Таков ад. Новые расследования старца Аверьяна - Владимир Микушевич

— А вот посмотрим.

Андра Салам прибыла в Мочаловку с целым хвостом журналистов и телевизионщиков, тянувшимся за ней, куда бы она ни направилась. Аппаратура зафиксировала, как она постучалась в ворота Совиной дачи, и навстречу ей вышел не кто иной, как слепой Вавила.

— Je regrette, mais 1'entree est interdit, — неожиданно по-французски сказал богатырь с белокурой бородой и с чёрной повязкой на глазницах.

Кто-то перевёл его слова, и по толпе сопровождающих побежал недоумённый шепоток: «Он сожалеет, но вход воспрещён. Как вход воспрещён? У неё же письмо… письмо от самого Луцкого…»

Андра Салам протянула письмо Вавиле, но тот не обратил на него ни малейшего внимания. И то сказать, какой смысл показывать письмо слепому?

Андра Салам уехала ни с чем, а на другой день Анатолий Зайцев обнаружил в Интернете информацию о том, как знаменитую танцовщицу не пустил на Совиную дачу сторож, небезызвестный Вавила Слепой (Babylo l’Aveugle). Интернетский автор сообщал, что Вавила, в прошлом лауреат престижной премии за исследования в области счётно-решающих устройств, собственноручно ослепил себя, чтобы не видеть происходящего на осквернённой, но всё ещё святой русской земле. Между тем в семнадцатом веке на Руси был некто Вавила Молодой, прошедший все науки в Сорбонне, связанный с Пор-Роялем, едва ли не единомышленник Паскаля, носившего под платьем железный пояс с гвоздями. Вавила Молодой примкнул к последователям лесного старца Капитона, предшественника старообрядцев, предпочитающих самосожжение церковным новшествам. Кому как не Вавиле оберегать Совиную дачу, где хранится нечто драгоценное для святой Руси?

Этот материал, под которым стояла та же подпись: «Grazio», Аверьян перевёл для Анатолия Зайцева слово в слово.

Года не прошло, как по Мочаловке разнёсся новый слух: слепой Вавила женился. Его молодую жену звали Анна Игнатьевна. Можно было подумать, что она родная дочь старца Аверьяна, в миру Игнатия, но Аверьян вряд ли стал бы венчать собственную дочь, а венчал этот брак именно Аверьян. Молодожёны поселились на Совиной даче, где Вавила Стрельцов так и остался сторожем, тогда как Анна Игнатьевна открыла школу танцевальных импровизаций на средства Андры Салам. За деньгами Анна Игнатьевна сама ездила к Андре Салам, где бы та ни выступала: в Европе, в Америке или в Австралии. Ореол скандала вокруг её спектаклей рассеивался. После того как Вавила не пустил её на Совиную дачу, сообщений о пожарах больше не было.

Зато положение школы Таим ухудшалось. Никаких денег не хватало, чтобы откупаться от всевозможных инспекций, домогательств и поборов. Арендная плата возросла неимоверно, но Анна Игнатьевна по-прежнему категорически отказывалась назначать плату за обучение. Влиятельные силы настаивали на немедленном закрытии школы Таим. Доктор Сапс предостерегал от катастрофического ущерба, наносимого школой психическому и физическому здоровью детей. Гроссмейстер Ярлов писал в газете «Правда-матка» о зловещем заговоре заезжей ведьмы и чёрного мага (Анны Игнатьевны и Германа Георгиевича): «Сначала сожгли летний театр, вот-вот сожгут Котика, потом всю Мочаловку, а пока плавят в алхимическом тигле души наших детей».

И руководство школы Таим решило устроить вечер танцевальных импровизаций, быть может прощальный. Шёл май месяц, и в Мочаловке головокружительно пахло черёмухой. В маленьком зале набилось множество зрителей, и начались выступления учащихся. Каждый и каждая выпархивали на сцену отдельно, и в танцующем узнавали зверька, птицу, насекомое, иногда даже растение. Но в зверьке, в птице, в насекомом, в растении обнаруживалась лучистая искорка, в конце концов на сцене танцевала только она и продолжала танцевать, когда танцующего на сцене уже не было. Эти искорки и образовывали подобие светящейся пыли, в которой видели причину пожаров. Казалось, не танцы вызываются музыкой, а музыка — танцами. Лишь постепенно начали различать в углу сцены Германа Георгиевича со скрипкой, звучавшей, как оркестр. Вдруг в мельтешении светящейся пыли появилась фигура взрослой женщины. Зал ахнул, увидев, что вместо пачки на ней кружево из огня. Должно быть, кто-то в зале ждал этого момента, чтобы крикнуть: «Пожар! Пожар!», но скрипка Германа Георгиевича по-прежнему звучала как оркестр, танец Анны Стрельцовой продолжался, и ожидаемой паники в зале не возникло. Не только посторонние зрители, но и ученики школы впервые увидели, как искрятся ослепительно чёрные волосы строгой директрисы, не прикрытые обязательным платком. Кое-кому танцовщица напомнила северное сияние. Узнавали в ней и зарницу, танцующую над полями душной ночью. Но больше всего поразило Анатолия лицо слепого Вавилы. Право же, сквозь чёрную повязку он видел в своей Анне что-то невидимое другим, и лицо его сияло в сиянии её чёрных глаз.

Наутро Анатолий без словаря прочёл в Интернете краткую информацию: «Вчера вечером в посёлке Мочаловка под Москвой со своими учениками и ученицами выступила Андра Салам. Знаменитая танцовщица исполнила танец молнии». И всё та же подпись: «Grazio». Анатолий обернулся. Из-за его плеча информацию читал Аверьян.

— Кто же этот Грацио? — не удержался Анатолий. — Он должен был присутствовать на вчерашнем вечере.

— А ты всё ещё не догадался? Грацио — Цароги. Под именем графа Цароги путешествовал граф Сен-Жермен, превосходно играющий на скрипке.

— Герман Георгиевич?

— Скажем так.

— Но я должен задержать Андру Салам. Боюсь, что летний театр подожгла все-таки она.

— Ты можешь задержать только Анну Стрельцову, а она никак не отвечает за действие стихийного духа, вспыхнувшего в ответ на злобное заклинание: «Огневицу в огонь».

— А Вавила знал, кому даёт он свою фамилию?

— Он знал, кому даёт он бессмертную душу, ответив своим огнём на её огонь. А летний театр они восстановят… если им не мешать.

2004

Дох

Денис Еремеев поднялся из-за стола в своём офисе навстречу Аверьяну с широким вальяжным жестом. Он явно намеревался подойти к нему под благословение, но не решился: Аверьян был, так сказать, в штатском, в партикулярном, потёртом, тёмно-синем пиджаке. Тем не менее Денис Еремеев сразу же протянул ему заранее заготовленный конверт, надеясь, что Аверьян зашёл к нему всё-таки за этим. Денис был известен своими щедрыми даяниями на церковь. Но Аверьян оставил конверт без внимания, сосредоточенно копаясь в своей дорожной сумке. Он извлёк оттуда свёрток. Сквозь целлофан темнела плотная бумага, обмотанная тугой изолентой. Аверьян положил свёрток на стол перед Денисом.

— Это вам, — сказал он.

— Что это? — недоуменно спросил Денис.

— А вы посмотрите.

Пришлось прибегнуть к ножницам, чтобы разрезать упаковку, и тогда на стол выпала трубка; можно было подумать, что трубка прокурена до такой сумеречно тусклой желтизны, но более пристальный взгляд убеждал: древняя изысканная желтизна с темноватым оттенком предшествовала раскуриванию трубки, и в ней, казалось, всё ещё мерцает огонёк.

— Интересно, из чего эта трубка сделана? — полюбопытствовал Денис.

— Из мамонтовой кости, насколько мне известно, — ответил Аверьян.

— Должно быть, ценная вещь. Но я не курю и не коллекционирую трубок.

— Моё дело передать вам её. Эту трубку завещал вам Юрий Савельев.

Денис Еремеев слегка изменился в лице, но всё-таки парировал с подчёркнутой иронией:

— Завещал? А что, нашлось его завещание?

— Не беспокойтесь. Завещания он, действительно, не оставил. А трубку он завещал вам при смерти.

— Неужели вы присутствовали при его смерти? Он же умер в тайге.

— Нет, я не присутствовал при его смерти, но трубку передал мне тот, кто присутствовал, и я выполняю последнюю волю усопшего.

Денис Еремеев предложил кресло Аверьяну и сел сам.

— Послушайте, отец Аверьян, — заговорил он, — вы пришли ко мне как духовое лицо или как следователь? Или вы всё ещё и то и другое, как говорят о вас?

— Успокойтесь. Я священник, и только священник. Но пастырский долг сложнее, чем вам, быть может, представляется. А на ваш вопрос отвечу вам так: по вере вашей будет вам.

— Понимаю, вы настаивали на встрече со мной по каким-то особым соображениям. Я знаю, вы только что были в тех местах, где Юрий умер, при обстоятельствах, до конца не выясненных. Но дело о его смерти расследовано и закрыто. Смерть моего ближайшего друга — утрата для меня самого, уверяю вас. Неужели вы в чём-то подозреваете меня только потому, что наш капитал не был поделён на доли и теперь автоматически весь перешёл ко мне?

— Заметьте, что вы, а не я заговорили об этом, — отозвался Аверьян. — Конечно, немаловажно, что после смерти вашего друга ваш личный капитал превысил миллиард долларов.

— Но вы же знаете, я распоряжаюсь моим капиталом не только в моих личных интересах. Как только вы вошли, я предложил вам…