Валтасар - Михаил Ишков

Услышав эти слова, Амель не удержался и с размаху, радостно, въехал кулаком по столешнице, покрытой срамными рисунками, срисованными в женской половине обиталища фараона Псамметиха. Столик разлетелся на куски, племянник виновато посмотрел на дядю. Тот покачал головой.

— Зачем же мебель портить. Я же в ином смысле. Ах, Амель, Амель…

Дядя царя Закир первым делом принял на себя обязанности руководителя сыска, главного писца «стражей порядка», а также писца-хранителя государственной печати. Набонид, до того момента исполнявший эти обязанности и множество других, с которыми по мнению Навуходоносора справлялся получше многих, безропотно, даже охотно, с нескрываемым облегчением вручил дяде царя нагрудные знаки.

— Мое дело — анналы, исторические хроники, живописующие доблестные деяния великого Навуходоносора, — как на духу признался он вошедшему в силу сирийцу. — Но уважаемый Закир, ради блага государства и династии вряд ли стоит спешить с нововведениями в таком древнем месте как Вавилон. Здесь властвуют обычай, предрассудки и суеверия. Я готов приложить все силы, чтобы наш подающий надежды, осененный несравненной царственностью правитель побыстрее вошел в курс государственных дел. Я приложу все силы, чтобы укрепить спокойствие в государстве и достойно встретить Новый год.

Закир сразу понял намек третьего человека в Вавилонии, ведь подлинным правителем в городе и стране мог стать только тот человек, кого во время празднования Нового года жрецы допустят до руки Мардука. Они сошлись на том, что Набонид, потерпевший некоторое ущемление своих прав, по-прежнему будет возглавлять царскую канцелярию, оперативно руководить государственными делами, а также ведать хозяйственными вопросами, касающимися принадлежащего царской семье имущества.

Однажды в разговоре Набонид признался.

— Твоя судьба, Закир, моя судьба. Сколько я натерпелся от местных гордецов!

Он помолчал, потом усмехнувшись продолжил.

— Сам я родом из Харрана. Не смотри, что моя мать Адда-гуппи сердцем и печенью из Вавилона. Сам я здесь пришлый, родом из арамеев, и эта печать несмываема.

Набонид как раз и предложил связать руки всем возможным заговорщикам посредством привлечения их к суду. Тому, кто судится в Вавилоне, заявил он, не позавидуешь. У ответчика ни на что иное и мыслей не останется.

Амель-Мардуку идея понравилась, однако он потребовал привести веские аргументы в пользу подобного способа укрощения недовольных.

— В чем собственно их можно обвинить? — спросил царь. — Ты же, Набонид, не имеешь в виду устраивать фарс из судебного процесса?

Хануну, финикиец, отвечавший в государственном совете за торговлю, ремесла и снабжение армии, скептически добавил.

— Судьи в Вавилоне не менее строптивы, чем и его жители. Они из принципа будут судить по справедливости. Значит, обвинения должны быть очень вескими.

— Вот именно, — подхватил Набонид. — И обязательно гражданскими. Никакой политики! Это должно стать нашим принципом.

— Такие есть? — недоверчиво скривился Амель.

— Как не быть, господин! — обрадовано заявил Набонид. — Есть, и не мало.

— Даже такого вояку, как Нериглиссар, ты можешь обвинить в чем-то предосудительном? — не поверил царь.

— На нем чистого места не найти, государь! — воскликнул Набонид.

— А на тебе? — хмыкнул ближайший советник царя, выходец из княжеского рода иври Даниил, которого местные называли Балату-шариуцур. Он был в большой чести у самого Навуходоносора.

— Кто из нас без греха, — пожал плечами Набонид, — пусть первым бросит в меня камень. Так, кажется, уважаемый Балату-шариуцур, утверждали ваши пророки?

— По этому вопросу, многознающий Набонид, у наших пророков были различные мнения. Не озлобим ли мы подобными гонениями армейскую массу и знать, кормящуюся в храмах?

— Какими гонениями, уважаемый Балату-шариуцур! Если я занял у тебя десять сиклей серебра и вовремя не вернул долг с процентами, разве ты не обратишься в суд с требованием взыскать причитающееся тебе? Разве не предъявишь табличку, на которой была зафиксирована сумма, срок, процент?

— Так-то оно так, почтенный Набонид, — возразил Даниил, — но какой прок нам, решающими судьбу династии, заниматься такими пустяшными, путь даже бесспорными делами.

— Где вы, уважаемый Балату-шариуцур, видали в Вавилоне пустяшные, беспроигрышные судебные дела?

— Хорошо, хорошо, — прервал их спор Амель, — ясных как стеклышко судебных дел не бывает. В этом я могу согласиться с главным государственным писцом. Но причем здесь Нериглиссар?

— Он связан с Набу-ахе-иддином.

— С этим богачом из дома Эгиби? — заинтересовался царь.

— Да, господин. Это просто захватывающая история, господин.

— Ну-ка, ну-ка, — царь оживленно завозился в кресле, сел поудобнее.

Все присутствующие обратили головы в сторону царского писца.

— Как Набу-ахе-иддин втерся в доверие к нашему уважаемому полководцу, сказать не берусь. То ли провернул в его пользу какое-то выгодное дельце, то ли просто приглянулся Нериглиссару, однако уже два года он ходит у него в самых доверенных лицах. Слыхал ли ты, господин, о несносном Балату, сыне Набу-апла-иддина?

— Кто же не слышал об этом прожигателе жизни и дерзком забияке, отравляющим жизнь стольким уважаемым людям в Вавилоне! — воскликнул Хануну.

— Верно ли я понял тебя, уважаемый, — обратился к нему Набонид, — что и ты попался на удочку этого обаятельного проходимца, которого когда-либо видала земля месопотамская?

Финикиец что-то проворчал, однако Амель-Мардук, засмеявшись, приказал.

— Отвечай, отвечай, торговец пряностями.

— Повинуюсь, господин, — поклонился в его сторону Хануну, потом с хмурым видом признался. — Как-то при случае я ссудил ему под залог городского дома некую толику серебра.

— И что, он вернул долг? — спросил Набонид.

— Пока нет.

— Вот видите, господин. И никогда не вернет. Наш уважаемый Хануну не один такой. Балату задолжал многим уважаемым людям. Он брал деньги в долг под залог отцовского имущества, передавал в пользование свою собственность, а полгода назад вдруг объявил себя банкротом. Его имущество пошло с молотка и было куплено Набу-ахе-иддином на имя Нериглиссара. Тот же Набу-ахе-иддин получил от нашего доблестного полководца доверенность на право расчета с кредиторами. Вот я хочу спросить уважаемого Хануну, получил ли он что-нибудь от Набу-ахе-иддина в счет своего долга?

Хануну помрачнел, однако Амель-Мардук топнул ногой.

— Отвечай торгаш.

— Нет, государь.

— Обратился ли ты в суд, уважаемый Хануну? — весело поинтересовался Набонид.

Хануну сжал губы. Царь засмеялся и погрозил ему пальцем.

— Говори.

— Нет, государь.

— Почему? — спросил Набонид.

— Почему, почему! — вдруг рассвирепел Хануну и принялся отчаянно чесать иссиня черную, с проблесками седины бороду. — Как же я осмелюсь подать в суд на вашего родственника государь, ведь Нериглиссар приходится вам зятем.

— А ты осмелься, — посоветовал ему Амель-Мардук, затем царь обратился к Набониду. — Сколько же подобных Хануну робких заимодавцев ты можешь насчитать в этом деле, Набонид?

— Полтора десятка самых уважаемых граждан Вавилона.

— Ты хочешь сказать, Набонид, что если мы восстановим справедливость, то выбьем почву из-под ног недовольных?

— Мало того, мы повяжем их по рукам и ногам. Лишиться собственности в наше время — это печальный удел.

— Это хорошая мысль. В конце концов, я могу простить ответчиков и закрыть процесс, и строптивцы будут благодарны мне до самой смерти.

— Точно так, господин. Власть развязывает себе руки и дает надежду как истцам, так и ответчикам. Тем самым возрастает авторитет и вес царственности. Но самое главное, с помощью этого хода мы выигрываем время.

— Верно. Значит, если я правильно тебя понял, ты можешь подобрать несколько таких, на первый взгляд пустяковых дел, в которых недовольные увязнут по уши? Приведи примеры.

— Набузардан, господин, купил арык, протекающий возле своего имения, но до сих пор полностью не расплатился с прежним владельцем.

— Как насчет Подставь спину? — задал вопрос царь.

— Сосед Рахима Мардук-Икишани предложил декуму выдать за него внучку, однако Рахим, как известно господину, спесив и не нашел ничего лучше, как договориться с Набузарданом. Тот согласился сбыть Рахиму на руки своего четвертого сына. Сразу после свадьбы Набузардан решил отделить Нур-Сина, так как женская половина его дома подняла скандал. Они не желают иметь в родственниках шушану.

— Да, — Амель-Мардук одобрительно покивал, — скандал в семействе подобен пожару. Пока вопят женщины, ни о чем серьезном думать невозможно.