Младший брат - Кори Доктороу

— Ты в норме? — спросила Ван, отстраняясь и разглядывая меня с расстояния вытянутых рук.

— В норме, — подтвердил я. — Меня обещали выпустить, если сообщу им свои пароли.

— А меня все время расспрашивают про тебя и Даррела.

Все это время громкоговоритель ревел, приказывая нам прекратить разговор и продолжить прогулку, но мы не обращали на него внимания.

— Отвечай на все их вопросы! — не задумываясь, велел я Ванессе. — О чем бы ни спрашивали, не молчи. Лишь бы вырваться отсюда.

— А как Даррел и Джолу?

— Я их не видел.

Дверь с грохотом распахнулась, и во двор выскочили четыре здоровенных охранника — по двое ко мне и к Ванессе.

Меня повалили на землю и повернули голову так, чтоб я не видел Ван; с ней, очевидно, поступили точно так же. В одно мгновение мои запястья окольцевали пластиковыми наручниками, рывком поставили меня на ноги и отвели в камеру.

Этим вечером мне не принесли ужин. Следующим утром я остался без завтрака. Никто не пришел за мной, чтобы отвести в комнату для допросов и выведать у меня какие-нибудь новые тайны. Пластиковые наручники продолжали стягивать за спиной мои запястья, отчего плечи сначала ныли, затем болели, потом онемели и снова заныли. Я перестал ощущать кисти рук.

Я не мог расстегнуть или стянуть с себя джинсы. Терпел долго и упорно в надежде, что кто-нибудь явится, но не выдержал. Мне в натуре требовалось срочно, немедленно помочиться.

Я сел на унитаз и кое-как пописал прямо через штаны.

После этого за мной пришли — чуть позже, когда теплая моча остыла и мои без того засаленные, а теперь еще мокрые, холодные джинсы прилипли к заднице и ногам. Меня повели по длинному коридору мимо запертых дверей с наклеенными на них штрихкодами, каждый из которых означал еще одного узника, такого же, как я. Потом коридор кончился, и я очутился в комнате для допросов, будто на другой планете, в ином мире, где люди жили нормальной жизнью и от них не пахло мочой. Я казался себе грязным ничтожеством и вновь ощутил знакомое чувство, что наказан поделом.

Дама с топорной стрижкой уже поджидала меня — ухоженная, причесанная, в меру подкрашенная. Я уловил запах лака для волос. При моем появлении она брезгливо наморщила нос. От стыда я был готов сквозь пол провалиться.

— Ай-ай-ай, такой большой мальчик и не умеет ухаживать за собой! Фу, какая бяка!

Это было хуже всякой пытки. Я уставился себе под ноги и не смел поднять глаза. Скорее бы открыть ей все мои пароли и убраться отсюда!

— Что ты сказал своей подружке на прогулке?

Я усмехнулся столу, за которым сидела Топорная Стрижка.

— Сказал, чтоб она отвечала на все ваши вопросы. Сказал, чтобы слушалась вас.

— Значит, ты отдаешь ей приказания?

Кровь бросилась мне в лицо.

— Да хватит вам! — сорвался я. — Мы вместе играем в игру, «Харадзюку-Фан-Мэднес» называется! Я — капитан нашей команды! Мы школьники, а не террористы! Не отдавал я никаких приказаний, просто посоветовал ей честно отвечать на вопросы, чтобы снять с нас подозрения и поскорее свалить отсюда!

Топорная Стрижка промолчала.

— Как себя чувствует Даррел? — спросил я.

— Кто?

— Даррел. Нас вместе забрали. Он мой друг. Его пырнули ножом в метро на станции «Пауэлл-стрит». Мы и на улице торчали потому, что ловили машину отвезти его в больницу.

— Тогда я уверена, что у него все хорошо, — сказала Топорная Стрижка.

Мой желудок сжался в комок, и меня чуть не стошнило.

— Вы что, не знаете? Разве Даррел не здесь? Тогда где же?

— Вот чего я не собираюсь с тобой обсуждать, так это кого мы держим здесь, а кого нет. Не твоего ума дело. Подумай лучше, как будешь вести себя в дальнейшем, Маркус. Ты на своем опыте убедился, что не стоит испытывать наше терпение. Ощутил, так сказать, собственной шкурой последствия невыполнения установленных нами правил. У тебя ведь уже наметились положительные сдвиги, ты был почти на пути к освобождению! Если хочешь твердо ступить на верную дорожку, продолжай отвечать на все мои вопросы!

Я не стал возражать.

— Урок не пропал для тебя даром, и это хорошо. А теперь расскажи, как войти в твой электронный почтовый ящик.

Я был готов к этому заранее и выложил ей все: адрес сервера, логин, пароль. Не жалко. Я все равно не хранил в ящике никакой почты, потому что каждую минуту мой домашний компьютер проверял его, скачивал на свой диск поступившую информацию и стирал ее из памяти сервера. Дээнбисты ничего не найдут по моему электронному адресу — вся почта уже перекочевала ко мне домой.

Меня отвели обратно в камеру, но перед этим пустили в душ и вместо моих загаженных джинсов выдали чистые тюремные штаны оранжевого цвета. Они были мне велики, и мотня висела между ног, как у братка из банды мексиканских гопников у нас в Мишн-дистрикте. Вот откуда у них мода на широкие штаны с обвисшим задом — из тюряги! Только шкандыбать в таких штанах не ради понта, а по необходимости не очень-то прикольно, поверьте!

Так прошел еще один день в тюремной камере. Ее шершавые стены были сделаны из бетона, залитого поверх стальной арматуры. Сквозь зеленую краску проступали рыжеватые полосы ржавчины, разъедающей арматуру на морской сырости. Где-то там, за этими стенами, мои родители.

Назавтра за мной опять пришли.

— Уже целый день знакомимся с твоей почтой, — сообщила мне дама с топорной стрижкой. — Только пришлось изменить пароль, чтобы твой домашний компьютер не мог ее изымать.

Конечно, они изменили пароль! На их месте я сделал бы то же самое.

— Теперь у нас достаточно улик, чтобы упрятать тебя за решетку на очень долгий срок, Маркус. Наличие при тебе этих предметов, — Топорная Стрижка указала на отобранные у меня девайсы, — и данные, содержащиеся в твоем телефоне и картах памяти, а также подрывные материалы, которые мы, несомненно, обнаружим при обыске у тебя дома и проверке твоего компьютера, дают основание полагать, что на свободу ты выйдешь уже глубоким стариком. До тебя доходит смысл сказанного мною?

Я не поверил ни единому ее слову. Не найдется такого судьи, который признает состав преступления в моем барахле. Реализовывать право на свободу слова и мастерить — не преступление.

Но кто знает, чего ждать от этих отморозков? Уж во всяком случае, не законного суда.

— Мы знаем, где ты живешь, с кем дружишь, чем занимаешься и о чем думаешь.

И тут я дотумкал. Они собираются отпустить меня! В комнате даже посветлело как будто. Я так обрадовался, что у меня дыхание участилось.

— Нам осталось узнать от тебя только одно: как осуществлялось минирование моста во всех технических подробностях?

Я перестал дышать. В комнате опять потемнело.

— Чего?

— По всей длине моста были заложены десять зарядов. Именно заложены заранее, а не подвезены в последнюю секунду в автомобильных багажниках. Кто и как доставил их на мост и заложил?

— Чего? — тупо повторил я.

— Маркус, это твой последний шанс, — сказала Топорная Стрижка со скорбным выражением на лице. — До сих пор у нас с тобой все шло хорошо. Расскажи, о чем я прошу, и можешь отправляться домой. Наймешь себе адвоката, который будет защищать тебя в ходе судебного разбирательства. Наверняка отыщутся обстоятельства, которые смягчат твою вину и объяснят причины совершенного тобой преступления. Короче, облегчи душу и ты свободен — пока.

— Я не знаю, о чем вы говорите! — Слезы текли по моим щекам, я плакал навзрыд, всхлипывал и подвывал, но не замечал этого. — Я понятия не имею, о чем вы говорите!

Топорная Стрижка укоризненно покачала головой.

— Маркус, прошу тебя, позволь нам помочь тебе. Ты же сам понимаешь, мы с тебя не слезем, пока своего не добьемся. Сколь веревочке ни виться, все равно конец придет.

Тут меня в очередной раз осенило. У них у всех здесь крыша съехала! Я постарался взять себя в руки и перестать распускать сопли.

— Послушайте, уважаемая, все не так, как вы думаете. Я дал вам все пароли, и вы сами смогли убедиться, что я не занимаюсь ничем противозаконным. Я всего лишь ученик средней школы, мне только семнадцать лет, и просто несерьезно приписывать мне…

— Маркус, твое положение серьезное, дальше некуда, неужели ты до сих пор не понял этого? — Топорная Стрижка опять покачала головой. — А ведь, судя по школьным оценкам, ты парень с головой. — Она чуть махнула рукой, будто отгоняя муху, и охранники подняли меня со стула, ухватив под мышки.

Уже в камере я придумал не меньше сотни убедительных аргументов в свою защиту. Французы называют это esprit d'escalier — лестничное остроумие, когда меткие слова и замечания приходят в голову запоздало, уже на лестнице после расставания с собеседниками. Я представлял себе, как, гордо распрямившись, доказываю моим мучителям, что они незаконно держат в неволе истинного патриота своей родины, свободного гражданина, и это делает их изменниками. Я покрывал их позором за то, что они превращают страну в концентрационный лагерь. В своем воображении я блистал красноречием и довел до слез даму с топорной стрижкой.