365 рассказов на 2007 год - Александр Образцов

Через два дня тётя Галя вторым приёмом была уже невесёлая.

– Пропащее дело совсем. В одиннадцатом часу это и не ночь ещё. Ещё они только вышли на дежурство, Фокин с одной женщиной, а она уже бежит по домам. Бежит, кричит: копают! Мы-то, все старухи и ребята, все к огородам. А на съезде там с Выборгского шоссе стоит машина фарами прямо в картошку, и двое, значит, снова мужик и баба, таскают ботву и набивают мешки. Я кричу, ещё не вижу всей картины: сейчас позвоню в Приозерск, милицию на вас! А тот, кто в машине, тихо так говорит: «Беги, старуха, только пуля быстрей бегает». Я тут присела. У того в руке ружьё! Стоим мы, значит, вокруг, а нашу картошку рядами, рядами! Вот какое дело. Докопали, значит, они свои кули, погрузили, а бандит и говорит: это чтоб вы в следующий раз знали. И уехали. Вот дела. Такого не было.

Здесь подошло небольшое поселковое стадо. Тетя Галя встретила корову с тёлкой и повела своих кормилиц.

В шесть часов вечера солнце уже над Вуоксой, но ещё стоят жаркие дни. Жена тут же наметила на завтра снять помидоры со стволами на чердак и копать голландскую фиолетовую картошку.

Чем дольше живёшь, тем жизнь забавней и страшней.

22 января

Леса моей Родины

Когда я вижу из иллюминатора самолёта горящие леса Сибири, я понимаю это как стихийное бедствие, как извержение вулкана, например.

Но когда я еду в Выборг и по сторонам дороги одна только щёточка тонких сосен, а дальше, до самого горизонта пеньки, меня душит бессильная злоба.

Или когда я иду в лес под Приозерском и вместо грибных мест нахожу поваленные и искорёженные деревья-малолетки, мне хочется выть.

Это леса моей Родины, которые несколько человек во главе с губернатором Сердюковым вырезают из моего сердца. Потому что леса, в отличие от нефти, газа и золота, формируют мои чувства: грусть, веселье, покой.

Я не могу называть их природными ресурсами. Это сама природа. Я не привыкну никогда к пейзажу пустыни, потому что я не мавританец, а русский. Без леса я жить не могу.

В последние годы вырубка лесов на Карельском перешейке потеряла всякое подобие хозяйственной деятельности. Она преступна, подла и беспощадна. А так как прокуратура не хочет этого видеть, то и прокуратура достойна такого же определения.

Миллионы жителей Петербурга видят, как их леса вокруг дачных посёлков сводят на нет. И никто из них не выходит на шоссе, чтобы прекратить грабежи.

Леса моей Родины… Бывшие леса бывшей Родины. Вот она, новая страна – Мавророссия.

23 января

Подсолнечное масло

Шекспир искал сюжеты в хрониках королей. Вот вам рядовая история, которая показывает, что по этому показателю мы достигли шекспировского уровня.

Под Приозерском есть посёлок С. Семь лет назад здесь получил землю и технику в аренду от государства Владимир Кротов. Ему очень повезло, когда Гайдар провёл либерализацию цен. Технику он выкупил за смешные деньги. Вернулся из армии сын. Второй сын окончил школу. Тридцать гектаров земли должны были кормить небольшое стадо.

Кротов два года работал, не выползая из кабины трактора. Хотя местные его не любили: не возвращал долги. Но и побаивались: застрелил двух овец на своём поле и сделал из них шашлыки.

На третий год Кротов начал пить. Вместе с женой. Трудно сказать, почему. Может быть, хотел сразу разбогатеть, но не получилось. Может быть, не знал, что делать со свалившимся с неба имуществом. А может быть, понравилось.

Старший сын, видя отцовские заморочки, сам решил стать предпринимателем. Он взял в Приозерске кредит под проценты у одного из новых русских и принялся торговать. Торговать у него не получилось. Деньги ушли.

Пришёл срок расплаты. Кредитор давал деньги под ферму отца, а теперь вдруг выяснилось, что отец квасит, техника разбита и не имеет товарных достоинств, а земля даёт один укос случайных трав.

Однако новый русский не стал брать своего должника за горло, а предложил ему отработать свой долг в его фирме. К обоюдному удовлетворению. Начал старший сын Кротова работать. Однако что там заработаешь на подхвате? Что заработаешь, то и проешь. Парень оказался ни то ни сё.

Тогда новый русский предоставил ему очередной шанс расплатиться с долгами. У него в хозяйстве стояла цистерна с подсолнечным маслом. Сыну Кротова разрешалось отлить из этой цистерны в канистру двадцать литров и идти на рынок. Новый русский продавал ему масло по тридцать рублей за литр, а Кротов мог реализововывать по любой другой цене. Скажем, по сорок.

Через несколько дней торговли случилось неизбежное. Тот, кто имел дело с маслами, наливаемыми слабой струйкой из большой цистерны в маленькую канистру, понимает, что устоять у канистры невозможно. Так и Кротов: решил отойти, потом отошёл подальше, а потом и совсем ушёл обедать. После обеда пять тонн подсолнечного масла растеклись по всему двору фирмы.

Даже разбитая техника отца могла компенсировать утерю масла. К тому же в Приозерске у старшего Кротова стояла трёхкомнатная квартира. И, если уж говорить трезво, то долговые обязательства, переписанные на отца, вполне устроили бы приозерского маслоторговца.

Но Владимир Кротов платить за сына категорически отказался. Он предложил в оплату долга свинью. Маслоторговец и его приятели, приехавшие в посёлок С. для решительных переговоров, были оскорблены.

Я сам видел, как они в бешенстве рассаживались в две перламутровые машины – синюю и бордовую. Было сумрачно, низкие тёмносизые волны туч несло с Ладоги. Дом арендатора Кротова, построенный временно из горбыля, торчал на северном небе неровными уступами, так же торчали в разные стороны стропила недостроенного сарая, какие-то палки, балки, столбы. Ледяными лунками стёкол оскорбляла весь этот беспорядок взлётная полоса теплицы в полсотки – ни разу не использованная.

Через две недели мы с женой жгли костёрчик в уютной ложбинке перед домом. Всё это время тучи с Ладоги неслись без передышки, но никак не могли наморозить раннего снега. Есть в эти дни предснежья что-то исступлённое и мрачное, как будто природа никак не может разродиться. Люди как аппендициты либо миндалины природы – это кому как нравится – тоже ощущают её мучения. Нормальный человек в такие дни пьёт горькую, а русские интеллигенты потерянно ходят по комнатам, ломая руки.

Мы с женой сидели у костра. Трещали прошлогодние сучья ольхи. Выла собака у Горюновых. Из-за горки, от арендатора раздались резкие удары молотка.

– Гроб колотит, – сказала жена. Мы посмотрели друг на друга расширенными глазами. Мы знали окончание этой истории. Оно не поддаётся описанию художественным способом.

Старший сын Кротова вдруг пропал. Пропал и пропал. Несколько дней его не было. Потом в лесу его нашли повешенным на дереве. Милиция, конечно же, квалифицировала это как самоубийство. Общественное мнение было на стороне маслоторговца, иначе оно проявилось бы.

Жуть какая.

24 января

Сгорела школа

В половине пятого утра 19 августа жители посёлка С. Ларионовской волости проснулись от пальбы. В ночное небо взвивались куски раскалённого шифера. Горела школа, самое большое и старинное здание С. Она служила системе народного образования ещё при Маннергейме.

Две пожарные машины из Приозерска вовсю поливали белое жадное пламя, дорвавшееся до финского довоенного бруса. Пламя отражалось в глазах молчаливой толпы жителей С. и дачников. Наверняка в толпе же были и поджигатели, малолетние любители «кислоты». Они зажгли с вечера костерок в пустующем здании, на чердаке.

Через два дня я встретился с кузнецом одного из петербургских таксопарков Виктором Омельяненко. Он тридцать пять лет назад бегал через дорогу в эту школу.

– Японский бог! – сказал Виктор. – Даже уголовного дела не завели! Мать-то их перемать! А завтра они пойдут по дворам! Присудили бы родителям по пять тысяч да вывели бы корову со двора с судебным исполнителем – тогда бы не лезли по чужим чердакам! Хотя, – Виктор успокоился и загрустил, – школу не вернуть. Уже года три-четыре рушится жизнь в посёлке. Закрыли магазин. И тут же его начали штурмовать по ночам – стёкла бьют, рвут двери, крышу ломают. Потом продали вокзал на вывоз. Не успели продать, как ночами начали растаскивать: кто рамы вырвет, кто доски оторвёт. Хозяин еле успел разобрать и увезти купленное. Так. Вокзал исчез – начали ломать туалет с буквами «эм» и «жо». Два раза раскатывали по бревнышку. Это ведь представить только – ночами, без света, бесшумно провели такую работу! – Виктор снова заволновался. – А на производстве еле ходят! За тележку навоза две тысячи требуют! И не выгрузят без бутылки! А потом клуб продали Петру Горюнову. А я в этот клуб на танцы уже после армии ходил. Стадион травой зарос. Моховики растут во вратарской площадке. А мужики ведь собирались, ещё в семидесятые, и в волейбол до ночи колотились! Куда всё ушло? – Виктор вздохнул и ушёл к амбару. Амбар построили ещё при Маннергейме, и пришла пора менять шифер.