Новый Мир ( № 2 2007) - Новый Мир Новый Мир

никогда не будешь потому что плачешь

от дурных фантазий от пустых квартир

что ж ты все время предо мной маячишь

словно обезумевший ориентир

что с тобой сделать чтобы ты устала

уезжаю видишь не трать слова

не шепчи считалочку вслед составу

не кричи

я знаю что ты права

*    *

 *

сложно любить людей а некоторых особо

и не то чтобы вид у них или характер не тот

но придет однажды к тебе просветленнейшая особа

и стесняясь расскажет какой ты вообще урод

и не то чтоб ты сам-то себя выставлял святошей

но обидно ей-богу и думаешь ну и ну

а хотелось со всеми дружить и вообще хорошим

быть хотелось… ну ладно…

а письма я все верну…

Кереметь

Бродят в деревне мертвых духи священной рощи —

Заговоры бормочут, ищут двоих живых.

Нету загадки проще — двое теплы на ощупь

И не сумеют рядом сесть, не примяв травы…

Духи священной рощи злы, но умеют слушать —

Спой им такую песню, чтобы простили нас.

Духи священной рощи, в сущности, просто души,

Души людей, которых так никто и не спас.

*    *

 *

это не я ли в печали на почте бумажек ворох

счет за квартиру, за свет, за тепло и за разговоры

сапиенс бедный как есть подотчетен скромен

весь на ладони шуток дурацких кроме…

свет и тепло — я должна за них несомненно

а также за то что не буду бежать из плена

ох и еще мне предъявят потом в итоге

счет за любовь за то что любила многих

ну и фигня что мотив этот пережеван —

плакала зная нельзя приручать чужого

вот он чужой по утрам у меня в постели

да неужели чужой он и в самом деле

так не бывает твердила и вправду теперь свой угол

пятый как водится но мы довольны вполне друг другом

если ты встретишь меня в магазине, в метро, в аптеке

знай — мне вполне комфортно в условиях ипотеки

*    *

 *

Очень холодная вещь, оставляющая ожог.

Знаю — всего лишь разница температур.

Но как же хочется трогать, плакать, выпендриваться, мой бог,

а он уже дико устал от таких истеричных дур.

И я буду писать в соответствии с правилами орфографии,

требованиями этикета и т. п.

Только на всем подряд, от эпиграммы до эпитафии,

будет стоять невидимый, неуместный значок “тебе”.

*    *

 *

О себе говорить — как пытаться понять Творца,

отчего и зачем, почему не вот так, а эдак.

Одновременно в роли ответчика и истца

промежуточный кто-то в цепочке “потомок—предок”…

Чтоб на мне сфокусировать —

лучше к заре времен,

где такой же нескладный, но, в сущности, добрый малый

озадачен собою, судьбою не умудрен,

знать не знает, что жизнь не сложилась и все пропало

у меня…

У него же прекрасные табуны,

золотая юрта и степь без конца и края,

у него луноликая дочка и три жены,

я совсем не в них…

на кубызе я не играю…

Я лелею и холю чужую-чужую речь,

мной за то недоволен родной мой народ татарский

и скорее готов на молчанье меня обречь,

но у нас же общий характер — степной, бунтарский.

Я затем теперь отверзаю свои уста,

нелюбимый ребенок, умеющий меньше прочих,

что порою простая правда не так проста,

а имеющий уши не слышит, когда не хочет.

Разве мудрость бывает надменною или злой?

Разве все мы не дети Адама, чуть лучше, хуже?

Я стою на границе. Я — голос. Я — ваш связной.

Между миром и миром стою. Я всегда снаружи.

Пусть во мне говорят и эпохи, и языки

и народы сближаются, чувствуя тяготенье,

все мы люди, и все мы пьем из одной реки,

лишь пока мы вместе, мы избежим забвенья.

Рассказы

Ремизов Виктор Владимирович родился в 1958 году в Саратове. Окончил филологический факультет МГУ. Живет в Москве. Печатается впервые.

Пол-лося

Данилов проводил городских охотников. Сидел на базе за длинным столом с остатками закуски, грязными тарелками и рюмками и считал деньги. Получилось хорошо. Охотники сбраконьерили, завалили лося сверх лицензии и, задабривая охотоведа, отсыпали щедро. И еще в придачу половину этого лося оставили. Данилов сидел довольный и лениво раздумывал, что с этим “левым” лосем делать, но решение уже было, конечно. О браконьерстве, кроме Сашки, никто и не знал, а мясо можно будет отвезти завтра в ресторан. Он прислушался — Сашка уже разрубил и, видно, ушел — не слышно было его во дворе.

Данилов сложил деньги и засунул в прореху за подкладку ушанки — раньше, когда только начинались эти коммерческие охоты, он серьезно побаивался, вот и осталась привычка, но тогда и денег было немного, а теперь с трудом лезут. Он мысленно доложил их в свою кубышку и подумал, что надо бы уже купить лес на новую базу.

Хороший был человек-то, Данилов. Добрый, в общем. В работе умелый, в компании — и веселый, и рассказчик не последний, когда в настроении, конечно. И в лесу все как свои пять пальцев знал. Хороший был охотовед. Не зря Николаич, помирая, его на свое место поставил. Все, кто в районе к охоте отношение имел, уважали его. Может, за что и недолюбливали, но уважали.

Новую базу — не такую, как эта казенная развалюха, а свою собственную, красивую, на берегу озера — он задумал строить два года назад, но все не начинал. В их райцентре работы толком не было, и завистников на его “бизнес” было немало. Все, что хочешь, могло быть, и налоговая могла заинтересоваться, и, главное, перед людьми почему-то было неудобно.

В кухне Наталья мыла посуду — тарелками гремела в тазу. Эта своего не упустит, — не без раздражения подумал Данилов, не любил он ее, грешным делом, — специально осталась, чаевые с городских собрать. “Блинков-то, блинков-то в дорогу возьмите!” — передразнил про себя. Он нанимал ее, когда приезжали охотники или рыбаки, готовила она так себе, даже, наверно, и плохо, но и денег много не просила.

В дверь тихонько постучали. Данилов глянул на стол, не осталось ли где бумажек с расчетами.

— Василий Андреич… — Наталья вежливо приоткрыла дверь и заглянула в горницу некрасивым, дряблым уже лицом с большой бородавкой на щеке. Глаза скосила в угол куда-то выше него. — Денежку-то не заплотите?

Данилов застыл на секунду, потом наморщил лоб, как будто она отвлекла его от каких-то серьезных мыслей, и отвернулся в темное окно. Наталья отлично знала, что мужики только что рассчитались, но денег за подкладкой лежало слишком много, чтобы она их видела. Можно было достать кошелек и заплатить, но, это уже Данилов хорошо знал, просила она сильно меньше, чем у нее сейчас лежало в кармане фартука.

— Деткам успею че-нить купить в ночном… — пропела она как бы извиняясь, но и с явным нахальством, будто бы намекая на эти его деньги в шапке. И детей даже приплела…

— Вот… что ты всегда лезешь? Знаешь же, рассчитаюсь за лицензии, с егерями, ну и с тобой.

— А мяска-то не дадите?

— Какого мяска еще? — Данилов понимал, что выглядит совсем глупо, но уже завелся и уступать наглой поварихе, которая не в первый раз лезла на его территорию, не собирался.

— Так оставили же пол-лося, дали бы на суп…

— С этим лосем еще разбираться придется. — Он решительно встал из-за стола, надевая шапку. Хотел прибавить про браконьерство, но промолчал.

Наталья, прикрывая дверь, сделала такое “понимающее” лицо, что Данилов со злостью стиснул зубы. Уволю, подумал, тут же бессильно сознавая, что не уволит. За ее копейки вряд ли кто бы согласился работать. Может, бабы и согласились бы, да мужики, даже безработные, не пустили бы. Гордые. На одной картошке сидят, а в егеря к нему не идут.