Марка страны Гонделупы - Софья Могилевская

Этот второй, совершенно белобрысый, заметив Петрика, сердито на него цыкнул:

— Ну, ты… брысь отсюда, а то…

Обладатель марок быстро, по-воровски, сунул красный переплетик в карман, но, окинув Петрика высокомерным взглядом и увидев, что это не больше чем ничтожный первоклашка, он успокоился и холодно, с кислой гримасой проговорил:

— Проваливай к чертям!..

И тут на Петрика нашло.

Он не только не ушел, он даже с места не двинулся. Разумеется, в начале года, при поступлении в школу, Петрик не посмел бы даже близко подойти к таким двум важным мальчикам. Спустя два месяца после начала занятий он, может, и позволил бы себе эту вольность, но безусловно после такого приема скатился бы с четвертого этажа до первого, и без остановки.

Но теперь, теперь Петрик был решителен и смел, как подобает настоящему второкласснику. Потому что именно теперь, после каникул, он, конечно, не мог считать себя абсолютным первоклассником. Уж во всяком случае наполовину-то он перешел во второй класс.

И вместо того, чтобы удрать с величайшей поспешностью, он неожиданно для себя быстро и решительно проговорил:

— У моего папы этих самых… марок хоть лопатами сгребай… Тьма тьмущая!

Выговорив такие слова, Петрик ужасно испугался. Ведь это было самой бессовестной выдумкой, которая немедленно могла раскрыться. Что тогда?

Но как ни странно, ему поверили.

Хотя белобрысый презрительно фыркнул:

— Катись, катись, а то покажем…

Курчавый, который был, по всей видимости, гораздо главнее белобрысого, довольно дружелюбно спросил:

— Откуда у твоего отца столько марок?

Причем в глазах у него зажглись жадные огоньки.

Тут Петрик полностью обнаглел. Он вспомнил, что папа иногда приносит с завода иностранные журналы и каталоги, на которых изредка попадаются никем не содранные марочки. И он сказал:

— Мой папа получает из-за границ… прямо массу сколько журналов… и все облепленные марками…

— Интересно! — сказал курчавый, побежденный сообщением Петрика. — И часто он получает?

— Очень часто! — воскликнул Петрик. — Каждый день.

— Интересно! — повторил курчавый и, уже совсем благосклонно посмотрев на Петрика, прибавил: — Как-нибудь притащишь свои марки…

— Ладно! — в восторге воскликнул Петрик.

Теперь у него отлегло от сердца: было ясно — его не прогонят и не поколотят.

Красный переплетик снова появился из глубины кармана, и оба мальчика немедленно углубились в созерцание марок, причем они капельку посторонились, чтобы и Петрику было видно. Хотя шею ему приходилось вытягивать по-гусиному, но Петрик это делал с необычайным удовольствием.

До конца большой переменки очарованный Петрик не отходил от своих новых знакомых. Особенное восхищение вызывал у него Лева Михайлов. Так звали курчавого мальчика, как видно большого знатока марочных дел.

Тем временем Кирилка и Опанас поджидали Петрика в нижнем коридоре и не могли понять, что с ним случилось и куда он мог пропасть…

Глава десятая. Коллекция Левы Михайлова

Лева Михайлов был из третьего класса «Б». Он собирал марки уже больше года. А прежде эта коллекция принадлежала его старшему брату Виктору. Неудивительно, что в Левином альбоме было около двух с половиной тысяч марок ста сорока пяти разных стран и колоний. Левина коллекция славилась по всей школе, а сам Лева пользовался уважением даже у мальчиков пятого класса.

Можно себе представить счастье Петрика, когда через несколько дней после знакомства Лева Михайлов из третьего класса «Б» сам подошел к нему и сказал, что если Петрик хочет, он может показать ему свой марочный альбом и даже, конечно если Петрик хочет, притти с этим марочным альбомом к Петрику прямо на дом.

Конечно, Петрик хотел. И как он мог не хотеть? Ушки у него ярко зарделись, и он бросил на Кирилку и Опанаса взгляд, полный превосходства.

— Зафорсил! — весьма недовольно сказал Опанас и отошел в сторону.

Кирилка же только вздохнул.

Весь тот день Петрик ходил за Левой Михайловым положительно по пятам. Он заглядывал ему в лицо влюбленными глазами и через каждые три фразы повторял:

— Значит, придешь? И с альбомом?

Кирилку и Опанаса Петрик даже не позвал взглянуть на знаменитую марочную коллекцию. Наоборот, он их предупредил, что уроки придется делать по отдельности, потому что вечером он, вероятно, будет очень занят с Левой Михайловым.

Кирилка и Опанас были оскорблены до глубины души.

Между нами говоря, Лева ни за что не пошел бы к первоклашке Петрику, да еще с альбомом, но он надеялся получить несколько новых марок.

К четырем Петрик пообедал, сделал уроки и принялся ждать.

Мама немного удивилась отсутствию мальчиков. Но бывают же, в конце концов, случаи, когда притти почему-либо невозможно!

Час до пяти тянулся очень долго. Но Петрик решил устроить генеральную уборку на своем столике, и время кое-как прошло.

В пять Лева не пришел.

До шести Петрик слонялся по комнатам, ничего не делая, и надоедал маме. Он просто изнывал в ожидании.

После шести Левы все еще не было, и Петрик начал волноваться. Он уселся в передней на стул, чтобы как-нибудь не пропустить звонка.

В семь он потерял всякую надежду. Было очевидно: Лева надул и не придет.

И вдруг когда он совсем перестал ждать, раздался звонок. У Петрика сильно забилось сердце, и он бросился открывать.

Что, если это Лева?

А если это не Лева?

И когда щелкнул замок, и когда распахнулась входная дверь, и когда вместе с прозрачным облаком зимней стужи кто-то появился на пороге, Петрик весь затрепетал.

Это был Лева, и он был великолепен в своей короткой куртке нараспашку, в меховой шапке, сдвинутой на затылок, и с марочным альбомом, завернутым в газетную бумагу.

— Где будем смотреть? — деловито спросил он, проходя за Петриком в столовую.

— Можно на обеденном… можно на моем столике… можно на круглом столе, — поспешно ответил Петрик, заглядывая Леве в лицо. — Где хочешь?

Леве было совершенно безразлично. Главное, чтобы удобно было разложить альбом.

Решили устроиться на большом обеденном столе. Петрик был счастлив, что дверь в соседнюю комнату открыта: там сидели мама и папа, и они могли полюбоваться, какой у Петрика новый товарищ и какие у этого товарища замечательные марки!

Никогда, никогда Петрик не мог себе представить такого разнообразия и такого количества марок! Никогда.

И каких только не было цветов и оттенков!

Одни были нежно-зеленые, как первая весенняя травка, другие пурпурно-алые, будто осенние листья, тронутые морозом. Одни были тончайших оттенков — розовато-серые, лимонно-желтые, сиренево-голубые, другие выделялись своими густыми определенными цветами — начиная от темнолилового, кончая ярко-красным и оливковым.

Некоторые марки были с неведомыми птицами и плодами, на иных, кроме узоров, ничего нельзя было разобрать. Морской прибой пенился на одних, на других же высились дома, гуляли люди. Нестись самолеты и плыли океанские пароходы на третьих.

На некоторых были звери, каких редко и в зоопарке сыщешь, — пятнистые жирафы, длинноносые птицы марабу и розовые пеликаны. А на многих были очень похожие друг на друга профили английских королей с гладко зализанными проборами.

И в каком они были порядке, Левины марки! Как аккуратно приклеены тонюсенькими липкими бумажками к страницам альбома! Каждая почти на весу, готовая взвиться и упорхнуть от малейшего дуновения.

Петрик боялся дышать. Немного близорукий, он низко склонялся к маркам, крепко зажав рот ладошкой, чтобы им как-нибудь не повредить.

Лева листал страницы и, небрежно объясняя, сыпал непонятными, загадочными, но пленительными словами:

— Эта у меня пока одна… Но тут один хлопец продает мировецкую… как раз будет под серийку… семьдесят копеек штука… А может, поменяю на дублетку…

Петрик стеснялся спросить, что значит «под серийку», и какие бывают «мировецкие», и что это за «дублетки»… Он только шопотом спросил и, не удержавшись, восхищенно вздохнул:

— А эта с деревцем? Голубенькая?

— Бракованная, — коротко отрезал Лева, — Коста-Рика… Зубец надорван.

— И ничуть не заметно! — воскликнул Петрик, ближе наклоняясь к марке. — Нужно всматриваться… и все равно… ничуть не заметно!

— Все равно брак! — Левины брови сурово сдвинулись. — Без брака ей цена рубль, а с браком двадцать пять копеек. Ничего. Кому-нибудь всучу!

Мама давно бросила читать и подошла к столу, на котором мальчики смотрели марки. Она стояла молча, не вмешиваясь в мальчишеские разговоры, хотя ее давно злил пренебрежительный тон, которым Лева разговаривал с ее мальчиком. А пылающих от возбуждения ушек Петрика, его заискивающих глаз она просто не могла видеть.