Ольга, княгиня воинской удачи - Елизавета Дворецкая

Запинаясь, Смилян поведал, как два отрока искали в плавнях пропавшую корову и нашли сперва ее отрубленную голову, а потом разбойничий стан на острове. Пришлось позвать и Танчо. Отец и дядька силой выпихнули отрока на хозяйскую половину покоя, где он и застыл, будто каменный, уронив руки и потупившись.

– Ты, отроче, сам видел русов на острове? – раздался, казалось, прямо над головой звучный голос, касавшийся блаженством не слуха, а самой души.

Наверное, так говорили ангелы, что нарисованы в Андреевой церкви на стенах, когда приносили людям Божью волю.

– Видел… – прошептал Танчо себе под нос, но поднять глаза на царевича ему казалось так же немыслимо, как на солнце, если бы оно вдруг сошло с неба и село в трех шагах от него.

– Но как же они не видели тебя?

– А я подполз… Тайком… Мы с братом были оба… Он ждал, а я подполз.

– И близко?

– Вот как до… – Танчо не посмел сказать «как до тебя»: мнилось, будет дерзостью, что он-де близко до самого Бояна, и он просто показал рукой на носки его сапог. Простой некрашеной рыжей кожи, эти сапоги тем не менее сами источали некое сияние. – Видел их дозорного, и как они все спали. А их дозорный тоже спал.

– Вот как? – Боян усмехнулся. – Все спали?

– Потом один, молодой, проснулся и бросил в него кость. Все проснулись и стали браниться. А я тогда уполз назад к брату, и мы ушли в челне.

– Много их было? – спросил хмурый Самодар: ведь это в его комитате[8] появились разбойники.

– Три или четыре десятка. Я видел, как они все спали. Начал считать, но тут он проснулся…

– А мы потом приплыли с селянами, их уж не застали, – вступил в беседу Смилян. – Кости видели той коровы, кострище и следы. От одной лодьи след. И по следам видно – три или четыре десятка.

– Тотчас же дружину пошлю… – начал Самодар.

– Не нужно, – Боян взглянул на него. – Я же направляюсь к побережью. Если эти люди еще здесь, мы их не минуем.

– Но у тебя всего полсотни!

– И по-твоему, багаин, пятьдесят княжеских багатуров – это мало на тридцать ли даже сорок русов?

– Но что, если их там больше? Что, если селяне видели не всех или ошиблись?

– А были другие жалобы? Они грабили еще кого-то?

– Больше ко мне никто не приезжал с этим.

– Но может, кто-то уже не в силах пожаловаться! – намекнул отец Тодор. – Если убит или взят в плен!

– Вот я и выясню, что там в плавнях происходит. Нам поможет Господь и святой Андрей! Ну, отроче, ты берешься показать мне тот остров, где погибла ваша корова? – обратился Боян к Танчо. – Да не смущайся ты так! Я не ел вашей коровы, так почему ты боишься меня больше, чем трех десятков русов? Мне даже с трудом верится, что ты так смело вел себя в тот день, как рассказываешь!

И тут наконец Танчо поднял глаза и робко улыбнулся. Немыслимо было сдержать улыбку для того, на кого с приязнью смотрел царевич баты Боян.

Родного брата княгини Ингваровы дозорные пропускали беспрепятственно. Держа путь на горящий костер, Эймунд миновал ряд темных шатров княжьего стана. Оба его высокородных зятя – князь и первый среди его воевод – сидели у огня, пламя бросало отсветы на белые рубахи. Они были увлечены беседой, но, подняв глаза на движение и увидев Эймунда, Мистина запнулся, взял с земли ветку и бросил в огонь.

– Да говори! – велел Ингвар, проследив за его взглядом и тоже заметив Эймунда. – Это наш с тобой общий шурин, и плесковский воевода, и он уже взрослый парень. Может, присоветует чего. Садись, – кивнул он Эймунду.

– Что я должен присоветовать? – настороженно осведомился тот, опускаясь на кошму.

– Дружина недовольна, что мы сидим в этих болотах уже который день, – ответил ему Мистина. – А я недоволен тем, что с каждым днем о нас знает все больше болгар. Эта ваша клятая корова…

Ингвар ухмыльнулся, потом, не удержавшись, засмеялся в голос.

– Ну, так получилось! – Эймунд смутился, но потом тоже засмеялся. – Кто же мог знать, что здешние коровы плавают в озерах, что твой морской змей!

Скрыть приключение оказалось невозможно, и к вечеру того же дня, как Эймунд вернулся с охоты, о его сражении с коровой знало уже все войско. Ингвар и Мистина ржали как сумасшедшие; отсмеявшись и вытерев слезы, Ингвар сказал: «Отныне ты будешь зваться Эймунд… Морской Змей». И Эймунд вздохнул с облегчением: ему ведь светило прожить остаток жизни с прозвищем Губитель Коровы или что-нибудь вроде того.

Мистина тоже хмыкнул, но тут же вернулся к тому, что его занимало:

– У этой йотуновой коровы ведь были хозяева. Надо думать, они потом ее искали и огорчились, когда нашли.

– Но я готов заплатить возмещение! Я же не знал, где они живут, а задерживаться не хотел! Пастухов при ней не было.

– Или они от вас спрятались, – вставил Хрольв, лежавший на кошме рядом с Ингваром. – Я бы спрятался, если б увидел, как трое отроков кидаются с оружием на корову! От таких… удальцов чего угодно ожидать можно!

Гриди вокруг сдержанно хмыкали, чтобы не смеяться открыто над братом княгини.

– Все правильно ты сделал! – махнул рукой Ингвар. – Если бы ты пропал, как вон Илаевич, мне пришлось бы поднимать войско и идти тебя искать. Иначе Эльга бы меня…

– Домой не пустила, – подхватил Мистина. – И у нас вышла бы война с болгарами, а не греками. А чем больше людей о нас знает здесь, тем меньше надежды, что греки о нас не услышат заранее. А ждем мы, как ты помнишь, твоего брата Хельги Красного.

– Бояре говорят, к лешему Хельги! – вставил Сигват, двоюродный брат Ингвара. – У него людей-то всего сотен шесть-семь. Не сильно-то он нам нужен.

Этот поворот Эймунду совсем не понравился. От дяди Торлейва, из бесконечных домашних разговоров минувшей зимы он знал, что Хельги Красный год назад отправился в поход на хазарский Самкрай, чтобы поддержать славу и влияние Олегова рода. А они очень в этом нуждались, после того как все владения Вещего оказались в руках Ингвара в обход прав законных наследников. Но судьба подшутила над русью: Хельги Красный обрел силу не в войне, а в примирении с хазарами, и сейчас своей дружбой с булшицы Песахом прикрывал Ингвару спину в его походе на Царьград. Не дождаться Хельги означало принизить его заслуги и весь род Вещего. А пока Хельги при войске нет, старшим защитником родовой чести остается он, Эймунд.

– Нет, надо его дождаться! – горячо возразил Эймунд. – Шестьсот человек – не пес начихал, больше только у тебя самого! Он же мой брат… Он племянник Вещего. Вы же уговорились идти на греков вместе, будет нехорошо нарушить слово. И чем больше с нами потомков Вещего, тем сильнее наша удача!

Мистина бросил на него взгляд, в котором ничего нельзя было прочитать. Как сильно он любил княгиню, так же сильно терпеть не мог ее братьев и прочую мужскую родню. Даже Эймунда, хотя тот ничего дурного не сделал и вообще хороший парень. Но их родство с Вещим было будто затаившееся пламя, способное в любой миг вспыхнуть и все погубить.

– Хельги… – Мистина подавил вздох, – а что, если он решил свою про… Свою знаменитую удачу одолжить хазарам, то есть Песаху?

– Может, они там уже взяли Сурож и Корсунь, – с горячей досадой заговорил Ингвар, – набрали добычи, теперь сидят с бабами, жрут вино в три горла и идти никуда больше не хотят! А мы тут торчим в болоте, как дураки, с коровами, тля, воюем! А могли бы давно уже быть в Суде и взять свою добычу – получше той!

– Или, может, Песах передумал, – буркнул Хрольв.

– Или передумал! – согласился Ингвар. – А мы тут будем его ждать, пока снег не пойдет!

– Хельги не мог, он же обещал! Он дал слово!

– И все-таки я советую подождать, – к облегчению Эймунда, поддержал его Мистина. – Идя на греков, мы хазар оставляем за спиной. И очень не вредно знать, кого мы оставляем – союзников или врагов. А этого мы не узнаем, пока не дождемся хоть каких-то вестей от Хельги.

– Пока мы этого ублюдка краснорожего будем дожидаться… – запальчиво начал Ингвар.

В это время из темноты у границ стана донесся свист дозорного. Все разом замолчали и прислушались. В тишине, сквозь потрескивание костра, стало слышно, как дальше по берегу звучит рог. И выпевает «Все ко мне!» – знак тревоги.

– Ёж твою в киль! – Мистина оглянулся на своего оруженосца. – Это у Буеслава!

– Дождались, йотуна мать! – Ингвар тоже вскочил.

Мистина не ошибся: трубили в стане черниговской дружины. Она была из самых многочисленных и уступала только большой дружине самого князя. Чернигость привел почти четыре сотни человек: славян, саваров и даже хазар, живших на подвластных ему землях – само собой, пеших. Старый воевода, выдавший замуж внучку, решил сам возглавить поход.

– Давно живу, надоело! – смеялся он. – Уже едва секиру поднимаю. Еще потянуть мочало – и вовсе на соломе помру в портках намоченных! Если я Перуну нужен – пусть подхватывает!

И отправился в поход, оставив дома младшего сына Грозничара – обиженного решением отца, но вынужденного покориться.