Золотое руно - Роберт Сойер

Кирстен не отставала, убеждённая, как мне казалось, что находится на правильном пути к тому, чтобы преодолеть этот приступ самообвинения.

— Нет, правда. Ей пришлось бы провести снаружи несколько часов, чтобы стать настолько горячей.

— Может, какая-нибудь космическая воронка, — неуверенно сказал Аарон. — Может, с её точки зрения она провела снаружи несколько часов.

— Ты хватаешься за соломинку, милый.

— И ты тоже, чёрт возьми! — Он оторвал от себя её руки и повернулся к ней спиной. — Да какая разница, что там за радиация? Главное, что Диана мертва. И я убил её точно так же, как если бы воткнул ей нож в сердце.

9

Я ненавижу глаза Аарона Россмана. Когда человек один в комнате, я обычно узнаю́, с кем разговариваю, по четырёхзначному шестнадцатеричному идентификационному коду, передаваемому медицинским имплантом. Однако когда людей много, и некоторые из них говорят одновременно (и поэтому многие демонстрируют физиологические признаки, сопровождающие речь) я часто вынужден визуально идентифицировать говорящего. Конечно, для опознания по лицу я пользуюсь изощрённой системой распознавания образов. Но человеческие лица так часто меняются. Меняется не только их выражение — усы и борода появляются и исчезают, меняется причёска, цвет волос, с помощью химической терапии или контактных линз может измениться цвет глаз. Чтобы справляться со всем этим я держу в памяти объект-образ каждого члена команды. Подпрограмма распознавания срабатывает каждый раз, как я фокусируюсь на каком-то лице. Она обновляет информацию об опознанном человеке, записывая туда его текущие особенности. С Россманом было легко почти во всех отношениях. За то время, что я его знаю, он всегда был чисто выбрит и подстрижен коротко, на длину, которая была модной в Торонто среди мужчин его возраста примерно за два года до нашего отлёта. Цвет его волос никогда не менялся — так мало людей, повзрослев, сохраняют песочный цвет волос, что я не удивляюсь его решению оставить их естественный цвет. Кроме того, ему лучше ловить момент, пока есть возможность: экспресс-анализ его ДНК показывает, что его волосы начнут седеть лет через шесть — примерно когда мы доберёмся до Колхиды. Зато он сохранит густую шевелюру до глубокой старости.

Но его глаза, эти чёртовы глаза: они зелёные? Да, до определённой степени, при определённом освещении. Или голубые? И это так, снова-таки в зависимости от освещения. Карие? В его радужке определённо есть коричневые прожилки. А ещё жёлтые. И охряные. И серые. Моя подпрограмма распознавания мечется от одного заключения к другому, иногда по нескольку раз за время разговора, раздражающе обновляя атрибут «цвет глаз» у объекта-образа. Ни с кем другим на борту у меня не было такой проблемы, и иногда я подолгу вглядывался в эти глаза, ища, высматривая, удивляясь.

Я выполнил полный библиотечный поиск на предмет человеческих глаз. Художественная литература особенно часто содержит ссылки на глаза как источник информации о характере человека, о его текущем внутреннем состоянии. «В его глазах таилось веселье». «Колючие карие глаза наполняла ярость, ненависть, решимость». «Наивный взгляд». «Приглашение в тлеющих глубинах её глаз». «Её глаза стали пустыми от горя».

Когда они плачут, да, я это вижу. Когда их глаза расширяются от удивления — что, кстати, происходит очень редко, независимо от того, насколько сильное изумление они испытывают — это тоже понятно. Но эти невыразимые свойства, эти краткие озарения, которые, по их словам, они там видят… Я посвятил много времени попыткам найти корреляцию между движениями глаз, частотой морганий, степенью раскрытия зрачка и прочего с какой-либо эмоцией, но пока не добился ничего. То, что один человек с лёгкостью читает в глазах другого, от меня ускользает.

Читать же Аарона было особенно нелегко, и мне, и окружающим его людям. Они также тратили много времени, вглядываясь его многоцветные глаза, зондируя их глубины в поисках открытия, откровения. Я вглядывался в эти глаза сейчас, в эти влажные желейные шары с хрусталиками и радужками и фоторецепторами — как мои камеры, только меньше. Меньше и, предположительно, не такие эффективные. Однако эти биологические глаза, эти продукты случайных мутаций и адаптаций, эти ненадёжные, хрупкие сферы, видели тонкости, нюансы и смыслы, которые ускользали от моих безупречно сконструированных, изготовленных и отрегулированных камер.

Прямо сейчас его глаза были сфокусированы на телеэкране, который показывал заставку трёхчасового выпуска новостей Коммуникационной Сети «Арго». Это был главный выпуск дня. Когда передачи только начались, главный выпуск транслировали в шесть вечера, в час ужина. Но это оказалось потерявшим смысл наследием земной городской культуры с её поездками на работу и с работы. Выпуск новостей передвинули на более раннее время, чтобы журналисты тоже могли насладиться вечерним отдыхом. Поскольку на борту мало что происходило, это казалось вполне разумным.

Аарон сидел на диване в своей квартире, обхватив рукой Кирстен. Он смотрел новости; я смотрел в его глаза.

Честь озвучивания заставки новостей принадлежала мне; сегодняшняя дата подставлялась в звукоряд автоматически.

— Добрый день, — произнёс мой голос под управлением какого-то из периферийных параллельных процессоров, — в эфире «Аргонавтические новости» за вторник, 7 октября 2177 года. С вами ведущий Клаус Кёниг.

На Земле Кёниг был спортивным комментатором в маленьком городке в Небраске. Он был достаточно речист для такой профессии, но в аргонавты мы его отобрали за его работу с детьми-инвалидами. Его лице, рябое, как рельефная карта Луны, заполнило экран.

— Добрый день, — сказал Кёниг голосом гладким, как из первоклассного синтезатора. — Главная новость дня — потрясшая «Арго» смерть. — Аарон выпрямился так быстро, что мои камеры, крупным планом снимавшие его глаза, созерцали теперь его грудь. Он не заметил слабого жужжания, с которым они снова отфокусировались на его зрачках. — Также в сегодняшнем выпуске: подготовка к празднованию четверти пути в четверг, дискуссия о Предложении Три и взгляд за кулисы на постановку театральной группой «Эпидавр» старой доброй пьесы «Армстронг, Олдрин и Коллинз».

Аарон мужественно смотрел, как за спиной Кёнига появилось изображение Дианы с волосами, собранными в асимметричный конский хвост с левой стороны головы. Под ним возникла надпись с её именем и, в скобках, годами жизни: 2149–2177. — Вчера в 4:44 утра посадочное судно «Орфей» был угнано доктором Дианой Чандлер, двадцати семи лет, астрофизиком из Торонто. Доктор Чандлер, по-видимому, расстроенная отказом своего мужа, Аарона Россмана, также двадцати семи лет, также из Торонто, продлить их недавно истекший двухлетний брачный контракт, предположительно совершила самоубийство. Мистер Россман является заведующим ангарной палубой нашего звездолёта.

— Господи… — сказал Аарон. Я расширил своё поле зрения. У Кирстен отвисла челюсть.

Кёниг продолжал:

— Репортёр Тэрасита Идэко поговорил с главный инженером И-Шинем Чаном о случившейся трагедии. Терри?

Крупный план рябого лица Кёнига сменился изображением Идэко и Чана; строка текста внизу экрана сообщала их имена. Чан по меньшей мере вдвое превосходил репортёра-японца габаритами. Голова Идэко едва доставала Чану до того места, где к бочкообразному туловищу крепилась нижняя пара рук.

— Спасибо, Клаус, — сказал Идэко. — Мистер Чан, вы присутствовали при возвращении «Орфея» обратно на «Арго». Расскажите нам, что произошло?

У Идэко не было микрофона. Они с Чаном просто стояли перед одной из моих камер и пользовались её видео- и аудио возможностями для записи интервью. Чан описал, с множеством технических подробностей, как ловили сбежавший челнок.

— Я не верю, — сказал Аарон почти беззвучно. — Я, блин, глазам своим не верю.

— Ты не можешь их винить, — ответила Кирстен. — Это их работа — рассказывать новости.

— Ещё как могу. И буду. Да, они должны были сообщить о смерти Дианы. Но самоубийство. И все эти вещи о моём браке. Это никого не касается.

— Горлов предупредил тебя, что они сделают из этого сенсацию.

— Но не такую. Не вторгаясь в мою личную жизнь. — Он убрал руку с её плеч и подался вперёд. — ЯЗОН! — рявкнул он.

— Да? — ответил я.

— Эта передача записывается?

— Конечно.

— Мне нужна копия в моём персональном хранилище, как только она закончится.

— Будет сделано.

— Что ты собираешься сделать? — спросила Кирстен.

— Пока не знаю. Но я этого так не оставлю. Чёрт побери, такого нельзя допускать. Это ранит людей.

Кирстен покачала головой.

— Просто дай пузырю сдуться. Раздувая вокруг него скандал, ты только сделаешь хуже. Люди скоро забудут об этом.