Яд или лекарство? Как растения, порошки и таблетки повлияли на историю медицины - Томас Хэджер

на поиски более безвредного препарата, который снимал бы боль, но не приводил к привыканию и смерти. Так начался столетний научный поиск более безопасных опиатов, не вызывающих привыкания.

Вторая попытка велась в рамках закона. Правительственные чиновники осознали, что опиаты необходимо контролировать. В результате возник вихрь из нормативных актов, войн с лекарствами, демонизации и криминализации как лекарств, так и их потребителей, и 100 лет попыток решить проблему с помощью государственных мер.

Если бы мне пришлось выбрать одно средство, повлиявшее на историю медицины и лекарств, то это был бы опиум. И не только из-за его силы и его глубокого следа в истории.

Это лекарство иллюстрирует более живо и прямо, чем остальные, двойственную природу лекарств вообще: одной рукой они властны вершить великие дела, а другой – наносить великий вред.

Вы не получите хорошее без плохого. Каждое научное открытие – это обоюдоострый меч, выгоды неизбежно связаны с рисками: и физическими, и психологическими. Люди часто хватаются за преимущества и предпочитают иметь дело с недостатками лишь в будущем. Конечно, так случилось и с растением радости, как его называли, – с опиумом.

Глава 2

Монстр для леди Мэри

Мэри Пьерпонт была волевой, привлекательной и влюбленной в книги девочкой. С самого начала ей повезло вдвойне: рожденная в конце XVII века в среде титулованной аристократии и потому богатая, она принадлежала к семье, преданной знаниям в той же мере, что и своему статусу. Ее прапрадедушка содействовал основанию первой в мире научной организации, Королевского общества, за три десятилетия до рождения Мэри. Дом их семьи украшала одна из самых обширных и превосходных частных библиотек в мире. Ее отец заседал в парламенте. Детство ее прошло как в сказке: в изысканных домах, с остроумнейшими гостями и бо́льшими, чем у большинства женщин ее времени, возможностями образования. И Мэри, ставшая очаровательной женщиной, известная своими красивыми глазами и многообещающими брачными перспективами, воспользовалась этими возможностями. Она была умна и знала это, и семья развивала ее ум. Еще подростком она вдоль и поперек прочитала всю семейную библиотеку, самостоятельно выучила латынь, сочиняла стихи и вела переписку с епископами.

Но она хотела большего. Она была полна решимости стать исключением из исключений – писательницей. Она терпеть не могла, когда ей говорили, что делать, и защищала свою независимость, поэтому, когда отец попытался устроить ей свадьбу против ее желания, она порвала с тщательно подобранным женихом и сбежала с тем, кого выбрала сама – с Эдвардом Уортли-Монтегю, внуком герцога Сэндвического. Их скандальный союз стал главной темой сезона в высшем обществе. Но ведь все могло быть и хуже! Монтегю, по крайней мере, происходил из хорошей семьи. И у него были амбиции войти в правительство.

Мэри начала публиковать свои работы, и несколько ее стихотворений привлекли внимание читателей. Ее остроумие могло кусаться: некоторые стихи были столь язвительными и так явно метили в представителей ее социального слоя, что она решила распространять их без своей подписи.

Мэри завоевала репутацию умнейшей женщины своего времени, а политическая карьера Монтегю шла в гору. В 1713 году родился их первенец, мальчик. Жизнь казалась замечательной.

Но потом пришел Пятнистый Монстр.

Сначала он забрал брата Мэри. Ему было 20, он был ее любимчиком. Болезнь нанесла удар внезапно: он слег в агонии, боли и жаре, был ужасно обезображен. Через несколько дней он умер.

Болезнь носила название «оспа» (англ. small pox, в отличие от great pox – сифилиса). Она стала частью повседневности Англии и большей части мира тех дней, убийцей, унесшим наибольшее число жизней в эту эпоху, ее эпидемия распространялась как пожар, убивая больше молодых, чем старых. В первый день или два оспу легко было принять за обычный грипп: состояние чуть неприятнее, чем просто головная боль и небольшая температура. Потом становилось хуже, пульс учащался, пациент обмякал от высокой температуры, начинались запор, рвота и неутолимая жажда. Спустя несколько дней на коже появлялась зудящая сыпь – маленькие розовые точки, темневшие и врезавшиеся глубже, развивающиеся в зловонные пустулы, которые хотелось расчесывать. Иногда появлялось несколько десятков пустул на груди и спине. Иногда их были тысячи, и кожа пациента – губы, рот, шея, ноздри, глаза и половые органы – превращалась в сплошной сгорающий в агонии ковер из пустул и зудящих волдырей. Тело реагировало на это ростом температуры. Пациенты опухали, их кожа раздувалась и растягивалась так сильно, что и лиц становилось не узнать. Нос и горло могли так разбухнуть, что дыхательные пути закрывались, начиналось удушье. Пустулы наполнялись и легко лопались, прорываясь на постельное белье и оставляя толстый слой зловонного желтого гноя. Покой уже был невозможен.

Некоторые врачи думали, что лучшим лечением было выгнать яд из организма вместе с потом, поэтому они закутывали больных в одеяла и затапливали печи. Но это не помогало. Другие делали все наоборот, оборачивая пациентов холодными мокрыми простынями, и бросались открывать окна. Это тоже не работало, как и кровопускания, чистки, слабительное, вызывание рвоты и другие стандартные медицинские операции тех времен. Ничего не помогало.

Никто не знал, что делать, потому что в начале 1700-х годов причина болезни оставалась неизвестной. В конце концов, все, что было возможно, – это облегчить страдания, поддержать встревоженные семьи и ждать. Через несколько дней после появления пустул происходило одно из двух. Примерно в четверти случаев болезнь прогрессировала и пациент умирал. Но остальные начинали чувствовать себя лучше и сбрасывали оковы оспы, лихорадка спадала, пустулы становились сухими и отслаивались. После нескольких дней или недель восстановления они были способны, шатаясь, ходить по комнате и возвращались в мир людей.

Живыми, но заклейменными. Некоторых своих жертв оспа ослепляла, а многих обезображивала.

Почти у каждого выжившего кожа была поражена глубокими бесформенными оспинами на местах прежних пустул, «превращавшими дитя в чудовище, над которым содрогалась мать, делавшими глаза и щеки невесты ужасающими для возлюбленного», как писал один из тогдашних журналистов. Большинство взрослых британцев носили эти отметины.

Считается, что мода на вуали, плотный макияж и фальшивые родинки возникла как способ скрыть последствия болезни. Некоторое время среди женщин было популярно приклеивать к худшим шрамам кусочки ткани в виде крестов и звезд.

И так продолжалось веками. Оспа была чрезвычайно заразной; сегодня мы знаем, что ее можно было подцепить, вдохнув частичку отслоившейся кожи, притронувшись к пустулам или к одежде пациента. Если оспа приходила