Месть - Владислав Иванович Романов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И на вечеринке у Ворошилова 7 ноября Сталин все время пытался заигрывать с Надей. То кинул в нее шкуркой от мандарина, то, разозлившись, бросил окурком. Она даже не смотрела в его сторону, нарочно не замечая эти оскорбительные выпады. Тогда Сталин стал заигрывать с женой одного из военных, Гусева, красивой, яркой блондинкой, скатывая хлебные шарики и бросая в нее. Белокурая красавица смеялась, защищаясь ладонью, и строила Кобе глазки. Начались тосты: за пятнадцатую годовщину Октября, за великий Советский Союз, за Сталина, вдохновителя всех трудовых побед. Все поднялись, потянулись к Кобе, одна Надя осталась сидеть за столом, глядя в сторону.
— Эй, ты, пей! — сказал ей Сталин.
— Я тебе не «эй»! — резко ответила Надя, поднялась и ушла. Полина Жемчужина бросилась за ней. Потом она вернулась, сказала, что Надя успокоилась, пошла домой. Но Сталин был уже взбешен. Так жестоко оскорбить его при всех, и все из-за того, что она, видите ли, не согласна с политикой партии по отношению к крестьянству! Вся страна согласна, а она одна не согласна. Гусев, муж красотки, с которой кокетничал Сталин, ушел на дежурство, его жена-блондинка смотрела на него дерзко и призывно, а Коба в тот вечер выпил больше, чем следует.
И он повез Гусеву на дачу в Зубалово. Ему захотелось отомстить Наде, преподать крепкий урок строптивой жене, и все. Он и к Гусевой-то не прикоснулся. Отправил ее спать наверх, хоть она и пыталась повиснуть у него на шее, выпил еще бокал вина и заснул как убитый. Часа через два позвонила Надежда Сергеевна. Дежурный, поднявший трубку, сообщил, что товарищ Сталин на даче и отдыхает.
— Кто с ним? — спросила Аллилуева.
Дежурный выдержал паузу, но соврать не смог:
— Жена Гусева…
Надежда Сергеевна положила трубку. Она давно уже думала о самоубийстве. Терпеть грубые выходки мужа у нее уже не было сил. Люди, которых она уважала, относились к ней с сочувствием. Тот же Бухарин, хоть и не говорил впрямую ничего о Сталине, опасаясь его мести, но смотрел на нее с такой грустью и тревогой, что у Надежды Сергеевны разрывалось сердце. Старые знакомые при встрече с ней натянуто улыбались и старались побыстрее расстаться. Ее боялись, потому что она была связана с ним. С его домом, в котором все чаще появлялись скользкие льстивые рожи, наподобие Лаврентия Берии или Карла Паукера. Оба сладкие и подлые до приторности. Ее тошнило от потных подмышек Берии и терпкого одеколона Паукера. Теперь он и Сталина приучил к этому же одеколону.
Развестись Коба ей не даст, а молчать она больше не сможет. И жить с ним. Чаша терпения переполнилась.
Этот звонок на дачу был последней каплей. Она хотела написать обо всем, что у нее накипело, но потом поняла, что он все равно не поймет. И написала лишь одну фразу.
Утром, вернувшись домой, он вошел в спальню Нади, увидел браунинг, подаренный ее братом и валявшийся на полу рядом с кроватью, кровавую дырку около виска. И такая жестокая злость охватила его, что чуть не бросился избивать ее, мертвую. Он даже замахнулся, но взвыла во весь голос Каролина Васильевна, стоявшая за спиной, и этот вой отрезвил его. На тумбочке возле кровати лежала записка. Сталин развернул листок, на нем рукой Нади была нацарапана всего одна фраза: «Надо быть воистину гениальным человеком, чтобы оставить без хлеба такую страну, как Россия». Сталин смял листок, отбросил в сторону и вышел. Потом он вернулся, чтобы подобрать его, но листок бесследно исчез. В спальне, узнав о несчастье, за этот час побывали четверо: Енукидзе, Жемчужина, Каролина Тиль, их домработница Корчагина, которая через две недели спятила и стала всем под большим секретом рассказывать, что это Сталин самолично стрельнул в жену. Коба призвал ее к себе и спросил: зачем она распространяет такие лживые страшные сплетни?
— Я сама видела, как вы выстрелили ей в висок, спящей… — прошептала домработница, не мигая глядя на Сталина.
Пришлось отправить Корчагину на Соловки. Но каждый из них мог подобрать тогда ту записку.
Обиднее всего было то, что жена даже после смерти плюнула ему в лицо, как бы напомнив слова Бухарина о полицейско-фельдфебельском произволе, который якобы творит Сталин по отношению к крестьянам. Это были совсем недавние обвинения Бухарина, брошенные им Сталину. Но после той стычки Сталин не позволил ему невредимым выйти из боя. Бухарин проиграл. Его выкинули из Политбюро, членов ЦК, но через три года он через Надежду жестоко отомстил Кобе. И после всего вождь отдал ему свою старую кремлевскую квартиру, а теперь даже оставил его фамилию в списке кандидатов в члены ЦК. Просто Коба знал: их поединок еще не закончен.
5
Никто не догадывался, какой это был болезненный удар для Сталина. И как тяжело ему было выходить из этой боли. Надежда поразила его в самое сердце: никто не мог сделать ему больнее. Она отреклась от него, как от прокаженного. Отреклась от своей любви к нему, отреклась от детей, которых родила от него. Ибо женщина может бросить мужа и найти другого, но женщина не имеет права бросать детей. А тут получалось, что ей стали противны даже его дети.
И в этот страшный миг жизни Кобы появился Киров. Улыбка во все лицо, восторженное сияние голубых глаз, крепкое рукопожатие. У Сталина аж дух захватывало: все косились на него, как волки, один Киров смотрел, как прежде, в семнадцатом, когда они познакомились, голубиным взором. Киров увидел, как Сталину тяжело, и старался развеселить его. Он даже вытащил его на охоту, все время шутил, подбадривал, говорил о его природной силе и мощи, о том, как он любит Кавказ и кавказских людей, от которых он никогда не терпел ни злобы, ни коварства и у кого он выучился мудрости. Это был такой миг, когда Сталину понадобился друг. Такой, чтобы можно было поговорить обо всем. О Наде. О женщинах. О врагах. От Кирова исходили искренность и простота, каких Коба давно уже не видел в своих соратниках. Нет, он не был агнцем среди них. 500 тысяч заключенных решительной волей согнал он
