Не моя женщина. Командировочный роман - Владимир Янковский

Когда деду поставили диагноз «туберкулез», ему исполнилось 50 лет. Последовав совету доктора Шаца, дед дожил до 83-х, почти до самой смерти употребляя свои «наркомовские», как он любил говорить, сто граммов водки. Бабушка, разделившая тяготы народной медицины вместе с дедом (правда, доза была женской, 50 граммов), пережила деда на восемь лет и скончалась в 1996-м году в возрасте 88 лет.

Доктор Шац, лечил, разумеется и нас с Галиной. Наш дом на Большой Миробадской находился на участке детской поликлиники №1, где главврачом был Эммануил Яковлевич. Конечно, у меня был участковый педиатр, но, всякий раз, когда ситуация с моим здоровьем по мнению матери и деда становилась критической, мать, учившая детей Шаца, звала «самого». Эммануил Яковлевич не отказывался никогда, сам приезжал к нам домой. Успел консультировать доктор Шац и моих детей – уже выйдя на пенсию, Эммануил Яковлевич работал консультантом в Республиканской детской клинической больнице.

Дед с бабушкой прожили вместе 61 год, и только после смерти деда я узнал от бабушки, что целый год из этих шести с лишним десятилетий они жили врозь, более того, были официально разведены. Балагур и весельчак, писавший знакомым женщинам такие, к примеру, посвящения на книгах: «Ты прекрасна, другого не дано. При взгляде на тебя все члены замирают, кроме одного…», – он, безусловно, нравился женщинам. Когда дед стал крупным начальником в системе железнодорожного образования, он по роду работы часто выезжал в командировки, не только в дальние школы где-то на Богом забытой узловой станции в Кара-Кумах, но и в Москву, в МПС. Там, в столице, у него появилась зазноба. Дед – решительный человек, взял и разошелся с женой, благо сын (мой отец) был уже совершеннолетним, курсантом военного училища, и дело о разводе рассматривалось в ЗАГСе.

Год дед прожил в Москве у своей симпатии, работая в центральном аппарате МПС. Но заела тоска по привычному, десятилетиями складывающемуся образу жизни с «Барабанчиком» – так ласково дет называл бабушку Татьяну Герасимовну, девичья фамилия которой была Барабанчикова. В итоге дед бросил Москву, престижную службу, вторую жену и вернулся в Ташкент. «Свято место» – и на работе, и дома – было пусто.

К Татьяне Герасимовне дед относился нежно, при посторонних не позволял себе повысить на нее голос или одернуть, хотя наедине, по словам бабушки, бывало всякое. Маму мою, свою первую, но далеко не последнюю сноху, дед очень уважал. Хотя и дед, и бабушка, разумеется, как ни как – свекровь, по должности положено, позволяли себе критиковать мать, особенно, когда я уже вырос и сам женился. Нынче, когда их обоих уже давно нет в живых, вспоминая, я понимаю, что дед любил мать больше, чем бабушка. Их роднило не только чувство дедова вины за сына, фактически бросившего мать с двумя детьми – поэтому они и взяли Галину к себе на воспитание, это чувство было присуще и бабушке, хотя она порой в развале семьи обвиняла больше мать – это понятно, для любой матери собственный сын всегда непогрешим. Дед гордился тем, что из-за дружбы с ним мать, еще школьницей, выбрала профессию учительницы, продолжив, таким образом, его дело. Мы с Верой, следовательно, уже третье поколение династии педагогов Трубецких.

Дед заменил мне отца. Это он учил меня пользоваться бритвой, когда я вырос, в седьмом классе подарил первые в моей жизни часы, когда я начал работать над своим почерком, чтобы сделать его более понятным для учителей, дед подарил мне писк тогдашней моды – китайскую авторучку с золотым пером, предмет зависти моих одноклассников – она стоила баснословно дорого по тем временам – целых 6 рублей! Дед учил меня поведению в трудных обстоятельствах, а, самое главное, честности в любой ситуации. Каюсь, я не всегда выдерживаю его жесткие требования к честности и по сей день.

Навсегда врезались в память чаепития у деда. После того, как они с бабушкой получили благоустроенную квартиру на Спортивной улице, я каждое воскресенье утром стал приходить к ним купаться – у нас-то удобств не было! Дед согревал к моему приходу газовую колонку – старинную, этакий бак с водой, внизу которого располагалась горелка. Я мылся, а потом оставался у деда пить чай и обедать. Удивительно, но факт: дед, до тонкостей знавший особенности чайной церемонии (в ее мусульманской, а не китайской или японской) трактовке, предписывающей употребление чая небольшими дозами из пиалушек – главный принцип при разливе чая в пиалушки: чем сильнее ты уважаешь гостя, тем меньше чая ему наливаешь! – в отсутствии гостей местной национальности предпочитал огромные полулитровые бокалы. Был и для меня персональный бокал одной конфигурации с дедовским – с тех пор в нашей семье в повседневной жизни используются только бокалы, самый большой, разумеется, у меня. Неизменным из чайной церемонии оставалось только правило: чай должен быть заварен сиюминутно. Дед предпочитал бросать на дно своего громадного бокала чайную ложку сухой заварки, наливал крутой кипяток и пил, обжигаясь – такая же привычка пить чай или кофе огненными осталась и у меня.

Заменив мне отца, дед научил меня пить не только чай и кофе, но и спиртные напитки тоже. В его семье не жаловали вино и пиво, хотя по праздникам эти напитки появлялись на столе. В основном дед пил водку и коньяк. В детстве меня поили кагором для укрепления иммунитета организма. В классе шестом пошли и другие красные вина. А когда мне исполнилось 14 лет, дед, воспользовавшись отсутствием бабушки и сестры – Гала с бабушкой уехала в Каган, к родственникам, а мама легла на очередное обследование в больницу, вот я и жил у деда, – решил научить меня готовить плов. Делал он это неоднократно, постепенно объясняя мне все этапы приготовления этого главного блюда восточной кухни. В тот день я фактически сдавал деду экзамен, готовив плов сам от начала до конца.

Плов, по мнению деда-знатока, получился отменным (возможно, он просто хотел поощрить меня?). Открыв к плову банку овощного салата, приготовленную бабулей осенью – а дело было в декабре, дед, хитро подмигнув мне, достал из холодильника запотевший графинчик с водкой, поставил свой обычный стограммовый стаканчик, а мне – облегченный женский вариант – 50-граммовую рюмку. Поскольку женщин не было, в этот процесс никто не вмешался. Мы выпили – сначала за плов, потом за здоровье, потом – за хорошую учебу. Дед на второй и третий тост себе и мне наливал уже по половинке, поэтому он в общей сложности выпил 200 граммов, а я – 100. Помню только, как «вырубился» минут через двадцать после третьей рюмки и проспал до утра, благо следующий день был воскресенье. Дед отнес меня на постель, раздел и укрыл.

Сейчас я считаю, что дед был абсолютно прав, научив меня пить именно в таком возрасте. Не умей я этого делать, не узнай своей нормы, больше которой пить нельзя категорически, мне бы пришлось гораздо труднее в наступающей взрослой жизни. Но запахом детства, символом дедова дома стал, слава Богу, не водочный перегар, а необыкновенный вкус газированной воды из его холодильника. В жарком ташкентском климате мы с весны до поздней осени утоляли жажду газированной водой на улицах, а в дома брали ташкентскую минеральную воду – как сейчас помню, она стоила 17 копеек за пол-литровую стеклянную бутылку, причем тара стоила 12 копеек, а сама вода – 5. Сейчас, когда минералка в пластиковых бутылках продается и зимой и летом на каждом углу, трудно себе представить, что в советские времена минералка могла быть дефицитом. Ее продавали «из-под полы», по знакомству. Но потом в моду вошли сифоны с баллончиками с углекислым газом. В сифоны заливали воду из-под крана – в ташкентском водопроводе текла вода из горных речек, заряжали баллончик, ставили в холодильник – и пей, сколько хочешь. Как я любил в детстве прийти к деду, подставить под носик сифона, вынутого из холодильника, свой бокал, нажать на рычажок, почувствовать в прямом смысле на своем носу эти опьяняющие пузырьки углекислого газа и пить эту волшебную, пахнущую моим детством, воду мелкими глотками, чтобы горло не заболело от холодного. Запах моего детства – он до сих пор со мной…

Могилы деда и моего старшего сына Игоря, его, следовательно, правнука, всего в нескольких шагах друг от друга на ташкентском европейском кладбище №2 рядом с ипподромом.

Глава вторая. Дни, которые потрясли мир

День первый

Из дневника профессора А. Н. Трубецкова.

Утром Галин водитель привез с собой Надежду Васильевну Сафронову, она работала заведующей районной методической службой в отделе образования у сестры. Пересев уже в мою машину, она повезла меня к 1-ой школе Приволжска, где должен был проходить трехдневный семинар учителей истории.