Стальная дуга - Александр Авраменко

— Ну, летун. Рассказывай.

— Чего рассказывать, дедуля?

Нахмурился Владимир.

— Где болит, что болит…Дырки в организме от огнестрела имеются?

— А… Понятно. Ранений нет. Похоже, ногу я вывихнул.

— Сейчас поглядим. Но кажется, что действительно нет…

Дед отложил в сторону свою трубку, затем закрыл глаза и повёл руками в воздухе, что-то пришепётывая про себя, затем вдруг выпалил:

— А ведь ты, сынок, не русский! Не пойму, каких кровей? На русского — не похож. На украинца, белоруса, вообще на славянина — не похож. Но и немчурой в тебе не пахнет. Непонятный ты, какой-то…

— А что, важно так? Не всё ли равно, кто за Родину бьётся? Главное — на правой стороне.

— У немцев Германия тоже права… По ихнему! А по нашему — вороги лютые, нежить нечистая! Но ты наш… Советский. Каких кровей будешь?

— Мать у меня норвежка… Отец — русский.

— Ясно…Редкость в наших краях невиданная…Трудно тебя лечит будет…

— Да что тут трудного, дедуля? Ногу вправить, и всё.

— Всё? Шустрый ты, молодец! Нога у тебя четверть беды!

— С чего бы это, дедушка?

— С чего…

Передразнил тот Владимира, затем сказал:

— Ты, парень, на вывих не смотри. Ерунда. Поставим тебе сустав на место, и всё. Тут другая беда… Сколько ты на морозе валялся?

— Тролль его знает… Похоже, что сутки точно. Может, двое…

— Ото ж! Застудил ты себе всё нутро. У тебя лёгкие темнеть начинают. Кашлять, поди начал сразу, как в тепло попал?

— Есть маленько…

— И сбоку у тебя шишка здоровая, а спадать не думает. Так?

— Так…

Недоумевая протянул лётчик.

— Похоже, будто тебя дубиной огрели, да ещё со всей мочи.

— Это, наверное, когда я с парашютом прыгал… Низко было, вот и посчитал ветки.

— Ото ж! Ладно. Мать то как кликала?

— Владимиром.

— Да не отец! Мать тебя как звала?

— Вальдар…

— Красиво… Вот что, Володя — Вальдар, буду тебя лечить. Только одно условие — что скажу, то и делай, даже если тебе это придурью покажется. Согласен?

Столяров пощупал ту самую шишку на боку, невидимую под одеялом и кивнул.

— Согласен.

— Ото ж! Даринка! Внучка!

В проёме мелькнуло, и в комнату вбежала спасительница Владимира.

— Звали, дедушка Василь?

— Звал. Баньку истопить сможешь намедни?

— Смогу, деду Василь.

— Топи. Как сможешь сильно, топи. Чтобы жар был невыносимый. Котомку мою дай сюда.

Та опрометью метнулась назад, в другую комнату и тут же вернулась назад, неся в руках сшитый из разноцветных лоскутков мешок.

— Вот, дедушка Василь.

— Погодь. Не спеши. Я тебе дам лекарство. Перед тем, как его в баню поведёшь, заваришь кипятком и напоишь его. Горилка у тебя есть?

— Есть…

— Крепкая?

— Горыть.

С гордостью произнесла та.

— Неси стакан. Да горбушку хлеба с солью. И ступай баню топить.

— Понятно, дедушка Василь…

Пока Дарина бегала за самогоном, дедок-знахарь откинул одеяло и осторожно касаясь распухшего сустава осмотрел ногу. Затем приказал задрать рубаху и долго, закрыв глаза, водил на багрово-чёрной шишкой руками, цокая при этом языком.

— Повезло тебе, паря… Чуть без почки не остался… Но — повезло. Крепкая, видать, у вас порода! Не хуже наших!

— Про викингов слыхал, дед Василь?

— Это вроде наших казаков?

— Угу. В Европе ещё молитва была в Средние века — «От неистовства норманнов упаси нас, Господи»…

— Мало вы жару им давали, видно. Коль полезли сюда враги…

— Сколько могли. Что французам, что англам, что датчанам… Всю Европу в страхе держали…

— Ладно. Вот те стакан. Вот тебе горбушка. Осилишь?

Он лукаво усмехнулся, держа в руке чуть ли не полулитровую кружку с прозрачной жидкостью. Владимир с отвращением взглянул на содержимое и поморщился от резкого сивушного запаха.

— Я, вообще то, непьющий…

— Прими не пагубы ради, а ради пользы.

Выдохнув, лётчик с трудом влил в себя отвратное пойло, торопливо зажевал густо посыпанной солью горбушкой, натёртой чесноком. В ушах сразу зашумело, всё поплыло перед глазами, он послушно дал уложить себя на спину, взялся за спинку руками, зажал во рту деревянный черенок ложки… Затем что-то вспыхнуло у него перед глазами, раздался сухой треск, острая боль пронзила его с пяток до макушки. Он рванулся и… опешил. Мгновенно хмель улетучился из его организма, когда перед глазами возникли его же руки с куском дубовой доски, вырванной из изголовья спинки… дед Василь с открытым ртом смотрел на ту же доску, затем покачал головой в изумлении:

— Ну, ты, брат, силён… Как же быть то с тобой?

— Ты, дедушка, скажи лучше, что сделал, пока я тебя этой доской не пришиб!

— Ногу на место поставил. Легче теперь?

Владимир прислушался к ощущениям в организме — действительно, ноющая тянущая боль толчками отступала куда-то вдаль, прочь из организма. Точно! Поставил дед сустав на место!

— Легче! Ну, извини, дед Василь, что не понял сразу.

— Да ладно… Намедни я одному вставлял руку, так не поверишь — две недели с синяком ходил! Вот что значит, самогон слабоват…

Они оба рассмеялись…

— А зверь то твой?

— Мой. Спаситель, можно сказать… Если бы не он — валялся бы я сейчас где-нибудь в лесу…

— Красавец…

Дед вскоре ушёл, а лётчик распластался на кровати и слегка задремал, прислушиваясь к себе. Плотная повязка на ноге не позволяла ей шевелить, но той тупой боли уже не было. А вечером его ждала БАНЯ! В предвкушении неслыханного на войне удовольствия он закрыл глаза и незаметно для себя уснул…

Столяров проснулся от того, что его легонько тронули за плечо.

— Не спышь, гость?

— Нет. Проснулся.

Лётчик прислушался — было тихо. За окном уже давно стемнело, но было достаточно светло от яркого месяца. Он обратил внимание, что лампадка под образами была потушена. Хозяйка склонилась над ним:

— Вставай. Сможешь сам?

— Смогу, наверное. Дедуля ногу вправил. Уже не болит.

Он осторожно спустил ноги с кровати, опираясь на здоровую — выпрямился. Затем перенёс вес на больную конечность. Ударила боль, но далеко не такая, какая была до этого.

— Терпимо. Доковыляю. Куда идти то?

— Пока сюда. На кухню…

Володя с любопытством осмотрелся: аккуратная, белёная мелом каморка с маленькой печкой- каменкой. На печи лежало лоскутное одеяло. В углу — самодельный стол, с нехитрой снедью. Кусок сала, крупно порезанные куски чёрного хлеба, соль в резной берестяной солонке, чугунный горшок с каким то варевом. Дарина, почему то напряжённым голосом произнесла:

— Садись. Дед Василь тебе лекарство оставил. Надо выпить перед баней.

Отвернулась к печке, вытащила из неё исходящий паром другой горшок, поменьше, поставила на стол кружку, и накрыв её марлей, осторожно наполнила пахучей жидкостью.

— Пей. До дна. Потом посиди пять минут, и пойдём.

Девушка вздрогнула и повела плечами, словно в ознобе. Не обратив на это внимания Столяров в три глотка осушил горячий настой и поудобней устроился на стуле… Вроде всё нормально. И боль чуть утихла опять…

— Идём.

Дарина протянула ему большущий овчинный тулуп.

— Надень, чтоб не простудиться…

Едва он просунул руки в рукава, как подхватила его под руку и повела прочь из хаты. Вкусно хрустнул под ногами в валяных постолах снег, опираясь на девушку он обошёл дом и оказался в занесённом снегом саду, по которому вилась узкая тропинка. Вдали чернела невысокая избушка.

— Вон баня. Идём скорее.

Столяров почувствовал её дрожь. Боится, что ли? Удивился он. Чего? Или намёрзлась за день? Столько дров натаскать для топки, да воды, да хозяйство… Устала, наверное… Нагнувшись, чтобы не ушибить голову, шагнул тёмный, без окошек, коридорчик.

— Погоди. Прикрою, чтоб не выстужать.

Он замер. Скрипнула дверь сзади. Лязгнул крючок. Затем он почувствовал, как хозяйка скользнула мимо него и по глазам ударили лучи света от лучины, зажжённой в предбаннике.

— Скорише! Стынеть ведь…

Он торопливо ввалился внутрь и захлопнул за собой дощатую фиртку. Ударило жаром. Дарина снова засуетилась, полезла в сундук у печки, вытащила банку с чем то коричневым, густым.

— Не холодно?

— Нет…

— Давай свий бок. Смажу.

— А что это?

— Та мёд. Диду Василь велев тоби намазать синяк перед парилкою. Скидавай кожух!

Скомандовала она. Пожав плечами, Володя выпутался из тулупа, затем потащил рубаху через голову. Скосил глаза — ладонь осторожно, едва касаясь, покрывала багрово-синий кровоподтёк тонки слоем мёда. Пахнуло летом, душистыми травами…

— Всё. Иди. Парься. Воды хватит. Камни аж белы. Свитять.

— А… А как же?

Она чуть усмехнулась.