Месть - Владислав Иванович Романов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Они приехали домой с Кировым уже около девяти. Эта была другая сталинская квартира в Кремле. Ту, в которой застрелилась Надя в ноябре 1932 года, он отдал Бухарину. Не мог в ней жить. А Бухарина эти воспоминания не мучают. Чего он зацепился за Бухарина?.. «А-а!» — вдруг промычал Коба. Он вспомнил, как в дневной перерыв перед обедом случайно натолкнулся на одну неприятную сценку: Бухарин обнимал Кирова и что-то ему нашептывал на ухо. Нежно так за плечико обнимал и сиял всем лицом, к Кирову обращенным. Это и резануло. И настроение испортилось. И за обедом он сидел мрачный. Через полчаса появился Киров, стал извиняться, что запоздал, но о разговоре с Бухариным ни слова. Вот о чем они так долго говорили?
И вечером, когда провожались, Бухарин с чувством жал руку Кирову, явно напрашиваясь к ним в гости барашка покушать. Если б Сталин позвал — вприпрыжку бы побежал. Но Сталин не позовет. Никогда. Пусть радуется, что из списков кандидатов в члены ЦК его фамилию не вычеркнул. Пусть немного погарцует и крылышки распушит. А Сталин опять их подрежет. Теперь уж не выпустит. Киров человек деликатный, он знает о распрях Кобы с Бухариным и тоже не позовет его в гости. Но в душе, наверное, хотел бы позлословить с Бухариным…
Сталин даже остановился, осознав всю опасность такой ситуации, но Киров, идя впереди, уже весело болтал о чем-то с Ворошиловым. «Нет, Киров так не думает. Мой Киров не может так думать», — пронеслось в голове. Коба взглянул на Паукера, шедшего с ним рядом. Встретившись взглядом с сияющей рожей Паукера, Сталин усмехнулся.
— Что у тебя чертики из глаз все время лезут? — недовольно спросил Сталин.
— А потому, что я чертов сын, — не задумываясь ответил Паукер. — На чертовой мельнице родился. Вот от меня черти и шарахаются!
4
Каролина Васильевна Тиль, экономка Сталина, к их приходу уже накрыла на стол. Поскребышев позвонил, оповестил: Хозяин выехал. Она знает — к его приходу стол должен быть накрыт, горячие закуски разогреваться, чтобы он пришел, надел мягкие удобные бурки, помыл руки — и к столу.
На столе стояли две бутылки «Киндзмараули» и запотевшая водка в графинчике. Киров любил выпить пару рюмок водки под огурчики да грибки. Сталин всегда держал в доме русские разносолы, чтоб не говорили, будто он предпочитает только грузинскую кухню, и пореже вспоминали ходячую ленинскую остроту, будто этот повар любит острые блюда. Для него делают и сациви, и лобио, и шашлыки жарят, или как сегодня — жаркое из молодого барашка. Но рюмку водки, особенно с морозца, как сейчас, действительно лучше закусить соленым хрустящим огурцом или маринованным белым грибком. И не потому, что по-русски так принято. Так лучше на сердце ложится. Рядом с грибками стояла и тарелка с «габельбиссен» — немецкой селедкой в нежном винно-горчичном соусе, которую Коба за один присест мог съесть килограмма полтора, а наутро вставал с заплывшими глазами. Коба и раньше любил селедку. Будучи еще обыкновенным подпольщиком, он закатывал себе такой пир: покупал в лавке пару селедок пожирнее, с икрой, брал две крупные луковицы, уксус, полбуханки черного хлеба, и все это жадно съедал, обмакивая куски селедки в уксус. Эта привычка осталась и когда он стал вождем. Паукер, застав его однажды за такой «пирушкой» и проглотив кусок селедки с уксусом, выпучил глаза и чуть не помер от такой адской смеси. Через несколько дней он подсунул ему несколько баночек «габельбиссен». Коба проглотил их за десять минут и потребовал еще. Паукер побледнел.
— Мне надо их заказывать, — пробормотал он.
— Так пошли машину! — потребовал Коба.
— В Германию? — спросил Паукер, и Сталин, разгадав мертвенную бледность на его лице, рассмеялся. Он всегда предупреждал Карла: для начальника личной охраны Сталина не может быть такого слова: не могу! Он обязан делать невозможное. И вот теперь Паукер попался.
— Тогда проследи, чтоб эта селедка была только на моем столе, и наркомат торговли ее не закупал! — потребовал Хозяин.
И члены Политбюро, кого он зазывал к себе в гости, приходя к нему, первым делом спрашивали: «габельбиссен» есть? Все распробовали с легкой руки Кобы, который позже снисходительно разрешил снабжать селедкой «габельбиссен» и отдельных членов Политбюро.
Иногда, чтобы поддержать веселье, Коба приглашал за стол и Паукера, тот умел веселить кремлевскую публику, но сегодня Кобе захотелось остаться наедине с Кировым, и он отпустил охранника проветриться к его балеринкам. И опять же этот подлец Паукер приучил почти все Политбюро к Большому театру и только оттуда поставлял девочек Калинину, Енсукидзе, Ворошилову. Последний настолько потерял голову, что для своей любовницы балерины отгрохал виллу, третью по счету, и теперь ездил забавляться с ней туда. Зато Паукер был в курсе всех новостей и сплетен и заменял подчас для Кобы весь аппарат ОГПУ.
Они сели с Кировым за стол, и Коба тоже выпил рюмку водки, ощущая, как тепло постепенно начинает разливаться по телу. Он по-прежнему не спрашивал, о чем Киров секретничал с Бухариным, ожидая, что Сергей сам расскажет.
— А ты уже тронную речь готовишь? — разливая по второй и запасаясь закусками, спросил Киров. — Я видел, головы не поднимал.
— Это мне Ягода срочную работенку подбросил… — усмехнулся Сталин. — Вот и смотрел, как бы ребенка с водой не выплеснули…
Киров нахмурился.
— Я, конечно, согласен с тобой, что по мере развития социализма классовая борьба не только не затухает, а наоборот, усиливается, но вот нужно ли по любому поводу подключать к исправлению ошибок отважных бойцов ОГПУ? —
