Лимоны и синицы - Марта Кетро

Я боюсь потерять ключи, поэтому на них всегда много железа – чтобы связка была тяжелой и падала со стуком. Набор иногда меняется, я достаточно тщательно слежу, чтобы он отражал моё внутреннее состояние. Постоянным остаётся только глаз Гора, правый, солнечный – по моему скромному мнению, он более победоносный и удачливый, чем левый.

Рулетка, потому что я люблю знать размер. «Когда я вижу цифру, я понимаю всё» – эта фраза почти полностью описывает мой способ воспринимать мир, разве что добавить немного интуиции (видимо, часть цифр я могу угадать). А так я верю, что исчислить можно всё: от ангелов на кончике иглы до количества калорий в одной порции спермы (двадцать).

Брелок с названием улицы – типично туристическая штучка, вместе с тонким кусочком оргалита с вырезанной надписью «Бялик», на той же цепочке невидимым висит моё сердце. Приезжать в чужой город и останавливаться в какой-нибудь дыре, это как выбирать дурнушку для курортного романа – деньги на ветер.

Продырявленные пять шекелей: однажды мелкое рыночное жулье подсунуло мне почерневшую монетку, которую потом не взяли в магазине. Я решила, пусть она отрабатывает себя в качестве чарма.

Питерский жетон – нашла в кармане два, один потеряла, а второй сломала, чтобы точно, как в анекдоте. На самом деле это чуть больше чем фишка. В последнюю поездку я поняла, что слишком рано отвергла северную энергию. Уже думала, что нет ничего для меня там, в этих холодах и слякоти. Но шот [3]их тоски, принятый залпом, прививает на полгода, и в Москве потом вдруг почти нормально, почти хорошо.

Интересно, что висит на связке у Святого Петра, какие-нибудь сушеные праведники, может быть?

Заметила, что в моменты, когда у меня что-нибудь кончается, я нахожу на улицах ключи. Однажды их наберётся на целую связку, и мои настоящие ключи от обычных дверей станут бесполезными, и я их выброшу, раскидаю по всем городам, где любила, и пусть кто-то другой собирает себе из них жизнь, а я буду пользоваться этими, ржавыми, из чужого прошлого. Моё мне надоело.

Знаешь? – Знаю.

Попрощалась с ним посреди улицы, махнула рукой – я туда – и бодро потопала в другую сторону. Шагов через десять воровато оглянулась – ничего, тоже пошёл себе. Привычный. А первое время нервничал. Потом понял, что ничего личного, это просто лисья манера вздрагивать, когда спрашивают «ты куда», и путать следы на всякий случай, даже если и в мыслях нет пакостить. Но когда уже пойдёшь не туда, думаешь, зря что ли грех на душу брала, жалко враньё впустую потратить, ну и нашкодишь по мелочи. Ну как нашкодишь – просто чтобы приключение.

Сегодня зашла в закусочную, называется «Закусочная», в меню пять сортов водки, вино и коньяк «Старые камни». Один дринк – сто грамм, меньше в этом городе и затеваться не стоит. Я же взяла кофе – знаете ли, «растворимое с сахаром», – и чекушку «Алёнки» (шоколадка двадцатипятиграммовая, потому что дело известное, сладкое – не горькая, а баловство, его много не надо). Я-то хотела мороженое, но барменша потеряла ключи от холодильника, в котором сиротинились «Мега» и пломбир.

Мама, ты была права, мама, я, за всё своё, в аду: тут открытые урны через каждые тридцать шагов, никто не боится террористов, их сюда не заманишь. Наоборот, все боятся урн, они стоят пустые, а мусор раскидан в радиусе метра. Ещё бы, подходить страшно, вдруг рванёт, а издали хрен попадёшь, после двухсот «Зелёной-то марки» с утра. Пешеходные зебры тоже заминированы, их игнорируют и люди, и машины, не надо им туда.

Во дворах, мама, ты знаешь, как тут во дворах: выбоины, и читай правильно, только выбоины и никакого куража. Лужа эта помнит меня вот такой, почти с неё, столько вроде и не живут лужи.

Я ещё раньше всё поняла, когда встретила в Интернете – в фэйсбуке, ты его не знаешь, – две фотографии супружеской пары: на фоне одних и тех же камней, снятые с разницей в сорок лет. Девяносто пять тысяч перепостов, полтора миллиона лайков, но самое страшное – знаешь ли что? – камни не изменились, до трещины такие же. Люди обвисли и скомкались, а на скале как был этот разлом, так и змеится, до сантиметра, как скол поблёскивал, так и блестит.

Живи. Не живи. С этим сорок лет или с сорока – двадцать. Путай следы или иди, куда обещал. Но камни эти в аду, мама, и мы на них навсегда.

Когда в следующий раз соберётесь любить, сделайте вот что: поинтересуйтесь у кандидата, что такое любовь, а потом замолчите и послушайте. Ответ может сильно удивить, вы даже не представляете, насколько разные смыслы люди вкладывают в понятие. После спросите себя, есть ли у вас для него такое, или, может быть, вы способны это имитировать, потому что чувства, которые долго и тщательно изображают, для объекта ничем не отличаются от тех, что к нему испытывают на самом деле.

Ожидания бывают самые разнообразные, я для примера написала четыре монолога о любви, и кто-то обязательно «подпишется под каждым словом», а ведь можно и в разы больше насочинять.

«Всё время стыдно, меня ведь любить не за что, я слабый. Когда говорят, что любят, врут мне или себе. Бывает, манипуляция, бывает, что увлекаются своими красивыми проекциями. Проверял, подлавливал, искал доказательства, что обманывают. Иногда находил, иногда нет, но всё равно не верил. Нарастил защиты, но внутри я всё тот же растерянный мальчик.

Не верю, что меня можно любить.

Мне вот что нужно. Полное принятие: что бы я ни сделала, меня не разлюбят и оправдают. И не надо объективного оправдания и вседозволенности, только чтобы этот человек был достаточно слеп на мои ошибки и щедр на одобрение.

Ощущение меня самой лучшей. Тоже не объективная оценка: есть достаточно желающих похвалить за мои подлинные достоинства. Мне нужно иррациональное восхищение.

И, да, готовность умереть за меня и возле меня.

Это смешно признавать, но надо понимать, что на другой чаше весов огромный голод и дыра в том месте, где самооценка, принятие и прощение себя. Нужен кто-то, кто эту бездну наполнит.

Понимаю, что таких жертвенных психов, которые при этом достаточно маскулинны, чтобы меня удерживать и трахать, не найти.

Они любят образ, который я создаю, а это всего лишь оболочка. Ни одна не любила меня за мягкость, им подавай силу. У меня полно силы, но это во мне не главное. За талант влюблялись, но не любили. Быстро начиналось «ты не дотягиваешь, но я всё равно тебя люблю». А мне не надо всё равно, мне надо, чтобы она искренне восхитилась. Нет – значит, нет.

Меня настоящего никто никогда не любил.

Я хочу, чтобы кто-то принял мою любовь. Мне самой ничего не надо, только бы отдать, сделать счастливым и потом любоваться – как он смотрит на меня, как радуется.

Моя любовь никому не нужна».

И так далее, и так далее, и так далее.

И ещё бывают сущности. То, что я называю Солярис vs Марсианин. Хотя там не versus даже, просто два дополнительных способа для тех, кто по-человечески не умеет.

В фильме «Солярис» есть сцена, от которой страшно, как во сне. Когда герой оставляет в лаборатории тихую темноглазую девушку, закрывает бронированную дверь, и через несколько секунд стальная переборка начинает выгибаться, потому что изнутри в неё бьётся дикая безумная сила, желающая только одного – быть рядом. Всего раз в жизни я чувствовала эту безмозглую мощь в себе, и когда она иссякла, я поклялась, что никогда больше, больше – никогда. Объектом тоже случалось стать, и, поверьте, это может сделать из вас интимофоба.

В рассказе Брэдбери «Марсианин» описана сущность, которая приходит к людям в облике тех, кого они любят, и остаётся рядом столько, сколько они пожелают. При одном условии – если не отойдёт слишком далеко и не попадёт в сеть другого любящего, тогда она примет форму, угодную ему. Если сильно потянут с разных сторон, она разорвётся к чертям. Можно предположить, что она не умеет любить, но на самом деле она просто не умеет помнить, зато способна отдаваться полностью, пока с вами.

Иногда мне кажется, что марсианская сущность, это та же, что в «Солярисе», – после того, как её всё же оторвали от любви, но она выжила.

Иногда мы помечаем друг друга – нечасто, обычно всё проходит бесследно, но иногда всё же случается. И потом некоторое время невозможно понять, как другие женщины могут спать с тем, на ком светится поцелуй здесь и здесь; как другие мужчины не умирают от ревности, когда замечают нестирающийся отпечаток пальцев на белой коже. И совсем непонятно, почему я позволяю чужой руке прикасаться к этим следам; почему он позволяет.