Ларочка - Михаил Попов

Свою компанию по продвижению творчества сварщика она начала с перепечатывания его текстов на машинке. Поэт потягивал пиво, держа на весу кисти сильных, но бледных рук, выискивая нужную, но всегда неуловимую букву, за окном метель. Идиллия.

Следующий шаг — институтская стенгазета. Редактор этого издания, втайне симпатизировавший стройной, решительной Ларе, прочитав то, что она ему всучила, заскучал. Лариса отставив крепкую, очень уверенную в себе ногу характерным атакующим движением, вперила в него презрительный взгляд, говоривший: не согласишься, уничтожу морально. Он стал длинно, и как–то аляповато оправдываться. Мол, у них выпуск ко дню Советской Армии, а предлагаемая поэма называется «Мои любовные пораженья». «Кстати, почему здесь через мягкий знак, не в размер?» Лариса знала почему, это была ее личная опечатка, но признавать свою ошибку она и не собиралась.

— То есть, не вставишь?

Годунок, так звали редактора, душераздирающе вздохнул.

— День Советской Армии!

— У меня отец — капитан. — Сказала проникновенно Лариса. — И я получше тебя понимаю, что нужно солдату в день его армии. Ты же вон отмазался.

— У меня астма. — Тихо просипел редактор, как будто был уже в состоянии приступа.

— Врешь ты все!

Лариса сказала это просто так, но Годунок испугался. Он вспомнил, где работает мать Ларисы, в госпитале, а именно там ему выдавали белый билет в связи с редким геморроидальным недугом. Он слишком не хотел, чтобы все узнали в институте, что про астму он врал. Он взял из ее рук листки, которые только что ей вернул.

— Но двести строк!

Лариса только усмехнулась, потрепала его по щеке и отправилась на следующее задание, которое сама себе дала.

Надо сказать, что дальше дело пошло еще туже, чем со стенгазетой. Повсюду ее отфутболивали. И в областной газете, и многотиражке химкомбината, и в редакции «Понеманья», сверхспорадически выходящего областного альманаха. Даже пугливый партизан из дома Ожешко проявил неожиданную твердость, и заявил, что никогда, ни при каких обстоятельствах он не станет споспешествовать этому бездарному трутню Принеманскому.

Она понимающе кивнула.

— С завистью бороться труднее, чем с немцами.

Оставив старика в состоянии сердечного приступа, она направилась в последнюю литературную инстанцию города. К Василю Быкову, Всесоюзная знаменитость должна была навести порядок среди мелких областных завистников.

Оказался в отъезде.

Выслушав историю ее хождения по мукам, сварщик приголубил свою деловитую музу, и успокоил, сказав, что по–другому и быть не могло. Она не поняла.

— А что тут непонятного? Ты с кем говорила, назови еще раз фамилии: Годунок, Данильчик, Михальчик, Коник. Они все тебе отказали.

— Раньше мне отказывали только злые тетки в общаге.

— Причем здесь тетки? Они все белорусы.

— И что?

— Они занимают, Лара, все ключевые посты в областной номенклатуре, в культуре в частности. Тихий заговор, грибница, понимаешь?

— Нет.

— Я, например, русский, но не просто русский, я наполовину болгарин по матери, но не в этом сейчас дело. Я русский и за это меня душат, не дают прорваться. Белорусы многого не могут простить русским.

Лариса смотрела на возлюбленного все же с некоторым недоверием.

— Чего не могут?

— Ну, например, грубой, безапелляционной русификации. Ты не обращала внимания, что в Белоруссии школы на белорусском языке есть только в деревнях, а в городах, все образование на русском. То есть, любому белорусу дается понять, что место его в деревне, в его веске, сиди и не рыпайся. А националисты учат русский, выбиваются в люди, вспоминают свои корни, закипает задавленная обида, и они начинают, где возможно сопротивляться русской культуре, тащить своих.

— Но повсюду же печатают и русских сколько угодно.

— Так для этого нужно быть не просто русским, а разрешенным русским. Если бы я сочинил что–то о партии, о Ленине, попробовали бы они мне отказать. Но стоит начать воистину творить на русском языке, вот так откровенно, беззащитно, сразу — получай! Они партизаны, они привыкли добивать тех, кто отстал от общей колонны, или слишком забежал вперед.

Все сообщенное настолько потрясло воображение Ларисы, что она даже осталась ночевать у «мужа». Долго не могла заснуть, а, засыпая, видела какие–то фантастические сны. Она никогда не смотрела на жизнь с этой точки зрения, она всегда жила там, где было полно разных людей, поляков, евреев, русских, белорусов и национальные различия между ними никогда не были предметом ее размышления, или домашнего разговора родителей. Единственно в чем она отчетливо ощущала свое явное своеобразие, это военное, гарнизонное, в том смысле что неаборигенское происхождение. Да, в ней есть офицерская кровь. Да, однажды в детстве ее испугала цыганка, и вот цыганскость, тоже пожалуй, была для нее чем–то отдельным, не общим со всеми остальными людьми. Да, цыгане и офицеры, люди особые, но по–разному. Офицеры на ее стороне, а цыгане, скорее, нет.

Так сразу вслед за отказом от своей невинности, Лариса стала обладательницей русскости. И все, в общем–то, благодаря мужу. Мужу. Как оказалось, вообще болгарину.

Болгарин. А с этим, что делать? То, что надо бороться с тайным ползучим, партизанским белорусским национализмом она уже приняла как данность. Но как разыграть болгарскую карту?

Придумала! Она напишет письмо Тодору Живкову! Она найдет, что ему написать.

Проснувшись утром, Лариса решила утренним умом пока отставить болгарский план, все–таки выход за границы государства. Надо попробовать использовать местные ресурсы.

Это значит, надо идти скандалить.

Куда и с кем?

При свете дня ситуация не выглядела такой простой — пошла поскандалила, сорвала чиновничьи маски обнаружив под ними хитрые белорусские физиономии, и все в порядке. Сочтут, пожалуй, ненормальной.

Она смотрела на своих однокурсников с легким презрением, как носительница тяжелого тайного знания, на беззаботно резвящихся детишек. Ей в каком–то смысле было даже приятно ее состояние, когда бы не необходимость что–то решать с творчеством мужа.

Был и еще один фронт непрерывной работы — отец. Капитан Конев обрабатывался неутомимо и разными видами оружия. Лариса вздыхала, не только расписывала ужасы существования непризнанного поэта, заброшенного злой судьбиной в чужой город.

— Так ты что с ним встречаешься?

— Да.

— Где?

— Мы гуляем в парке.

Капитан скрипел зубами, но не мог же он и это запретить.

— Доча, он же дрянь, ничтожество, обмылок, а не человек.

Разумеется, отцовские слова производили эффект обратный желаемому.

Лариса долго думала, какую бы подвести мину под оборонительную систему отца. И однажды додумалась. Забралась к нему в стол во время его дежурства, и отыскала там потертую общую тетрадь, куда Николай Конев еще с тех времен, когда он только готовился поступать в училище, записывал умные и парадоксальные фразы по поводу военного дела. В основном, конечно, это были цитаты из чужих трудов. Но затесалось меж ними и несколько оригинальных мыслей молодого офицерского ума. Лариса выбрала парочку, не вдумываясь в смысл, написала гуашью на плотной бумаге, и повесила у себя над столом. Решила, что если папа спросит — откуда? скажет, что это осталось у нее в памяти от их давних задушевных бесед.

«Сила плюс культура равняется — офицер», «Война — это достижение справедливости силой». «Хочешь проиграть войну — начни ее!»

На капитана эта диверсия произвела очень сильное впечатление, он засопел, и скрылся на кухне.

— Еще немного и мы переезжаем к нам. — Сообщила Лариса Перкову.

Но вот как быть с публикацией? Годунок поклялся, что сделает, но до 23 февраля была еще целая неделя.

И тут судьба сама пошла ей навстречу. У Кинотеатра «Гродно» она столкнулась нос к носу с Желудком. Он обрадовался встрече, и даже сходу взял свой обычный самодовольно фатовской тон, что Ларису не удивило. Удивило другое, что он резко, посреди разговора, без всяких внешних причин свернул уже начатую обольстительскую компанию. Как бы внезапно опомнился. Даже оглянулся по сторонам — не видел ли кто–нибудь. Видимо, были причины внутренние. До них Ларисе не было дела, она вся сосредоточилась на той мысли, что Леонид работает в том самом доме, что не далеко от Советской площади, в «комитете», как тогда говорили. Не важно, на какой должности, важно, что он сам, помнится, предлагал ей помощь в случае чего. Тогда, в институтском коридоре. Давно, полгода назад, но это не важно. А тут как раз случай, да еще какой. Разве не должен человек, поставленный на страже интересов государства, немедленно отреагировать на отвратительный зажим поэтического таланта.