу; ветер скоро утих и река успокоилась. И тут мы увидели впереди, на лысом пригорке: две женщины и мужчина копошились, занятые каким-то делом. Сворачивать некуда, а они обязательно увидят и заинтересуются: плывущие по реке незнакомые люди — событие, которое нельзя пропустить.

Мы налегли на весла, но нас уже увидели: оставив работу, люди на бугре выпрямились и старались разглядеть, заслоняя руками глаза от солнца. Мужчина что-то крикнул на местном языке, — подлаживаясь к нему, я прокричал в ответ что-то бессмысленное, чтобы до них долетел только звук голоса. Мужчина крикнул еще — для солидности чуть повременив, я опять отозвался, как в первый раз, — они смотрели на нас и, наверно, недоумевали А мы старались грести изо всех сил, чтобы миновать их, и я искал впереди спасительный изгиб, который скрыл бы нас от этих людей, чье несносное любопытство могло погубить.

Но опять, присматриваясь к себе словно со стороны, я видел прежнюю раздвоенность. Опасность ощущалась будто только внешне, а внутри было твердое убеждение, созданное чем-то неизвестным: пока ничего грозить нам не может. И волнение реки, и люди на бугре, и вообще все, что еще будет впереди — это только мнимые опасности, мнимые помехи. С нами ничего не случится, по крайней мере теперь и еще какое-то время, а дальше будет видно. Это ощущение было, как слепая вера, родившаяся еще зимой и ее ничто не могло поколебать. А она давала ту уверенность в своих силах, без которой наше предприятие было бы невозможным. Но получалось как-то так, что вера эта не мешала тому, что оставалось на поверхности чувств — не мешала зорко всматривающейся и вслушивающейся настороженности. Может быть потому, что внешние помехи не имели права помешать воплощению замысла, который в душе уже совершился. Оставалось только неизвестным, до каких пор, до какого предела этот замысел предопределен…

Солнце было уже высоко, когда мы достигли притока, намеченного на карте. Этот приток начинался где-то в горах и в нижнем течении перпендикуляром лежал на карте к реке, по которой мы плыли. Мы свернули в него.

В устье он был широким, но скоро разбился на мелкие рукава, начал мелеть и приобретать силу своенравной горной речки. Усталые, мы старались забраться как можно дальше, но часа через два у нас не хватило сил бороться с течением, да и дно лодки зачертило по камням.

Выбрали укрытый висящим над водой кустарником омут поглубже и пристали к берегу. Выгрузили снаряжение. В парус, — он так и не понадобился, — завернули тяжелые камни и утопили его. В дне лодки прорубили дыры, нагрузили лодку булыжниками — утопив и ее, внимательно проверили, не видно ли лодку под водой. И только после этого посмотрели вокруг с новым чувством: больше нас не связывала и река.