365 рассказов на 2007 год - Александр Образцов

Я часто думал – почему так? Ведь он уже не видит тебя. Здесь всё дело в психологии. Существует разрыв, который можно ликвидировать – три, пять, семь метров – когда как, а потом вдруг наступает предел, который ты умом понять не можешь, но чувствуешь безошибочно…

Тогда я подловил Балерину, и он не собрался. Я пришёл свежий и ещё полкруга проскочил по инерции, а он повалился в траву и минут десять лежал. Не любил он проигрывать и не умел. Поэтому быстро сошёл. Здесь ведь тоже умение нужно – проиграть. Скажем, упустил ты беглеца, или сил маловато. Нужно забыть про него, отключиться и работать с остальной группой. Ведь и для зрителей этот беглец уже не так интересен, если преимущество явное. И их внимание переключается на группу. Вот здесь-то красиво накатить на финиш – большое искусство. Быть первым среди прочих. А Балерина так этого и не понял.

Он закатился быстро, в один сезон. Поначалу он просто надорвался, так мне кажется. Был какой-то матч календарный, ежегодный, с дружественной страной. Друзья-соперники, как говорится. А соперников ему там как раз и не предвиделось. И случилось то же, что со мной. Но если проиграть мне было не престижно – так, помарка гения, – то здесь было другое. Матч был принципиальный: прошлогодний неожиданно проиграли, и надо было выигрывать во что бы то ни стало. Так нас и ориентировали. Всё было подсчитано и решено. Только победа. И от нас ждали двух первых мест. Хотя бы первого и третьего.

И вот этот молодой заяц (потом он, кстати, тоже не блистал: какое-то клеймо ставил Балерина – тот, кто побеждал его, большего уже не добивался), и этот заяц, повторяю, рванулся метров за триста, на противоположной сотке. Вслед за ним рванул их первый номер. И как-то сразу ушли они метров на пятнадцать.

Я-то тогда уже смирился с тем, что я второй, я не думал на дорожке, за меня думал Балерина. Я и представить себе не мог, что он способен упустить кого бы то ни было. И бежал я за ним как привязанный, смотрел на его худые, знакомые ноги.

А те, двое, после того как мы прибавили, вдруг начали рвать победу друг у друга. Видимо, свои счёты были. И так их это увлекло, что и Балерина был не в силах вмешаться. Мне кажется, они забыли в это время о Балерине. Если бы помнили, то не выиграли бы.

По себе знаю. Сколько раз я так вот уходил от него, но как будто гипнотизировал он меня, дыхание разлаживалось, и сидела одна только мысль в мозгу: всё равно достанет. И доставал. Легко так доставал, с усмешечкой, а на финише поднимал руку, сжатую в кулак, – его фирменный жест.

Но тут ему не пришлось её поднимать. Те двое на всех парусах прошли вираж и пошли рядом, не уступая друг другу. Никогда ещё Балерина так не спуртовал. Если бы заметили это, если бы сказали «молодец», просто кивнули бы одобряюще, – он, может быть, выправился бы.

Как он летел! Ещё за тридцать метров до финиша он не верил, что проиграет. А когда понял, то у него судорога по лицу пробежала (как раз он дёрнул в это время головой, как будто влетел лбом в какую-то другую среду), и он начал надрываться. Он решил выиграть не интуицией, а головой. Он, видимо, сказал себе, как говорят герои паршивых репортажей: ты должен выиграть! А может, он просто начитался этих репортажей, не знаю.

И на тридцати метрах он себя угробил. Он вдруг встал. Метров за десять он втянул голову в плечи, молотил руками по воздуху, ногами по земле, и я начал его доставать. Я понял, что выиграю у него, через четыре года поражений!

И что за сила меня остановила? Я не мог оторвать взгляда от него, от того, как он агонизировал, только пены на губах не было, как он ломал себя и курочил. Так мы и пришли через одну десятую. Он упал на дорожку. Те двое побежали дальше, а я вернулся, помог ему переползти на газон. Лежит он на спине, глаза открыты, и ничего в них нет, пусто.

В раздевалке нас навестил руководитель, и первыми его словами были: «Что же ты?! Ну что же ты?! Как ты мог?! Ты же совсем не готов?!»

И тут Балерина спокойным голосом послал его подальше. Врагов у него не было, хотя он был грубоват, а с нами, со статистами, и вообще не церемонился. Но он не был хамом, и ему прощали. Его, может быть, даже любили за эту грубость. Не знаю, как это объяснить. Но никто не обижался, если он, например, на сборах появлялся позже и занимал место, которое ему нравилось, хотя бы там уже кто-то был. В общении с такими людьми есть, видимо, подсознательная вера в то, что они делают всё правильно, что так и надо поступать ему, небывалому, уникальному, суперзвезде. Но руководителей даже и он ещё никуда не посылал. Может, поводов не было.

Когда на человека что-то валится, то валится не в одиночку. Есть какое-то сцепление несчастий, которое до поры до времени ждёт каждого, чтобы рухнуть. Так и с Балериной. Умей он проигрывать, затаился бы, окреп, не стартовал месяц-полтора. А он на каком-то совещании снова вспылил, и извиняться не стал, а, вспылив, заявил, что один приносит очков больше, чем союзная республика, что никогда не был так готов, как сейчас, перед Олимпиадой, и хотя не любит хвастать, а две медали привезёт, и самой высокой пробы. Словом, пришлось руководителю обиду проглотить, а если вспомнить, что было дальше, то неотомщённой она не осталась.

Балерина и не восстановился-то толком, а уже добился того, чтобы попасть в единственном числе на небольшой, но представительный турнир за границу. За границу он ездил часто, и его там любили. Любили то, как он побеждал, из-за спин, вначале ковыряясь где-то в конце цепочки, а потом вдруг начиная обходить одного за другим. Особенно любил он этот трюк на полуторке. Там-то он растягивал удовольствие на весь последний круг. Причём на вираже обходил парочку отставших, а на противоположной прямой, где его было видно всем, разделывался с остальными.

И на этой-то разлюбезной своей полуторке он и решил реабилитироваться. Причём так, как не делал этого никогда прежде. Во всяком случае, с таким составом. Он сразу ушёл в отрыв, и на шестистах метрах имел метров тридцать просвета. Шёл явно на результат, на нокаут. Если бы ему удалось тогда выиграть, то написали бы «неожиданный тактический удар». А это был не удар, а гонор.

Если ты действительно силён, то не задумываешься над тем, как выигрывать. Ты выигрываешь так, как тебе удобно. Если же начинаются поиски каких-то ударов, то твоя песня спета. Так и там. Компания собралась небольшая, но сильная. На предпоследней прямой они его съели. Сойди он в это время, схватись за бок, за ногу и сойди, – но нет. Он снова курочил себя и ломал, и был третьим, что в его положении уже был подвиг, но впервые в заметке о нём появился предлог «но».

Здесь уж и он струсил. Нет, конечно, не струсил. Всё он мог стерпеть на дорожке, и тренировался как бешеный (хотя всегда говорил, что тренируется «в удовольствие», трусцой. Всегда давал понять, что всё в нём «от Бога». И многие верили). Нет, не струсил он. А как-то засомневался.

Если раньше он думал, что будет бегать вечно, то теперь вдруг понял – придётся повесить шиповки на гвоздь. Это как у испытателей: ходит по краю и только посмеивается, а посмотрит нечаянно за этот край – и так его это оглушит, так тянет посмотреть снова, что он уже не думает ни о чём, а только о том, как бы не заглянуть, а не заглянуть невозможно.

Как из этого состояния выйти? Балерина не смог. Далеко он зашёл. Слишком был уверен в себе. Слишком привык быть первым. Он не знал ничего, кроме бега. Бег был его богом, его единственной целью. В жизни он умел и любил только бегать.

Он притих, уехал на полмесяца.

Но тот руководитель не сидел сложа руки. У нас ведь как? Если надо отобрать куда-то сильнейших, то не существует какого-то определённого подхода. Побеждают крайние методы: или «чисто» спортивный, то есть кто сильнее сегодня, тот и едет; или безотборный, то есть только имя гарантирует тебе пропуск в сборную. Первый метод подразделяется на два, так сказать, подметода: соревнования внутри страны и международные турниры.

Не знаю в деталях, как решался вопрос там, наверху, но мнение руководителя оказалось решающим. Остановились на «чисто» спортивном отборе в международных стартах.

Худшего для Балерины придумать было нельзя.

Есть в спорте «домашние» чемпионы. Они побеждают всех дома, а за границей их не узнать. Так называемый комплекс «чужого поля». Так вот у Балерины этот комплекс прогрессировал с лавинной скоростью. Два турнира он проиграл вчистую. Он потерял основное качество средневика – вовремя выстрелить. Один раз он начал поздно, другой – рано.

На третий турнир мы поехали вдвоём. То есть меня уже готовили на первые роли.

Я не скажу, что я не честолюбив. Мне надоело быть вторым. Но кто виноват в том, что мы бегали в одно время? Если бы я пришёл раньше или позже его, то сумел бы (знаю – сумел бы) стать первым. Но такие, как Балерина, появляются редко. Их в спорте, как и в других видах деятельности: в науке, в искусстве – единицы. Я понимал это. И понимал свою роль – оттенять его славу.