Virgo Regina - Ахэнне

Ко всему можно привыкнуть… к смерти тоже?

'Тебя выбрала Королева'.

Это хуже.

Что Она сделает с ним? Доминик не обладал богатой фантазией, но против воли рисовались картины раскаленного железа в распоротой коже, тысяч пыточных орудий и бесконечной, безначальной муки — от нее нельзя убежать, нельзя передохнуть; зовешь окровавленным ртом смерть, молишь о пощаде — но Королева мудра и не позволяет ни умереть, ни отключиться.

Или превратит во… что-то. Не-человека. Не-живое, не-мертвое, искореженное снаружи и внутри.

Королева всемогуща. Королева читает мысли и проникает Своими на самое дно потаенных страхов, и возводит для каждого 'избранного' персональный ад.

Чем он провинился? Почему Королева указала на него?

Нет ответа.

'Ты еще надеешься на справедливость? Смешно'.

Не надеется.

Доминик забился в угол, прижался лицом к теплой и чуть влажной от духоты металлической стене. Страшно? Нет, не то. Безысходный ужас, вот более верное определение; охота кричать и биться в истерике, мышцы сводит судорогой от животного желания сбежать.

Некуда.

Минуты текут, шурша, точно в песочных часах. Из-за полумрака чудится, будто запертая дверь и стены смыкаются, стремятся раздавить.

Приходил Натанэль и собственноручно принес ужин, но Доминик ни удивился тому, что элитник заботится о нем, ни притронулся к еде. Царапал коротко стрижеными ногтями стену, тупо смотрел в одну точку.

Постепенно страх перегнил в безразличие. Вывернут наизнанку. Уничтожат. Хуже смерти, хуже боли — не привыкнуть, не смириться; Доминику остается несколько часов.

Можно страдать, а можно выспаться.

Измотанные нервы решили за Доминика.

Проснулся он от вспышки, свет выдернул его из забытья, будто окатили ледяной водой. Он зажмурился, пытаясь рассмотреть визитера; болезненно затрепыхалась мысль: утро. Все кончено. Так быстро.

— Привет.

Голос не принадлежал Натанэлю. Кто?

Эдвин… что он здесь делает?

Доминик сел на полу, прикрыв лицо ладонью. Скривился. Хоть в последнюю ночь он может оставить в покое?! И где раздобыл код от двери?

Полоска света озаряла Эдвина со спины, отчего тот казался демоном, горгульей из черного камня. В руках Эдвин держал надрезанный апельсин.

— Привет, — повторил мучитель, подкинул фрукт на ладони, — Кажется, разбудил тебя?

— Да, — Доминик изучал линию света. Будто связка игл.

— Тебя избрала Сама? — Эдвин ухмыльнулся. Снова подкинул апельсин, — Что ж, не буду говорить, что сочувствую тебе… хотя, ты вряд ли заслужил подобное. Королева карает достойных. Зачем Ей жалкая тварь вроде тебя?

— Не знаю, — оскорбления Доминик проигнорировал. Свет и апельсин. Оранжевое переламывается прямым углом, искрит.

Эдвин сел на корточки.

— Королева ненавидит всех, кроме дочерей. Она бы уничтожила и элитников, если бы не… необходимость. И тех, кого выбирает….

— Взламывает тело и разум, — смуглые узкие пальцы врылись в сочную мякоть. Рвалась пленка и капал кисло пахнущий сок. — Уничтожает все в тебе. Чистая ненависть. Ничего кроме ненависти…

Эдвин шепчет на ухо, будто собираясь затем поцеловать свою жертву. Слышно, как лопаются крупные капсулы-клетки апельсина, истекает липкая рыжая кровь. Доминика тошнит от этого запаха, от духоты и ужаса; лучше бы Эдвин избил, изнасиловал его…

— Пожалуйста…

— Каковы твои кошмары? Не говори: Королева знает. Она поселит тебя в них, в лабиринте, где платиновые пауки заползают в рот и выгрызают путь сквозь череп, а ониксовые черви селятся в костях. Запомни меня: я дарил тебе наслаждение по сравнению с тем, что предстоит…

— Зачем? — Доминик вскочил. Он задыхался, слова — и запах, искисло-горький, брызги оседают на щеках и одежде, — Зачем ты пришел? Как…и зачем?!

— Попрощаться, — рассмеялся Эдвин. — Дверь открывается снаружи.

Измочаленный апельсин упал под ноги.

Эдвин положил мокрые руки на плечи Доминика.

— Попрощаться… и поразвлечься. Напоследок. Пока ты — еще ты. Ты сам разденешься или…помочь?

Клякса рыжего на полу и за дверью. Доминику хочется орать, выбиваться, кусаться. Он смотрит в одну точку. Нет — в две. Дверь и раздавленный фрукт.

Похоже на огненную реку Царства Мертвых.

Не страшно. Он уже за гранью.

И, закрыв глаза, ныряет в нее.

— Эй, твою мать! — Эдвин где-то на том берегу. Почему лежит? Он ведь заставлял раздеться и сдаться, а тут шкурка… и свет.

Бежать.

Доминик выскочил наружу, хлопнул за собой грузной дверью. Мигнул зеленым электронный замок.

'Открывается снаружи'.

Эдвин попался в свою же ловушку, вот смеху-то. Только Доминику не до веселья.

Бежать, бежать… убьют — пусть. Инстинкт самосохранения раздавлен, вроде апельсина.

Стук шагов и собственного сердца. Колени подгибаются от непривычно долгого бега, Доминик привык сдаваться; не теперь. Все или ничего.

Это почти весело.

Коридоры полупустынны. Несколько раз наталкивался на полузнакомых людей, те провожали его безразличным взглядом. Несется куда-то третьесортник, да и пусть, кому он нужен?

Пару раз растянулся на скользком полу, кубарем прокатился с лестницы. Царапины и ушибы — пускай. Какая разница, в хорошем ли состоянии будет его труп?

Он не сообразил, как очутился в злополучном ангаре.

'С ангара все и началось…и с Камилла'.

Доминик остановился, тяжело дыша. Озирался по сторонам. Гулкая тишина заполняла помещение, лениво поблескивали лакированные бока муверов и мини-байков. Ангар спал вместе с большинством обитателей дворца Гвендолин.

Доминик подумал, что никогда не покидал пределов гигантского дома. Не считая инкубатора-интерната. А еще не умеет управлять ни мувером, ни самым примитивным байком, предназначенным для малолетних дочерей хозяйки.

Что ж, придется научиться. Пути назад нет.

Доминик остановился посреди ангара, чувствуя себя крохотным и беспомощным, будто новорожденный… или выкидыш.

Лучше бы ему перекрыли кислород и питание там, в инкубаторе.

Не приходилось бы страдать, а еще бежать, воровать хозяйское имущество.

— Я должен. Я не хочу… к Королеве. И не хочу умирать, — вслух произнес Доминик, словно споря с кем-то невидимым. До ближайшего мувера меньше десяти шагов. Доминик попытался унять дрожь в коленях и пальцах. Не особенно успешно.

Раздался звук. Грохот землетрясения, извержения вулкана — с шипением лавы на сырой почве, воем угольного ветра…

Всего-навсего окрик.

— Стоять!

Камилл. Техники обладают шестым чувством или вроде того…